Кто ищет...

Д е с я т о е. Верить или не верить собеседнику? Как определить, говорит ли он правду или, скажем, слегка привирает? Здесь, очевидно, многое зависит от нашей интуиции, от суммы сведений, которыми мы располагаем о собеседнике, от его внешнего вида и манеры говорить, от степени его независимости — набор данных, влияющих на уровень нашего доверия, вряд ли исчерпаем.

Но принципиальное решение вопроса, мне кажется, не в этом перечне. Единственный способ гарантировать себя от всяческих недоразумений — это исходить только из того, что подтверждается объективно. Как говорил один мудрый, опытный адвокат, «выслушай все стороны, взвесь обстоятельства, а потом еще раз их взвесь и приди к выводу, что нужно вновь выслушать все стороны». Этот принцип, сформулированный для участников судебного процесса, на мой взгляд, полезно было бы взять на вооружение и журналистам.

О д и н н а д ц а т о е. Чем пользоваться газетчику: блокнотом, диктофоном или памятью? Лучший ответ — никакого ответа: дело сугубо индивидуальное. Я, например, пользуюсь блокнотом. Не доверяю своей памяти. Пишу сразу, параллельно рассказу собеседника, не стесняясь, иногда даже не поднимая на него глаз, если некогда, — а что делать? Способ, конечно, несовершенный, сковывающий партнера. Но потом к нему привыкают. Я заметил: даже входят в ритм. Пишешь — собеседник говорит, прервал писанину — и тут же он умолкает. Чтоб не сбить его с ритма, в тех случаях, когда конкретный кусок рассказа мне не нужен, а прерывать вроде неудобно, я все же не перестаю писать в блокноте, но заполняю его описанием внешнего вида рассказчика, манеры говорить, атрибутики кабинета и прочим, что, кстати сказать, мы часто забываем фиксировать, а потом с великими трудностями восстанавливаем по памяти, если не теряем.

Лично я за блокнот, потому что в него есть возможность писать самое важное и самое главное. Можно сразу, по ходу записи, сортировать материал, производить его первичную обработку. Память тоже это делает, но, согласитесь, с большими потерями. А диктофон в этом смысле туп. Но я против диктофона еще и потому, что он куда больше пугает, сковывает, настораживает собеседника, чем блокнот. От наших записей, думает собеседник, он всегда может «отпереться», а вот попробуй от пленки! Кроме того, журналист, пользующийся диктофоном, напоминает художника, рисующего натуру с цветных фотографий, которые он сам предварительно делает. Ведь пленка все равно нуждается в прослушивании и переписке, с нее очерки не сочиняют. Впрочем, кулик всегда хвалит свое болото, а как его хвалить, не ругая соседние? Диктофон — современное вооружение современного журналиста, против научно-технического прогресса не попрешь, каковы бы ни были твои симпатии. По всей вероятности, я напоминаю сейчас старого врача, который доверяет своему уху больше, чем самому усовершенствованному стетофонендоскопу, — но при этом он должен понимать, что его ухом может пользоваться только он сам. (Кто-то из социологов, наверное в шутку, сделал исследование и установил, что мужчины, курящие «Беломор» и никогда его не меняющие, предположим, на сигареты, бреются безопасными бритвами: сказывается консерватизм характера, не признающего ничего «нового». Добавлю от себя, что, если эти мужчины еще и журналисты, они непременно пользуются блокнотом, а не диктофоном. Таким образом, мои рассуждения о технике пользования блокнотом предназначены, будем считать, только для «курящих».)

Допускаю ситуацию, когда записывать невозможно: в пути, на ходу, на морозе. Делаю тогда в блокноте символические пометки типа закорючек, которые помогают впоследствии вспомнить и записать необходимое, но это «впоследствии» должно быть скоро, при первой же остановке. Наконец, и собеседник далеко не всегда разрешает пользоваться авторучкой: как только вытащишь, мгновенно замолкает и ревниво следит за блокнотом. В таких случаях (это бывает, как правило, во время бесед с негативными героями) я прибегаю к «уводу в сторону» и к «ложным записям» — методу, которому меня научил когда-то мой мудрый старший брат — так я называл Анатолия, а он меня, если его обо мне спрашивали, как он «ставит» меня среди журналистов, отвечал серьезно: «Валерий, безусловно, второй в стране!» «А кто первый?» — неизменно задавался тут же «жгучий» вопрос, на который Анатолий после паузы отвечал с небрежной интонацией в голосе: «Ну, первых — много…» Но иногда он говорил обо мне щедро и публично: «Валюшка — это мое второе, исправленное и дополненное, издание!» Я всегда надеялся, что в первом варианте ответа брат шутит, а во втором говорит истинную правду, но, кажется, увы, ошибался…

