Страница 4 из 15
Так беседуем мы, десятилетние пионерки. Прощаемся на углу Каретного и Садовой. Верка вздыхает:
— Везучая ты, Ксюшка… Никогда за отметки не ругают.
Да, за отметки меня не ругают. Но у меня свои, «личные трудности».
Рано утром, когда я собиралась в школу, а мама на работу в училище, она дала мне важное и ответственное задание.
— Сегодня у нас в училище после занятий собрание, — сказала мама. — Мне совершенно не хочется там сидеть лишних два часа. Поэтому, пожалуйста, Ксюша, когда придёшь из школы, позвони ко мне на работу, в учительскую, и скажи мне, что у тебя болит живот и что ты просишь меня скорее прийти домой.
— Но у меня не болит живот!
— А ты скажи, что болит. Это никакое не враньё, а ложь во спасение, — строго сказала мама. — Всё, ровно в полчетвёртого звони в учительскую. Я уже буду сидеть там у телефона.
Время подходит к половине четвёртого. Я в ужасе таращусь на телефонный аппарат и даже несколько раз снимаю трубку. Но я не могу!!! Все поймут, что я вру, и вообще, я стесняюсь.
Время идёт. Я мучаюсь.
Звонит телефон.
— Что это значит? — сквозь зубы, то ли от раздражения, то ли, чтобы никто не услышал, шипит мама. — Я кому сказала? Немедленно звони сюда…
— Ой, что-то я волнуюсь, — максимально громко и встревоженно говорит она, теперь наоборот, чтобы все слышали. — Дочка трубку не берёт… Ой… Она сегодня с утра что-то плохо себя чувствовала… Животик… А вдруг аппендицит?.. Она ведь там одна, нет у нас никого…
Мама приходит домой. Отпустили с собрания, ведь дома дочка одна с больным животиком.
— А если бы была война?! — взыскательно спрашивает она, и глаза у неё от злости становятся «зелёные, как крыжовник», (правильно папа в рассказах про Дениску написал). — А если бы фашисты тебя спросили, куда побежали партизаны? Ты бы тоже им правду сказала? Бывает просто ложь, а бывает ложь во спасение… Ты видела, что партизаны побежали в ту сторону. И вот приходят враги и спрашивают: «Куда побежали партизаны?» Ты что, им ответишь, как было на самом деле?
— Нет, — пищу я.
— Правильно! Ты скажешь врагам, что они побежали совсем в другую сторону, туда, где непроходимые болота, чтобы враги в них потонули. Это и есть ложь во спасение.
Мне очень стыдно, что я не умею врать, что у меня никак не получается научиться, я чувствую себя ужасно, ужасно виноватой, и не решаюсь спросить у мамы:
— А почему партизаны именно побежали? Разве они могут бегать? Партизанам положено передвигаться ползком, по-пластунски, так в кино показывают…
Некоторые взрослые, конечно, скажут: да не может такого быть, чтобы мама учила врать!
Может.
Может! И в моей жизни полно такого, чего быть никак не может, а оно было и есть.
Другие некоторые взрослые скажут: как это нехорошо, писать про маму, что она так непедагогично себя вела, учила врать, ай-яй-яй…
Но ведь так и не научила. Именно поэтому мои истории — честные. Это честные истории, понятно? Не нравится — читайте другие, мне-то что!
До свидания! До новых встреч.
Новости из Лысогорска
Когда мы были маленькие и летом жили на даче, у меня была подруга Наташа. Мне всё время ставили её в пример.
— Вот, — говорили мои мама и тётя. — Посмотри на Наташу! Что за чудо-девочка! Встанет рано-рано, сделает зарядку, примет душ, оденется нарядно и идёт полоть огород. И никогда не сутулится.
Учёные специалисты говорят, что если одному ребёнку всё время ставить в пример другого ребёнка, то он его возненавидит.
Но я и не думала ненавидеть Наташу. Мы все её жалели. Она была бедная и несчастная.
Целыми днями она играла упражнения на пианино или убирала дом, или зубрила французские глаголы или, действительно, полола огород.
Мама у неё была ужасно строгая. Самая строгая из всех знакомых мам. Она никуда не отпускала бедную Наташу, ни на речку, ни на велике покататься, ни картошку на костре печь, а дома у них полагалось не просто снимать уличную обувь и надевать тапочки, но ходить в носках! И носки после их полов оставались белыми-пребелыми, будто только что из стиральной машинки, вот какая у них была чистота.
