Страница 20 из 135
Генрих быстро сговорился с сухопарой, как вобла, теткой-борзой о плате, получил ключ, остро пахнущий свежими феромонами, занес наверх сумку, выпустил на всякий случай жучков и спустился. Ему очень понравилось, что на второй этаж вела отдельная лестница, еще светлая и слегка прогибающаяся под ногами, не затвердевшая как следует. Домашняя харза, сидя на перилах, сердито застрекотала на Генриха, но он погладил ее, почесал спинку, и та умолкла, с интересом обнюхивая руку.
— Давай, давай, запоминай меня, хаська, — пробормотал Генрих. — Чтоб ночью не орала, когда вернусь…
Харза еще раз взглянула на Генриха и ловко перескочила на обычное дерево, что росло рядом с лестницей. Генрих кивнул хозяйке, которая наблюдала за ним в окно, и направился к калитке.
Он прошел улицей Шадченко, утопающей в тени старых деревьев. На обочинах тротуара лежал толстый слой пожелтевшей от времени хвои. Рыжие таежные муравьи торили по человеческой улице свою собственную оживленную трассу. Генрих переступил через плотный строй муравьев, осатанело тянущих на себе всякий сор — листики, веточки, дохлых жуков и иссохших жужелиц и даже желтоватые крупинки сахара, награбленные в каком-то из соседних домов.
Потом Генрих узрел рейсовый биобус, идущий куда-то в центр, и торопливо досеменил до остановки в полусотне метров впереди. В салоне было почти пусто — трое рабочих (все — местные лайки), бабуля-пинчер да на задней площадке разно-морфная пацанва с ранцами. Генрих отдал водителю монетку и уселся на переднее место справа, чтоб смотреть в лобовое стекло. Старый скрипучий «Лось», не просыпаясь, тянул заученным за долгие годы маршрутом, Машинально притормаживая перед остановками. Водитель почти и не трогал управление. Это был очень надежный и очень трогательный дуэт: старый седой шофер и старый биобус с помутневшими от возраста фасетками на глазах. Эдакий полусимбиоз-полудружба…
До центра Генрих добирался минут двадцать. Углядев в окошке вживленные в фасад длинного здания-селектоида буквы «РАЛЬСОВОКЗАЛ», он решил выйти.
Толпа на тротуаре совсем рядом с остановкой биобуса сразу же привлекла его внимание. Чувствовалось нечто тревожное в сдавленных возгласах, в гуле, в коротких суетливых движениях людей. Что-то такое, отчего Генрих сразу же вспомнил убийства в Берлине и тамошних случайных зевак, растерянных и потрясенных до глубины души.
— Врача! Кто-нибудь вызовите врача!
— Молодой человек! Вы слышите меня?
— Да не слышит он! Это шок, болевой шок, точно вам говорю!
— Врача вызовите!
— Боже мой! Кость вышла!
— И полицию вызовите! Кто же это его, а?.
Долговязый Генрих, проходя мимо, взглянул поверх голов и едва не обомлел.
На асфальте лежал Франсуа, бледный как рисовая шелуха. Левая нога у него была согнута под каким-то совершенно немыслимым углом.
Словно почувствовав напарника, Франсуа открыл глаза. Генрих беспомощно глядел на него.
— Испанец, — еле слышно пробормотал Франсуа, старательно шаря взглядом по склонившимся к нему лицам. На Генриха он не смотрел, но обращался, без сомнения, именно к нему. — Это был Испанец!
И снова закрыл глаза.
— Бредит, — тихо сказал кто-то в толпе. — Бедняга.
«Испанец? — подумал Генрих. — Именно так, с большой буквы. Испанец? Черт возьми! Выплыл из небытия, где пребывал долгих э-э-э… Сколько же? Двенадцать? Да, ровно двенадцать лет».
Генрих почти и не помнил его, смуглого коренастого парня, с которым когда-то учился в брюссельской спецшколе. Его еще тогда прозвали Испанцем. За оливковую кожу и буйный нрав.
На кого ныне мог работать Испанец, оставалось только догадываться. Стычка с Франсуа отнюдь не случайна, Генрих подозревал, что в Алзамае в настоящий момент не счесть агентов различных спецслужб. Генрих и Франсуа и сами находились здесь негласно; кроме внешней разведки Европейского Союза, об их миссии никто не должен был знать.
