Страница 52 из 57
— Не сдюжим, батька!, — проскрипел боец, сказывался возраст.
— Рабо-ота-ай, старый!
Лиходеев чувствовал, как одеревенели от кровавой работы мышцы рук, а пот заливает глаза. Щит ему разбили, и вместо него приходилось использовать боевой нож, да и то, не в полную силу — мякоть бицепса левой руки продырявила через кольчужную рубаху вражья стрела. Шелом потерялся, а войлочный подшлемник, спасший череп от удара палицей, пропитался кровью. Хотелось переметнуться в ипостась волка и грызть, грызть вражин. Но что скажут люди? Егор видел, что Вторуша задыхается, пропустил пару ударов и теперь ронял на доски помоста и свою кровь. Одышка, что поделать, старость брала свое. Но его голос был еще слышен:
— Гыть!
И сыпятся, как из рога изобилия новые удары старого бойца.
— Ворота пали-и!
Душераздирающий вопль снизу, со стороны ворот, казалось, перекрыл шум битвы на стенах, заставил всего лишь на миг отвлечься от жестокой схватки.
«Песец!, — пронеслась мысль в мозгу. — Недолго музыка играла, не долго…»
Вторуша не успел полностью прикрыть молодого, так лихо руководившего защитой стены, от действий и речей которого веяло отголосками молодости и службы. Он успел лишь отвести направленное в грудь Лихому копье, а вот под удары сабель пришлось подставить собственное тело.
— Пе-ру-ун! Встречай!
Зов сварожича, в смертный час, сорвавшийся с губ, прервался коротким стоном.
— Вторуша!
Лиходеев увидел в беснующейся толпе давки неподалеку от себя Лиса. Лицо грязное, длинные потные локоны волос прилипли к коже лица и головы, разорванная одежда и кольчуга забрызганы кровью. Увидел и то, как вдоль стены, по-видимому, овладев наглухо заваленными изнутри землей воротами, рвут ненадежный и малочисленный заслон кочевники, как они бросаются занимать ближайшие подворья и дома, круша и убивая всех и вся на своем пути. Это был конец! Теперь это была просто бойня, смысла держать оборону стены, никакого.
— Все кто жив, вниз!, — отдал он свой последний приказ, сам спрыгнул с помоста на землю.
В одно мгновение заслон смяли. Смяли так быстро, что защитники на верхней площадке стены, те, кто откликнулись на приказ своего командира, спрыгивали с заборола практически на головы атакующим половцам и охваченным паникой своим, оказали весьма слабое сопротивление. Большая часть воинства легла на месте, усеяв путь продвижения врагов телами, своими и противника, выше, чем на пару саженей. Натиск неприятеля был ярым, а после того, как опрокинули и приступили к уничтожению последнего островка сопротивления, просто убийственным.
Лихого, находившегося в здравом уме, но неоднократно раненого, своими движениями напоминавшего сонную осеннюю муху, помятого в свалке, вытащили из общей кутерьмы, впихнули в ворота подворья. Именно того подворья, где он оставил под присмотром Ильи княжну. Егор недаром выбрал именно это жилище, заблаговременно готовил для отхода запасной аэродром. Когда вся эта заваруха только начиналась, но ясно видно было, что из погоста выбраться не получится, Лука нашел подземный лаз из крепостицы. Дальше была война, была надежда, что на помощь придут, только вот запаска оставалась джокером Лиходеева. Теперь это время пришло.
Оглядевшись, он втолкнул в избу подвернувшегося Смеяна, а его самого, почти внес туда же Лис. Ухватив за руку Лиса, приказал:
— Оповещай всех кого сможешь, пусть отходят в подворье. В самой избе подземный лаз, выходит он за стену городища. Хоть кто-то из этой жопы живым выйдет и то хорошо.
— Понял!
Вскоре с улицы, где слышны были шум драки, звон клинков и крики половецкого клича — «ура!», в избу потянулся ручеек русичей. Они, израненные, истекавшие кровью, сами или с помощью товарищей своих, вбегали в единственную комнату избы, завидев своего командира, стоявшего с горящим самопальным факелом перед открытым зевом погреба, почти спрыгивали в темноту "норы".
— Шустрей, шустрей!, — подгонял воинов Лиходеев.
