Страница 5 из 58
И в третий раз лес обратил свою силу против высоких стен и в третий раз расширилась трещина, и теперь она стала шириной с человеческое тело. И из шуршащих теней на окраине древнего леса, смотрели и ждали Атрибы, но ничего не произошло. Тогда сказали они, один другому: — Прокрадёмся же ночью сквозь этот пролом в город, и будем убивать, и жечь и низвергать престолы!
И старейшие и мудрейшие из них больше не говорили: — Пока нет. — Теперь они говорили: — Скоро, скоро.
В эти дни тревожны были грёзы Зингазара и в них двигались тёмные фигуры с насмешливыми лицами, и древнему стальному мечу казалось, что он ощущает, как основание, на котором была выстроена великая Бабдалорна, трижды содрогнулось. Столь беспокойны стали эти грёзы, что Зингазар немного очнулся от своего древнего забытья, и тусклый зелёный самоцвет, вставленный в его рукоять рукой древнего волшебника и давно покрывшийся пылью, засиял. Беспокойное мерцание появлялось и исчезало в зачарованном драгоценном камне, что сиял в рукояти Зингазара, будто око. Отсветы падали на оружие древних героев, которое было выставлено в каменном чертоге.
И проснулся щит Ионакса и слабо застучал.
Измятый шлем юного Анарбиона зазвенел, как гонг дозорного, но негромко и отдалённо.
Длинное бронзовое копьё Диомарданона загудело на стене. Так же поступили и стрелы Бельзимера Смелого: они грохотали в запылившемся кожаном туле и огромный лук Бельзимера бился о стену.
Тонкий звон исходил от древнего меча, меча отважного Конари, меча, который каждый из светозарных героев Бабдалорны вздымал в войнах своей юности. Слишком слаб для смертного уха был этот звон. Он походил на пронзительный высокий крик летучей мыши, что поёт в полуночной тиши. Но щит, шлем, копьё, стрелы и лук слышали песню Зингазара.
Он пел: — Братья, я слышу во тьме ночи поступь врагов за стенами, древними возлюбленными стенами нашей Бабдалорны.
— О братья мои, враги сбираются в тёмной ночи, но народ Бабдалорны спит.
— О, братья, там, в лесу раздаётся смех. Там, среди ветвей, слышны насмешки. Братья, листья шепчут о мрачных вещах, а корни, тёмные сырые мохнатые корни, жаждут крови.
— Но величие и слава ушли из Бабдалорны, о братья! Герои, юные герои, все ушли, все мертвы; даже Бог Бабдалорны дремлет в сумрачном храме, о братья мои. И оттого все люди дремлют.
— О братья мои, я страшусь — я, даже я, Зингазар Ужасный. О да, я страшусь, что наши древние враги войдут к нам ночью и не будет никого, чтобы биться с ними, кроме нас.
И щит Ионакса забарабанил в стену, и в барабанных ударах звучали слова, но слишком слабые, чтобы их услышали люди; лишь неусыпно бодрствующий Зингазар смог услышать, как щит Ионакса сказал: — О, мой брат, меч, хоть и остёр, но не в силах поражать сам по себе; рука должна направлять нас на войне.
И огромное копьё Диомарданона заговорило, молвив: — Ужасно я на войне, и поражаю остро и быстро, но рука должна метнуть меня, чтобы смогло я убить.
Дивно было, что шла беседа в затенённом чертоге, где лежала добыча мёртвых героев; но не было никого, чтобы услышать её.
Стражем, что содержал в чистоте и полировал добычу в каменном чертоге, был старик по имени Ашток.
Он любил старое оружие и хорошо за ним ухаживал. Но этой ночью он спал глубоким сном и снился ему Анарбион.
Но у него был сын, мальчик по имени Амар, которому было двенадцать лет и тот также спал.
Но сновидения юности неглубоки, а сон юности лёгок и легко прерывается.
Так Амар и пробудился ночью: он услышал звук, но не знал, что это звучит. Мог ли кто-то из всего народа Бабдалорны стать настолько растленным, чтобы похитить древние трофеи героев? Он поднялся с ложа и стоял, прислушиваясь.
Звук, который он услышал, издал лук, огромный лук, лук Бельзимера Смелого, когда переломился. Ничего больше не мог сделать старый лук, чтобы пробудить спящих, поэтому он сломался, от своей внутренней силы.
— О брат, прощай! — слабо пропело оружие во тьме чертога. Но лук Бельзимера не ответил, ибо его жизнь держалась в прочной древесине и покинула его, когда та разлетелась в щепки. Так расстался с жизнью лук Бельзимера, чтобы пробудить древний город, который он любил и которому столь долго служил.