Итак, что значит «увод в сторону»? Положим, идет разговор, блокнот спрятан, авторучка тоже. Собеседник достаточно откровенен, руки у журналиста чешутся, но, увы, «вето» на запись наложено. Дело происходит, представим себе, на ферме, потенциальный герой — председатель колхоза. Дошли в разговоре и в реальности до станка, где находится корова-рекордистка. Вот тут-то и пришло время «уводить в сторону»:

— Сколько она дает литров? А в прошлом году сколько давала? А сколько даст в будущем? Как ее зовут? Какова жирность молока? Спокойный у нее характер? — Короче говоря, уймища фактологических вопросов. И наконец: — Вы не возражаете, если я запишу?

Собеседник, естественно, «не возражает», какие у него, собственно, основания противиться записи элементарных сведений, и журналист спокойно вынимает блокнот. Время от времени подбрасывая все новые вопросы фактологического характера, он беспрепятственно записывает и то, что несколько минут назад не смог внести в блокнот из-за решительного протеста собеседника. Аналогичным образом можно «уводить в сторону» и начальника цеха («Простите, на каком принципе действует этот станок?»), и тренера по гимнастике («Какова технология сальто назад с доворотом на девяносто градусов?»), и народного судью («Объясните, пожалуйста, что такое дееспособность? А презумпция невиновности?») и т. д.

Скажу в заключение, что, конечно, сколько журналистов, столько и методов работы. Однако я убедился: все начинающие и молодые газетчики работают в основном по-разному, а старые и опытные — одинаково, с небольшими отклонениями. Полагаю, это естественно: жизнь надиктовывает самый рациональный путь, и все мы рано или поздно на него выходим.

Жаль только, если очень поздно.

ОБРАБОТКА МАТЕРИАЛА

Научный подход. Ну вот, кажется, все позади. Концепция, представьте себе, подтвердилась. Запас мыслей не только не уменьшился, но и пополнился. На дне чемодана лежат блокноты с записями бесед. Журналист уже бросил последний взгляд на суетливый перрон, поплывший мимо вагона, и мысленно сказал последнее «прости» людям, с которыми его свела командировочная судьба. Короче: «финита ля комедиа» (или «трагедиа», кому как повезет). Окончен бал.

Тут бы и родиться первому вздоху облегчения, наступить покою, явиться бы удовлетворению от проделанной нелегкой работы. Но, увы, все наоборот: именно сейчас журналист почему-то взволнован, его начинают обуревать сомнения и неуверенность. Он страшно напуган обилием материала и его хаосным состоянием — при всех его стройных, заранее выверенных и вроде бы подтвердившихся предположениях! Он ощущает сумбур в голове и, как человек, меняющий вовсе не груз, а только руку, его несущую, тяжко вздыхает.

Прошу простить излишнюю беллетризацию элементарного соображения о том, что сбор материала не начинает нашу работу и не венчает ее. Это всего лишь один из этапов журналистской деятельности, за которым следует очередной, и отнюдь не механический, а тоже творческий, этап  о б р а б о т к и  м а т е р и а л а, что, к сожалению, далеко не все хорошо понимают.

Итак, нам нет передышки. В номер мы пишем или не в номер, но, вернувшись домой, не сваливаем привезенный материал в ящик стола или в угол комнаты в надежде на то, что он отлежится там, «успокоится» и только тогда пойдет в дело, — нет, без малейшего промедления мы топаем дальше, до самой газетной полосы, взвалив на плечи бесформенную массу. Вся последующая работа связана с необходимостью осмыслить и обработать материал. Что это значит? Это значит — отобрать и систематизировать факты, цифры, собственные впечатления. Это значит — подумать о композиции, сюжете, монтаже.