Страница 66 из 110
Но несмотря на это Женевьева не могла унять дрожи, ей казалось, что пройдет много, очень много времени, целые столетия, прежде чем он обернется к ней. Наконец, он повернулся к ней и выражение его глаз, бездонных и таинственных, смягчилось в неверном свете, когда он молча оглядел ее с головы до ног.
– Добрый вечер, – медленно сказал Тристан.
Женевьева, несколько удивленная тем, что не может выдавить из себя ни слова, кивнула в ответ, ожидая, что еще он скажет.
Но граф не произносил ни слова, а его пристальный взгляд так беспокоил ее, что Женевьева, наконец, обрела дар речи.
– Зачем ты послал за мной?
Он улыбнулся легкой ироничной улыбкой и приподнял бровь.
– Уверен, что тебе это известно.
Женевьева вспыхнула. В его голосе было столько призыва и желания, что она опустила глаза, смутившись, но не ужаснувшись его словам, которые к ее немалому удивлению, зажгли в ней ответный огонь. Внезапно перед ее глазами встала картина, как Тристан развлекается с Тесс, и в ее сердце снова начал нарастать гнев. Неужели он одной игрушкой забавляется днем, а другая должна занимать его ночью? Она не могла вынести подобной мысли, это задевало ее и… ранило.
«Это ревность», – сказала она себе обреченно, но внутри нее все возмущалось и кричало…
Он отошел от камина и направился к Женевьеве, та подняла на него глаза. Она никогда не знала, когда они займутся любовью, и всякий раз это было для нее неожиданностью, вызывающей протест и желание сопротивляться, и она сопротивлялась…
Но на этот раз Тристан не подошел к ней, а подошел к столу стоявшему чуть в стороне и накрытому к трапезе. У стола друг против друга стояли два кресла. На скатерти были расставлены два хрустальных бокала, с золотым ободком, на тонких ножках, которые прежде принадлежали матери Женевьевы, небольшие блюда, накрытые серебряными колпаками. Бокалы были наполнены искрящейся светлой прозрачной жидкостью. Тристан задержался у стола, взял бокалы и когда он подошел к Женевьеве, она почувствовала, как все у нее внутри обрывается и слабеет, и ей даже показалось, что откуда-то доносится легкое, веселое журчание весеннего ручейка.
Он улыбнулся, а глаза его были того невероятного голубого цвета, что так привлекал и манил к себе, в бездонную томную глубину, где пылало жаркое пламя. Он никогда прежде не выглядел таким молодым и красивым. И никогда не был столь опасным.
Тристан протянул ей один из бокалов, и Женевьева механически взяла его и отпила глоток. Жидкость смочила ее горевшее пересохшее горло, имела превосходный вкус, сладкий и в то же время терпкий.
– Что это? – пробормотала она.
– Заверяю тебя, что это не яд. Зная твое острое отвращение к «Бордо», я остановил свой выбор на этом напитке. Это белое Германское вино.
Женевьева напряглась при упоминании о «Бордо» и, опустив глаза сделала еще один глоток, но тут же раскаялась, ибо вспомнила, какой эффект оказывает на нее спиртное.
Тристан поднял руку и показал на стол приглашающим жестом. Женевьева незамедлительно подчинилась. Усевшись в кресло, она отхлебнула еще вина, но увидев его улыбку, тут же поставила бокал на стол.
– Ты голодна, – спросил он.
– Нет, совсем нет.
Но Тристан все равно положил ей небольшую порцию вареной домашней птицы и прекрасно приготовленных запеченных яблок с осенней зеленью.
– Странно, а я-то думал, что все еще голодаешь, – сказал он.
Женевьева не ответила, и Тристан подняв глаза, обнаружил, что она смотрит на него с чисто женским любопытством, которого он никак не ожидал. Она изучала его, но не как врага, а как человека, как мужчину.
И внезапно ему расхотелось встречаться с ее глазами этим вечером.
– Я бы и не подумала, что ты можешь волноваться из-за этого, – сказала наконец Женевьева и, взяв вилку, принялась за еду. Впрочем, слишком взволнованная всем происходящим, она большей частью просто ковырялась в тарелке.
