Страница 71 из 100
Лобби на мгновение передёрнулось туманной дымкой и качнулось вправо, а затем вновь обрело чёткие контуры.
– Эй, ты чего ревёшь-то?! Эжени?
Перед лицом раздались щелчки пальцев.
– Так, а ну-ка пойдем со мной.
Моник взяла её за руку. Это прикосновение было таким по-домашнему тёплым, словно сестринским, что слёзы ещё сильнее побежали по щекам.
В гостиной своих апартаментов Моник усадила Женю на тахту и отобрала букет, который та нервно сжимала в руках, рискуя сломать стебли.
– Воды?
Женя покачала головой.
– Ладно, тогда рассказывай, что случилось, – подруга присела рядом и взяла Женя за руку. – Тебя кто-то обидел? Этот таинственный Кристиан, да?
– Нет, что ты, Кристиан – мой друг, он тут вообще не при чём, – Женя глубоко вздохнула, собираясь с духом. – Моник, ты случайно не можешь порекомендовать мне хорошего психиатра? Или может клинику какую-то знаешь?
– Ох, я не уверена… – француженка задумалась. – Бертин, бывшая жена Эдуара, посещала сеансы доктора Ленормана, но не помню, остались ли у меня контакты. А что случилось, Эжени? – Она встревоженно посмотрела на подругу. – Я не врач, но ты можешь мне рассказать. Вдруг я смогу чем-то помочь.
Женя молчала, не зная, с чего начать, но Моник восприняла паузу совсем по-другому.
– Что-то произошло между тобой и мсье Роше? – осторожно произнесла она. – Адель – милый ребёнок, но очень непосредственный. То, что она сказала на завтраке… Извини, Эжени, я не хочу лезть не в своё дело, но…
Она многозначительно посмотрела на Женю, от чего та залилась краской, и продолжила, аккуратно подбирая слова:
– Эду – очень эффектный мужчина. Надо быть слепой, чтобы не заметить этого. И он может быть галантным. Так что я понимаю, если ты им немного увлеклась. Но, Эжени, психиатр не может излечить разбитое сердце…
– Нет! – Женя решительно замотала головой. – Дело не в нём. Точнее и в нём тоже, но не только… Всё началось гораздо раньше. Помнишь, я рассказывала тебе про странный смех под окнами в мою первую ночь в отеле? А потом про жуткие знаки, нарисованные над дверью?
– Конечно! Извини, но я так и не смогла выяснить, кто из сотрудников так подло пошутил над тобой.
– Это было только начало…
Женя рассказала Моник всё то же, что и Роше прошлой ночью. И в отличии от владельца отеля, подруга слушала сосредоточенно и доброжелательно, не обвиняя её в лицемерии.
– Боже, мертвые мыши?! – воскликнула она и покачала головой. – Какой ужас! Говоришь, Люк их тоже видел?
– Видел, – кивнула Женя, умолчав, что он рассовал их по карманам, словно маньяк.
– То есть это не плод твоего воображения… – задумчиво произнесла Моник. – Да, теперь я понимаю и поддерживаю твоё желание обследоваться в клинике. По отдельности все те случаи, о которых ты говоришь, можно было бы объяснить, но все вместе, один за другим…
Француженка встала и в задумчивости прошлась по комнате.
– А ты уверена, что это были картины Бертин? Там, в башне.
– Так было написано на задней стороне. Да и Фабрис их узнал…
– Идём, – она схватила Женю за руку и решительно потянула прочь из апартаментов. – Хочу сама на них взглянуть!
Дверь в правой башне распахнулась, приглашая на тёмную винтовую лестницу.
– Они на чердаке, – со вздохом Женя шагнула в проём, но на площадке съёжилась под грузом оживших воспоминаний: сатанисты, кровь, ворон… – Может не пойдём, а?
Но Моник решительно застучала каблуками по ступеням, поднимаясь:
– Пойдём.
На чердаке было тихо и пыльно. По узкой тропке, вившейся между сваленным в кучи старьём, они дошли до нужного стеллажа, возле которого стояли картины Бертин.
– Вот они, – кивнула Женя на ткань, сквозь которую проступали контуры деревянных рам, и отвернулась, не желая вновь смотреть на жутковатые сюжеты.
– Эжени, ты что-то напутала, – произнесла Моник, шурша у неё за спиной. – Красивые же картины.