— Посмотри на меня, Наталья, — говорила ей мама. — Я всю жизнь, с детства встаю ровно в семь утра и тружусь. Никогда я не тратила время на какие-то там прогулки, разговоры с девочками и другую вредную ерунду. Именно поэтому я окончила школу с золотой медалью, меня приняли в институт без экзаменов, я выучилась на врача, выбилась в люди, работаю в Москве, и мной гордится весь мой родной город Лысогорск.
Когда она говорила, что выбилась в люди, мне казалось, что раньше она была каким-то упитанным сердитым зверьком из далёкого Лысогорска, и только с большим трудом превратилась в тётеньку.
Да, зверьку из Лысогорска трудновато выбиться в люди… Но Наташа-то вполне человеческая девочка из московской школы, и ей уже совсем необязательно целыми днями сидеть дома и что-то зубрить.
И вот однажды Наташа сказала, что к ним приезжает дядя Володя, мамин брат-близнец из Лысогорска. Перед его приездом всё драили до полного блеска и пекли пироги, а Наташа разучивала новую музыку на пианино.
Дядя Володя был похож на Наташину маму, только с бородой и совсем не строгий.
— Ну что, хлопцы, — сказал он, хотя в нашей компании были одни девчонки. — Айда на речку? Для начала берём лодку часика на два, на три, а там поглядим…
Лодку! Часика на два!! На три!!! Когда кто-то из старших, после долгих уговоров, выклянчиваний и канючинья шёл с нами покататься на лодке на полчаса, мы просто прыгали от восторга…
И мы катались на лодке, плавали далеко-далеко, за мост, на травяной берег, где народу совсем нет и очень чистая вода. Было чудесно! А когда с букетами кувшинок мы вернулись к ним домой, дядя Володя перво-наперво сказал Наташиной маме:
— Анюта, что-то Наташка у тебя слабовато плавает. Ты-то в её годы просто как амфибия волны рассекала… Помнишь, как ты однажды от бабушки удирала, а она за тобой на всех парах, с ремнём в руке, а ты в нашу речку — бултых, и на тот берег?
Наташина мама ничего не сказала, наклонилась и стала молча выпалывать из цветника маленькие травинки.
— Ну, это когда ты из окна выпрыгнула? — напомнил дядя Володя. — Когда тебя в доме заперли? В наказанье. За то, что ты соседского кота побрила?
Мы уставились на Наташину маму.
— Главное, ну при чём тут кот? — смеясь от души, продолжал дядя Володя. — Ну, обиделась ты на Юрия Петровича — он нажаловался, будто ты взяла его трубку и курила на чердаке… А кот-то чем виноват?
Наташина мама села на корточки и наклонилась совсем близко к земле, собирая около цветов какие-то песчинки.
Мы даже не смеялись. Мы онемели.
Получалось, что в детстве Наташина мама была самой что ни на есть безобразницей, а никакой не примерной отличницей.
— Фантазёр ты, Вова, — каким-то не своим голосом сказала Наташина мама, не поворачиваясь к нам.
— Это я фантазёр? Да мне за тобой и не угнаться… Ты всегда такое выдумаешь… Помнишь, как привидения в простынях в окна людям стучали и выли? А потом оказалось, это ты девчонок подговорила? А, Анюта? Помнишь?
Наташина мама закашлялась.
— У тебя, Анюта, что-то с памятью, — забеспокоился дядя Володя. — Ешь побольше витаминов. Я вот почему-то всё помню. И милиционер наш, Егор Игоревич, тоже помнит. Он тебе даже привет передавал. Привет, говорит, сестре… Может, говорит, приедет всё-таки? Она ведь уже большая, с учёта в детской комнате милиции мы её давно сняли…
И мы поняли, что всё это самая настоящая правда.
— Расскажите, тётя Аня, — первая стала канючить я, всегда охочая до всяких смешных историй. — Расскажите про привидения…
— Про трубку, про трубку! Вкусно трубку курить?
— А как вы кота брили? Он же царапается! В одеяло, что ли, заворачивали?
Так мы все закричали, заверещали, так что Наташина мама вдруг улыбнулась совершенно по-человечески. Как человек, который всегда был просто человеком, и не выбивался ни в какие люди.