Тристан издал сердитый нетерпеливый звук, и Женевьева снова посмотрела на него с удивлением. Она приготовилась защищаться и собиралась при первом же его подозрительном движении оттолкнуть свое кресло и выскочить из-за стола, и Тристан это хорошо понимал.
– Ты ушел от меня в гневе, – нервно сказала Женевьева, – я не ожидала, что ты… – и она смолкла. Наступила гнетущая тишина.
– А я вот, – сказал он через несколько секунд.
Краска залила ее щеки и Тристан понял, что она не может справиться со своими эмоциями, с охватившим ее желанием, которое породил его взгляд. Ему не хотелось выражать свое сожаление по поводу вчерашнего, да он и не чувствовал его, ибо, с его точки зрения, милосердие и терпение его не знали границ. Но в его сердце появилось какое-то новое чувство к Женевьеве и, по его мнению, эта трапеза было лучшее, что он мог сделать вместо извинения.
– Я подумал, что тебе понравиться идея такого обеда при свечах с легким вином и…
Женевьева прервала его и горько рассмеялась:
– Конечно же! – ядовито воскликнула она, – здесь я чувствую себя скорее как дворцовая куртизанка, нежели как деревенская шлюха!
Тристан нетерпеливо встал, едва не опрокинув кресло и подойдя к камину, протянул руки к огню. Чуть помедлив, он повернулся и резко бросил:
– Чего же ты, в таком случае, от меня хочешь?
Женевьева хрипло выдохнула:
– Свободы!
И снова ее удивила быстрота и стремительность его движений, когда он подошел и приподнял ее подбородок, чтобы заглянуть в ее глаза.
– Ты дура! Тебе была предоставлена эта свобода, но что бы тебе не предлагали, ты хочешь больше и больше. Какой свободы ты требуешь? Бежать через лес? Голодать, испытывать жажду, рискуя подвергнуться нападению диких зверей? Или еще более страшных существ, передвигающихся на двух ногах? Скажи мне, Женевьева, что ты будешь делать, если твоя свобода наткнется на что-либо подобное? Или, может быть, для тебя это совершенно не имеет значения? Может быть, ты считаешь, что лесной разбойник вполне подходящая и даже приятная компания? Скорее всего, ты бы скорее снова оказалась в плену, и в гораздо более худших условиях, моя привередливая возлюбленная! Или и это для тебя не важно? Скажи мне, я сгораю от любопытства!
– Ты делаешь мне больно! – воскликнула она, пытаясь высвободить подбородок из его цепких пальцев. Женевьева не ответила на поставленные вопросы и, Тристан отпустил ее, так как в эту минуту в дверь робко постучали. Тристан недовольно крикнул:
– В чем дело?
Дверь открылась и на пороге появилась Тесс, приседая в реверансе.
– Могу ли я унести посуду, милорд?
– Что? Ах, да, заберите.
Служанка прошла в комнату, и Женевьева пристально посмотрела на девушку, чувствуя, как внутри у нее все закипает. Спохватившись, она поняла, что с нескрываемым интересом разглядывает Тесс, и быстро опустила глаза, почувствовав себя неловко. Но ведь в конце концов это ее спальня, ее кровать.
Тристан повернулся к ним обоим спиной, поставив одну ногу на основание камина, а локтем опершись на каминную полку.
Тесс дружелюбно улыбнулась Женевьеве и, собрав со стола пустые тарелки, поклонилась и вышла.
Тристан обернулся:
– Женевьева!
Но она уже в гневе вскочила на ноги:
– Да! Я бы предпочла тысячу раз попасть в плен к разбойнику! Пусть он даже был бы седым, беззубым и столетним стариком! Ты дурак! Ты набитый дурак! Что значит твое милосердие, если ты кормишь меня в моей собственной спальне обедом, приготовленным из моих собственных припасов! – к ее удивлению, Тристан посмотрел на дверь, затем еще раз взглянул на нее и, в его взгляде сквозило любопытство. Он ничего не ответил, громко расхохотавшись.
– Господи, да ты же ненормальный! – пробормотала Женевьева.
Он медленно, все еще смеясь подошел к ней, и на его лице не было и следа сарказма или издевки. Женевьева отступила от стола, но остановилась, поняв, что если она продвинется дальше, то окажется в опасной близости от кровати.
Остановившись перед ней, Тристан провел большим пальцем изломанную линию от виска к ее губам.