Страница 5 из 98
В туберкулезном санатории на том берегу Камы завели пластинку. Осветилась дощатая танцплощадка, словно муравьи зашевелились люди в вальсе…
У вагончика пылал костер из выброшенных им же подрамников. По бетонному двору так же носились волосатики, ржали, пытались бахвалиться своим «мастерством». Девочки стояли под навесом и скромно смеялись. Бочкаревой не было. В стороне тихо ругался сторож. Лаяли собаки.
— Посторонись, — сказал Корнев Ольге, которая стояла на крыльце и наблюдала.
Она отошла, и он въехал по ступенькам в кладовку. Выключил мотор, фару и спросил:
— Долго еще продлится представление?
— Их гони не гони… — сказала Ольга.
— Вижу, как вы их гоните, — усмехнулся Корнев.
Он спустился с крылечка и, подойдя к навесу, сказал ребятам:
— Дуйте-ка домой, волосня!
— Че-его?! — угрожающе проскрипел рыжий паренек, видимо заводила и главарь. — Ну-ка, повтори!
— Уши мыть надо, — посоветовал Корнев. — если не слышишь.
Тот оставил драндулет. Дружки также притормозили. Сашка спрятался за спины. Рыжий стал приближаться. Перед ним засуетился маленький мальчишка — он как бы пытался заслонить собой Корнева и приговаривал: «Рыжик, не надо!..» Но тот решительно двигался вперед, тем более что сцену наблюдали девушки.
Корнев с усмешкой ждал. Когда рыжий было замахнулся, Корнев поймал его за ухо, крутанул что есть силы. Рыжий завопил:
— Ой, отпусти, гад! Хуже будет!..
Но Корнев подвел его полусогнутого к мотоциклу, ткнул три раза носом в бензобак и спросил:
— Сцепление смазал на лето?
— Смазал… — прохрипел рыжий.
— Ну, вот и кати отсюда… — Бросив рыжего, он повернулся и пошагал к вагону.
Волосатики разбредались к своим мотоциклам, взревели обиженными моторами, набибикались всласть и вереницей потряслись по дороге домой.
За перегородкой выключили магнитофон.
Близился обед, когда по двору зацокала каблуками Вера-секретарша. Она вошла, села на рундук и закурила.
— Как здоровьечко? — спросил Василий Петрович, не отрываясь от работы.
— Нормально, — беспечно пыхнула она дымом. — Я на здоровье не жалуюсь.
— Может быть, тебе чаю согреть?
— Спасибо. Не хочу… Ты всех, что ли, чаем угощаешь?
— Только избранных… Сдается, что ты чем-то удручена?
— Да-а, — махнула она рукой. — Красильников шипит на меня! Брошу все к чертовой матери и пойду штукатуром.
— Деньги, что ли, нужны?
— Я бы ему сама платила, лишь бы не ныл… А все из-за чего? Из-за того, что кончилась губная помада!
— Не понял…
— Не так выгляжу. Он у меня всегда — если плохо выгляжу, шипит… И девку одну вселили ко мне в комнату, с ребенком…
— Ну и что?
— Орет всю ночь. Утром встала с чугунной головой, посмотрела в зеркало — ну прямо-таки старуха Изергиль!
— Ничего не поделаешь. Твоей соседке сейчас нелегко!
— Что я, не понимаю? Без мужа, без денег… А ведь всего семнадцать лет. Десятый класс окончила — и в матери-одиночки!
— А где муж-то?
— Где?! Состряпал дитя — и в армию…
— А родители ей не помогают?
— Она боится им писать.
— Когда-никогда, а надо.
— Придется, конечно.
— Вот тут у меня осталось от Первого мая метров десять ситца — отдай ей на пеленки, — вытащил Корнев из рундука материал. — Пусть устроится уборщицей в общежитии — комнату дадут.
— Надо сказать… Она же дурочка, совсем соплюха… Всю ночь напролет сует ему титьку…
— Может, у него молочница?
— А что это такое?
— Болезнь у грудных детей… Если рот у него белый, пусть содовой водой смажет, и все пройдет…
— Все-таки лучше бы ее переселили в другую комнату…
Затрещали мотоциклы. Она выглянула в окно и сказала:
— Чиж. Ненавижу его морду!
— За что?
— Просто так. Слишком уж смазливый, как ириска…
Чижиков проехал мимо, а в вагон ввалилась Бочкарева.
— Ишачишь? — спросила она Корнева.