Но «не должен знать» еще не означает «не знает».
Впрочем, настораживало Генриха совсем не это. Он никак не мог понять, ЗАЧЕМ нужно было выводить из строя Франсуа? Присутствие в Алзамае агентов Европы не вызвало бы ликования в рядах сибиряков или русских. Но и предпринимать что-либо против европейцев ни те, ни другие не стали бы. С какой стати? К тому же Генрих и Франсуа даже не успели ничего сделать в Алзамае. Насчет агентов Балтии, Турана, Сахарского Халифата и Японокитая Генрих тоже был спокоен, хотя и с меньшей долей уверенности. Этим странам незачем выводить из игры европейца. Ничего они не выигрывают в этом случае.
Оставались североамериканские державы, Индия и Австралия. Ну, с некоторой натяжкой, Латинский блок. Пасифида же и остальная Африка заведомо отпадали.
Только почувствовав спиной чей-то пристальный взгляд, Генрих сообразил, что и сам может оказаться жертвой молниеносного и эффективного нападения. Убить, конечно, не убьют, но ногу сломать, как Франсуа, вполне могут. Не то чтобы Генрих не умел защититься. Он мог просто не успеть — подобные нападения всегда стремительны и неожиданны, и тренированному человеку в общем-то ничего не стоит вывести из строя другого, пусть даже тот не менее тренирован. Внезапность — вот оружие таинственного невидимки. Внезапность и еще природная мимикрия. Он должен уметь растворяться в толпе. И наносить удар в момент, когда никто этого не ожидает; а потом должен еще и мгновенно скрыться в той же толпе.
«Если это действительно Испанец, — подумал Генрих, — он меня по-любому узнает. Если нет, может, и оторвусь…»
Генрих еще разок поглядел на бледного Франсуа (вокруг него как раз начали хлопотать подоспевшие врачи), сожалеюще поцокал языком и помалу зашагал прочь. Метрах в семидесяти он остановился около газетного ларька, что приткнулся под четырехэтажным домом словно гриб под деревом, и притворился, будто глазеет на витрины. Очень скоро Генрих занял очень удобную позицию: в щель между журналами хорошо просматривалось место происшествия, а его самого за ларьком и хитроумный герой Говарда Тона не разглядел бы.
Почти сразу Генрих обратил внимание на человека, который сидел на лавочке как раз напротив толпы. Через дорогу. Не похож он был на обычного зеваку. Любой нормальный обыватель на его месте уже давно перебежал бы дорогу и толкался бы в компании себе подобных, обмениваясь с соседями обтекаемыми замечаниями. А этот сидел и просто смотрел. Наблюдал.
Конечно, это был не Испанец. Тот, если это действительно он сломал Франсуа и если Франсуа ничего не напутал, уже далеко отсюда. Укрылся на загодя снятой квартире или в гостиничном номере. Какое такое происшествие? Знать не знаю, ведать не ведаю. Я спал вообще весь день…
Человек был на редкость невыразительный; походил на безликого аморфа, Но в фигуре его просматривалась некая подспудная строгость. Возможно, он обладал какой-нибудь редкостной морфемой — мало ли их наплодили генетики прошлых веков?
Генрих был уверен, что никогда прежде не видел этого человека. Ни живьем, ни на фотографиях. Ничего удивительного, из действующих коллег по профессии большинству относительно знакома была приблизительно половина. К тому же коллеги считают делом чести периодически менять внешность. Никуда без этого — Генрих и сам то носил короткую стрижку, то отращивал буйную шевелюру а-ля Каниджа или Вальдеррама, то ежедневно брился до синевы на скулах, то отпускал бороду, а иногда склонялся к модной американской трехдневной небритости, которую мог поддерживать в более или менее стабильном виде месяцами. Очки, усы, загубники, красители… Да и умение по-разному держать уши зачастую меняет облик людей до неузнаваемости.
Но… Во всем этом есть одно «но». Генрих давным-давно научился узнавать людей под сменными масками, обрамляющими все-таки одно и то же лицо. И все люди, кого хорошо бы при встрече узнать, обладали точно таким же умением.
Итак, на лавочке сидел незнакомец. Отныне Генрих узнает его, если снова увидит.
«Надо будет навести справочки… — подумал он озабоченно. — Интересно, на кого сейчас работает Испанец?»