— Братья, я не слышу шагов в чертоге. Боюсь, что никто не пришёл и жертва нашего брата была напрасна, — горестно пел Зингазар. — Сейчас и я сам расколюсь на части, чтобы теперь-то пробудить спящих.
— О нет, — загудел белогривый шлем юного Анарбиона, — О Зингазар, брат мой, ведь один ты можешь ещё спасти город, поэтому расколюсь на части я. Прощай: помнишь битву с Королями Зута, и как мы разбили сонмища Зута и обратили их в бегство перед нами? Мы втроём: ты, о брат мой, меч и я, шлем и юный Анарбион. Прощай: больше нам не сражаться вместе за Бабдалорну.
В то время мальчик, Амар, уверился, что он слышал звук и что не всё было в порядке. И он подошёл к двери своей комнаты, открыл её и, прислушиваясь, пошагал дальше, в чертог. И чувствовал он в глубине сердца, что должен пробудить старого отца, но он сомневался; он задержался; подождал, чтобы узнать, донесутся ли оттуда ещё звуки.
— О братья, — пел Зингазар, — Боюсь, смертная песнь нашего брата, шлема, не пробудила никого! Все в Бабдалорне лежат, одурманенные сном и не поднимутся.
— Я подниму их, — молвил низкий голос щита Ионакса, что висел на стене. — Моя бронза стара и изъедена временем, но у меня в запасе ещё осталась одна великая песня. О братья мои, прощайте! Некогда мы твёрдо держались против Горных Дикарей: меч, копьё, я сам и Ионакс, светлый Ионакс. Каким весёлым и смеющимся был он в расцвете своей юности! Каким сильным тогда был я, ныне истончившийся, обветшавший и одряхлевший.
— Прощайте, — пропел щит, а затем он воскликнул: — Бабдалорна!оторвался от стены и обрушился на каменный пол, как огромный гонг и разлетелся на дрожащие осколки.
— Прощай, щит, — слабо пропели остальные, — прочным ты был, стойко защищая грудь Ионакса от вражьих копейщиков.
И смертная песня щита прозвенела по всему чертогу, как удар колокола. Рокочущее эхо гремело и отдавалось от стен. И мальчик без сомнения понял, что там опасность и побежал за своим старым отцом.
В чертоге копьё и Зингазар ожидали.
— Мальчик придёт, мальчик, — пел Зингазар, — стойко держись, брат мой: вместе с тобой мы сможем разбить врагов, когда они появятся.
— О брат, нет, боюсь, что никто не придёт, — гудело копьё, огромное ясеневое копьё, оттуда, где стояло у стены.
— Немного подождём, брат, — говорил Зингазар. — Мальчик придёт; часто он стоял перед моим вместилищем и взирал на меня с любовью в глазах, любовью к блестящей стали. У него сердце воина, у этого мальчика. Он придёт: даже сонного, его разбудит песнь бронзы и стали.
Но никто не пришёл, ибо той ночью старик выпил немало вина и мальчик не смог его разбудить.
И громадное копьё сказало: — Прощай, мой дорогой брат: когда-то нас сжимала одна и та же рука, могучая белая рука Диомарданона, когда он отправился на войну с коварными лесными Атрибами. О, брат, сильны были мы в тот день! Теперь же, прощай.
И с оглушительным грохотом громадное ясеневое копьё упало со стены, обрушившись на хладный каменный пол, где разлетелось на семь частей.
Но мальчик услышал, пока шёл сюда из покоев своего отца, и он быстро и бесшумно бросился к двери огромного чертога и всмотрелся туда, и меч увидел его белеющим в тёмной пасти двери и зелёное око самоцвета на потёртой старой рукояти засверкало ужасными вспышками.
Мальчик с любопытством разглядывал обломки в чертоге и подошёл к стеклянному колпаку, где лежал Зингазар.
— Что же произошло в этом чертоге сегодняшней ночью, о, Зингазар, если бы ты мог поведать! — пробормотал мальчик, Амар, разглядывая сверкающий клинок меча, покоящийся на красном бархате. — О, Зингазар, разве тут ночью побывали воры? О Зингазар, отчего так ослепительно сияет этот зелёный самоцвет в твоей рукояти, что все эти годы был мутным и тусклым? Теперь беспокоен ты, Зингазар; свет мерцает на твоём лезвии, словно ты желаешь взвиться вверх и вновь, после всех этих лет, истреблять людей.