– Видимо у нас разное понятие о красоте, – буркнула Женя. – По мне, нормальный адекватный человек такой ужас рисовать не станет.
– А что такого ужасного в полевых цветочках? По моему вполне мило.
– В смысле?
Женя развернулась и не сдержала удивлённого вздоха при взгляде на полотно картины: букет белых ромашек с ярко-жёлтыми сердцевинами издевательски стоял в гранёном стакане на подоконнике. А за окном толстыми грубыми мазками голубело летнее небо.
Люк, я твой отец!
– Ты уверена, что не перепутала место? – спросил Макс, перекрикивая уличный шум. – Может ты подошла к другим картинам, только и всего.
– Да нет же! – Женя подскочила с лавки и принялась расхаживать взад-вперёд по аллее. – Я может и тронулась умом, но не тупая. Конечно, я проверила каждый закуток проклятого чердака. Других картин не было.
– Ну значит кто-то их подменил. Ты ж вроде говорила, что сфоткала пару картин.
– Точно! Господи, Макс! Сейчас, – она отняла телефон от уха и, включив громкую связь, стала пролистывать галерею. – Вот он! Ворон, пожирающий несчастную мышь! О, я не сумасшедшая! Макс! Слышишь! Я не сумасшедшая!
– Ну а я что тебе говорил! Жень, хорош фигнёй страдать и включи мозг. Кроме Моники своей ты кому ещё про картины рассказала?
– Так Фабрису. Мы даже вместе ходили смотреть…
– Ну вот. Он, значит, и подменил.
– А зачем ему это? Мог бы просто забрать, если уж ему так надо было. К чему такие сложности? – На дорожке показалась пожилая семейная пара, и Женя поспешила свернуть в рощу боярышника. Чуть понизив голос она продолжила рассуждать: – Понимаешь, ведь новые картины с натюрмортами так же стояли, как и те, что создала Бертин. На том же самом месте, под той же тканью. Даже примерно в том же количестве. Я просто не понимаю, для чего нужна была подмена, если можно и так взять, что вздумается. Там столько всякого хлама, бери – не хочу.
– Хороший вопрос. А теперь открывай свои заметки и все эти странности запиши. Кажется, у нас появился лидер среди подозреваемых.
– Угу, вот только в прошлый раз ты говорил, что надо женщину искать. Шерше ля фам теперь не работает, да?
– Я бы не был в этом так уверен, – хмыкнул в трубку друг, – Жень, ну какой нормальный мужик будет напяливать на себя ядрёно-розовые джинсы?
– Мсье де Гиз – человек творческий. Это его изюминка, что ли. И вообще, моё воображение отказывается представлять Фабриса, залезшего ко мне гардеробную и вырезающего кружочки на бюстгальтерах.
– Зато чтоб нарисовать знаки над дверью, ему даже табуретка бы не понадобилась…
– Ну и что. Я не верю, что у Фабриса поднялась бы рука отрезать голову единорогу.
– Пижамному!
– И мышей бы он не стал убивать!
– Но мясо-то мог съесть.
– С пола? Из-под шкафа?!
– Такой огромный мужик наверняка вечно голоден!
– Ма-а-акс! – Женя сначала закатила глаза, а потом, всё-же представив себе эту дикую картину, рассмеялась.
Кажется, она вообще забыла когда в последний раз вот так смеялась.
– В общем, присмотрись к начальнику… – сквозь приступ собственного истеричного хохота до неё доносились обрывки фраз. – Мутный он типчик… Ты ещё…
– Привет, с кем болтаешь? – а это уже звонкий голос Лизы.
Потом в трубке раздались гудки, а Женя всё ещё продолжала глупо хихикать и утирать выступившие слёзы.
Вечер она провела в метаниях и гаданиях. Но в таком состоянии карты сыпались из рук и отказывались говорить. Чем ближе была ночь, тем больше увеличивалась в душе тревога. Гардеробную в этот раз она подпёрла сразу двумя креслами. Женя металась в кровати, часто вставала и подходила к окну, словно воздуха вдруг становилось мало. Казалось, стоит ей закрыть глаза, как она вновь перенесётся в страшный подвал и будет заперта в чужом теле, умирающем от страшных мук. Лишь под утро Женя провалилась в сон, по счастью, без сновидений.