Страница 49 из 58
— Глядите! Глядите! У Рольда меч Веллерана!
А Рольд дошёл до самого ущелья, и тут голоса людей разбудили его. Юноша не помнил ничего из того, что делал во сне; он очень удивился, увидев в своих руках меч Веллерана, и спросил:
— Что ты такое, о прекрасная, прекрасная вещь? В тебе сверкают огни, и ты не знаешь покоя. Ты — меч Веллерана, его славный кривой клинок!
И Рольд поцеловал рукоять меча и ощутил на губах солёный вкус пота, пролитого Веллераном во многих битвах. А потом он сказал:
— Для чего он нужен людям?
И тут из глубины ущелья до слуха Рольда донеслось бряцанье доспехов, и все жители города, не знавшие, что такое война, услышали, как этот лязг приближается к ним в ночной темноте, ибо четыре армии шли и шли на Меримну, всё ещё не видя врага. Тогда Рольд покрепче сжал рукоять огромного кривого меча, и его остриё словно бы немного приподнялось. И в сердцах людей, которые стояли тут же с мечами пращуров, тоже появилось какое-то новое чувство. Всё ближе и ближе подходили не ведающие об опасности беспечные армии четырёх владык, и в головах жителей Меримны, которые собрались за спиной Рольда со старыми мечами в руках, стала пробуждаться память предков. Даже дозорные из пустыни проснулись и держали наготове свои копья, потому что Роллори, который когда-то водил в бой целые армии, а теперь сам стал сновидением, сражающимся с чужими снами, сумел разбудить воинственный дух и в их грёзах.
А вражеское войско уже подошло совсем близко. Неожиданно Рольд прыгнул вперёд и выкрикнул:
— Веллеран! Меч Веллерана!
И неистовый, хищный клинок, который сто лет подряд мучился жаждой, взлетел вверх вместе с рукой Рольда и вонзился меж рёбер первого врага. И когда его лезвие окунулось в тёплую кровь, то в искривлённую душу этого меча вошла радость, что сродни радости пловца, который, прожив много лет в засушливых и безводных местах, выходит из тёплого моря, роняя со своего тела капли воды. Когда же племена увидели алый плащ и знакомый им страшный меч, то по рядам их прокатился крик:
— Веллеран жив!
И, вторя ему, раздались ликующие победные вопли, и тяжкое дыхание бегущих, и меч Веллерана тихонечко пел что-то, взлетая в воздух и роняя с лезвия тяжёлые красные капли. И последним, что я разглядел в этой сече, удалявшейся вверх по ущелью, был огромный клинок, который то взлетал над головами людей, то опускался, то голубел в лунных лучах, то мерцал красным, и так понемногу растворился в ночном мраке.
Но на рассвете мужчины Меримны вышли из ущелья, и солнце, которое взошло, чтобы дарить миру новую жизнь, осветило вместо этого вселяющие ужас дела, что совершил меч Веллерана. И тогда Рольд сказал:
— О, меч, меч! Как ты страшен, и как ужасны дела твои! Зачем достался ты людям? Сколько глаз по твоей вине не увидят больше прекрасных садов? Сколько зачахнет полей — тех полей, где стоят дивные белые домики, вокруг которых резвятся дети? Сколько опустеет долин, что могли бы вынянчить в лоне своём уютные деревушки — и всё потому, что когда-то давно ты убил мужчин, которые могли бы выстроить их? Я слышу, о меч, как рыдает рассекаемый тобой ветер. Он летит из заброшенных долин и с несжатых полей. Он несёт голоса детей, которые никогда не родятся. Смерть может положить конец несчастьям тех, кто когда-нибудь жил, но им, нерождённым, придется плакать вечно. О, меч, меч, зачем боги вручили тебя людям?
И из глаз Рольда покатились на гордый меч слезы, но и они не смогли отмыть его дочиста.