Он даже смог улыбнуться, когда услышал от бородатого стражника погоста, такого же раненого, как и сам, втаскиваемого товарищем в лаз, слова благодарности:
— Храни тя Бог, батька!
Входная дверь закрываясь, хлопнула, послышался звук вставшей в паз дверной задвижки, пояснения Лиса.
— Все, батька!, — оповестил тот. — Из живых за дверью остались только поганые.
И словно в подтверждение его слов, в дверное полотно забухали удары. Разбилась слюда в узком оконце.
— Вниз, быстро!, — указал на лаз Лихой. — Наши с княжной ушли.
Бросив факел на какое-то тряпье, закрыв за собой крышку погреба, и сам спустился по лестнице вниз в темноту. На ощупь нашел кромку лаза и согнувшись в три погибели, поковылял по подземному ходу.
Сторожевая крепость, упорно сопротивлявшаяся до последнего защитника пала. По приказу половецкого князя были вырезаны до единого человека все выжившие мужчины вместе с женами и детьми. После грабежа и дележки добычи, повсюду, почти сплошным ковром землю устилали тела непогребенных людей с перерубленными руками и ногами, со стрелами, воткнувшимися в плоть.
К главному половцу подошел однорукий, верный пес князя Черниговского, махнув перед собой единственной рукой в поклоне, сказал:
— Княже, мы с тобой в расчете. Надеюсь ты доволен. Дозволь теперь поискать мою пропажу?
Глянув прозрачными голубыми, почти женскими глазами на нанимателя, по роду и положению находившемуся явно ниже его самого, главный степняк наслаждался своей незримой властью. Сейчас он здесь бог. Он может разорвать договор и приказать убить этих русов, а однорукого Прозора велеть привязать арканами к двум лошадям и разодрать на две половины. Не-ет! Он сделает по иному. Окинув взглядом мертвый погост, ухмылка исказила лицо. Князь отрывисто бросил ближникам единственное слово:
— Сжечь!
Ночь застала усталую команду на бережку речки. Голод заставил отступить сон и усталость. Смеян, держа палку с намотанным на нее горевшим тряпьем, подсвечивал Лису пространство для упражнений с самопальной раколовкой, сделанной из обрывка старой сети, привязанной к длинному удилищу из ствола лещины крепкой бечевой.
— Ты смотри, как на падаль лезут? Ну, точно как половцы на смердову рухлядишку!
— А, то! Сегодня будем с уловом. Эх, еще бы пивка к деликатесу как батька говорит!
Егор хмыкнул из темноты. С легкой руки Лиса, все кроме княжны, величали пятнадцатилетнего, ну, примерно пятнадцатилетнего командира, батькой. Традиция такая здесь. А всего-то, личный состав подчиненный тебе, не бросил. Мало того, из задницы вытащил, сберег. А еще, что немаловажно, обогатил. Значит во всем фарт имеет. Значит боги его любят и отмечают. Ну, и кто он для них после этого? Теперь вот стоял в темноте под сенью раскидистой березы и слушал треп подчиненных.
— Не пойму я его, Лис, иногда с языка слова слетают, значения коих не ясно мне.
— Ништо, Смеян! Я вот тоже подмечаю, что этих слов становится у меня все больше и больше. Дело не в том. Иной раз мне кажется, что он знает наперед, как поступать должно. Вот, хоть с деньгами! Сказал зарыть мешок перед въездом в погост и ведь прав оказался. Как бы мы с кубышкой уйти смогли, а?
— Вторушу жалко, семья у него.
— У Вторуши дети уж повырастали.
— Все едино. И Богдана жалко, хорошим бы боярином стал.
— Он боярином и погиб.
— О-о! Тащи вершу из воды, а то вырвут из мотни твой деликатес, да и разбегутся.
Стараясь не шуметь, отошел в лес, а там по тропке вернулся на поляну к импровизированному лагерю. Да, лагерю. Из сгоревшего погоста смог вывести два десятка человек. Раненые мужчины, бабы, подростки обоего пола, откуда-то прибившиеся двое детей, все хотели есть, все нуждались в заботе. И вся эта толпа повисла на нем слово гиря на ногах.
Засыпали далеко не сытыми, есть всем все равно хотелось. После пиршества оставили развалы рачьей шелухи на траве. Здраво рассудив, что завтра уйдут, а при лучах утреннего солнца лесные муравьи растащат остатки.