— Ишачу, — ответил тот в тон. — Познакомься: Вера.
— Бочкарева! — сунула она руку Вере, глянув осуждающе на мини-юбку секретарши. Затем засмолила сигарету и хлопнула себя по коленям.
Вера принюхалась к дыму и спросила:
— Махорочные?
— Они, — с вызовом ответила Бочкарева.
— Дефицитные сигареты… Я за ними год гоняюсь…
— Могу угостить, — ехидно предложила Бочкарева.
— Да, пожалуй, не стоит привыкать, — хмыкнула Вера и поднялась. — Я забегу позже.
Когда дверь за ней захлопнулась, Бочкарева спросила:
— Это что еще за лахудра такая?
— Наша секретарша, — пояснил Корнев.
— Ну и морда! На ней штукатурки с полкило!
Он ничего не ответил. Бочкарева загасила окурок и сказала:
— Скоро у меня будет отдельная квартира.
— Как?!
— Я знаю как… — загадочно и одновременно грустно она усмехнулась. — Хочу взять из детдома ребенка, а без квартиры не дают! Вот я и решила…
— Тебе и с квартирой не дадут, — сказал Корнев.
— Не волнуйся. Я сама из детдома и по закону имею право взять ребенка на воспитание.
— Ты сама роди.
— Мне нельзя. У меня почки больные — на лесосплаве застудила в Архангельской области.
— Вылечи. Зато ребенок свой будет. А чужого ты лупить будешь.
— И своего буду!
— Я бы тебе не дал ребенка.
— А мне и не надо от тебя… — Она встала. — Ладушки. Заболталась я тут — ехать надо. Ты смотри, никому про квартиру!
Василий Петрович махнул рукой, — мол, мели Емеля.
Она уехала. Корнев вышел во двор, подумал немного и, взяв флягу, поехал в луга за ключевой водой. Пока он ездил, в мастерской появился Рустам, его давний знакомый. Он был в роскошной бороде, зеленых вельветовых штанах, монтажной куртке и подпоясан монтажной цепью.
— Дай сто рублей, — сказал он вместо приветствия.
— Ты прямо с работы? — спросил Корнев.
— Да… И ночевал три дня на площадке — гнали план! А Валька собралась — и айда! К сестре в Иркутск. И ребенка прихватила с собой.
— Она что, чумная? — спросил Корнев.
— Это уж точно… Давай сотню, я ее, змею, вмиг верну!
— Извини, только пять рублей. Подожди, я поищу.
— Ладно. Хватит для начала.
— Так ты прямо в поясе поедешь, что ли?
— А что?
— Да ты рехнулся!
— И верно, — он расстегнул пояс, бросил его на пол, лязгнула стальная цепь.
Ушел. Он всегда появляется у Корнева внезапно. Теперь Василий Петрович не надеялся увидеть его, по крайней мере, месяца три.
После обеда заглянул парторг. Он вошел и остановился у карандашного рисунка, на котором был изображен мужчина.
— Да это же Самохвалов! — воскликнул радостно Приходько.
— Узнали? — спросил Василий Петрович.
— Как его не узнать! Вылитый! Только староват немного, — по-моему, вот этих морщин у него еще нет.
— Будут, — сказал Корнев.
— Конечно, будут, — согласился парторг. — И у вас будут, и у всех… Скажите, а можно научиться рисовать человеку, который не имеет таланта?
— Конечно, можно. Лишь бы способности были… А талант — это своеобразное видение мира, — сказал Корнев, присаживаясь на табурет. — Вот вы и все, например, видите дерево зеленым, а художник его синим рисует.
— Так что же он? Дальтоник, что ли?
— Не-ет… И вот когда он нарисует его синим, люди подойдут, посмотрят и согласятся.
— Ну да! Как это они согласятся? Да мне хоть сто раз скажи, что белое — черное, я ни за что не соглашусь… Ну, скажите пожалуйста, как это можно нарисовать черным карандашом белое?
— Запросто! — воскликнул Корнев. Он взял белый лист бумаги и нарисовал на нем квадрат. — Пожалуйста.
— Что это такое? — спросил Николай Иванович.
— Белый флаг, — пояснил Корнев. — Нарисованный черным карандашом… Хотите: платок, салфетка, все, что угодно.
— А ведь верно! — ухмыльнулся полковник. — Действительно художник видит мир особо… — но он не договорил. В окно заглянула Вера и сказала:
— Николай Иванович, вас к телефону… Горком.