Когда же прошла горячка боя, то ли от усталости, то ли от утренней прохлады дух жителей Меримны смутился и остыл, — как смутилось и сердце их вождя, — и они, поглядев на меч Веллерана, сказали:
— Никогда, никогда больше не вернется к нам Веллеран, потому что мы видим его меч в чужой руке. Теперь-то мы точно знаем, что он умер. О, Веллеран, ты был нашим солнцем, нашей луной и нашими звёздами, но солнце зашло, луна разбилась, а звёзды рассыпались, как бриллиантовое ожерелье, которое злая рука срывает с шеи убитого…
Так плакали жители Меримны в час своей славной победы, ибо поступки людей часто бывают необъяснимы, а за их спинами лежал древний, мирный город, которому ничто больше не угрожало. И прочь от стен прекрасной Меримны — над горами, над землями, что они когда-то покорили, над всем миром — уходили обратно в Рай души Веллерана, Суренарда, Моммолека, Роллори, Аканакса и юного Ираина.
Каркассон
В письме от друга, одного из читателей моих книг, которого я никогда не видел, приводилась чья-то строка: «Но он — он так никогда и не добрался до Каркассона». Откуда эти слова, я не знаю, но ими навеян мой рассказ.
В те времена, когда в мире было больше справедливости, чем теперь, а в Арне правил Каморак, он устроил для жителей Веальда большое празднество, дабы всем запомнился блеск его молодости.
Замок его в Арне был, говорят, огромен и высок, своды в замке сияли небесной голубизной, а когда опускались сумерки, слуги взбирались на лестницы и зажигали бесчисленные свечи, подвешенные на тонких цепях. Рассказывают, что иной раз наплывало облачко и, просочившись сквозь приоткрытое окно эркера, переваливало через каменную кладку стены — так туча водяной пыли вздымается над голым отвесным утесом, извечно обдуваемым древним ветром (ветер тот унёс тысячи листьев и тысячи веков, унёс и не заметил, он ведь неподвластен Времени). А под величественными сводами замка облачко вновь принимало свою форму, медленно проплывало над залом и сквозь другое окно улетало назад в небо. Рыцари, находившиеся в зале, предсказывали по его очертаниям битвы и осады предстоящей военной поры. Ничего подобного этому залу, которым славился замок Каморака, правителя Арна, не было больше нигде на свете, говорили люди, и не будет никогда.
Сюда из овчарен и лесов Веальда стекался народ; неспешно размышляя о еде, о крыше над головой и любви, рассаживался, изумлённо оглядывая знаменитый зал; там сидели и жители Арна, чьи домишки, крытые слоем родной рыжеватой земли, теснились вокруг роскошного королевского дома.
Если верить старинным преданиям, то был поистине дивный замок.
Многие из собравшихся прежде видели его лишь издали — он возвышался над лесами и полями, уступая в высоте только холму. А теперь все гости могли любоваться развешенным на стенах оружием, принадлежавшим воинам Каморака; об этих воинах лютнисты уже сложили баллады, а вечерами в хлевах простолюдины рассказывали о них легенды. Гости разглядывали щит Каморака, побывавший с ним во многих битвах, и его меч с острым, в небольших зазубринах лезвием; там же висело оружие Гадриола Верного, Норна, Аторика по прозванию Студёный Меч, Хериэла Буйного, Ярольда и Танги из Эска; оружие было аккуратно развешено по всему замку, невысоко, чтобы можно было дотянуться; а в центре, на почётном месте, между гербами Каморака и Гадриола Верного, висела арфа Арлеона. И среди всего оружия в том замке не было ничего губительнее для врагов Каморака, чем Арлеонова арфа. Ибо человеку, пешим идущему на вражеское укрепление, музыкой кажется лязг и грохот какой-нибудь страшной военной машины, которую запускают позади его братья по оружию, — и вот уже летят со свистом над его головой огромные камни и падают в стане врагов; и в пылу сражения, чей исход ещё не предрешён, ласкают слух воина резкие команды его короля, и радостно ему вдруг услышать издали крики товарищей, приветствующих перелом в ходе битвы. А в звуках той арфы воины Каморака слышали всё это и многое другое, ибо она не только воодушевляла их в бою — не раз бывало, что Арлеон-Арфист, ударив рукою по громкозвучным струнам, выкрикивал вдруг в экстазе некое прорицание, сеявшее смуту среди неприятельских полчищ. Более того, и война неизменно объявлялась лишь после того, как Каморак с воинами долго слушали Арфиста и, опьянённые музыкой, отвергали мирную жизнь. Однажды Арлеон ради одной только рифмы начал войну с Эстабонном; и свергнут был порочный король, а воины Каморака снова завоевали почёт и славу; истинно, неисповедимы пути добра.