Страница 5 из 13
– Да. – ответил Александр, пока не понимая куда клонит Рене.
Рене встал и подошёл к молодому человеку, и наклонившись к его аккуратно уложенной шевелюре, проговорил еле слышно ему на ухо:
– Когда он, после неудавшегося восстания, бежал во Францию – Франция приняла его. Это верно?
– Да, насколько мне известно – это так. Он присягнул Франции.
Редактор выдержав паузу, направился обратно к своему столу, сел и закончил тоном ментора:
– Вот, поэтому, вы завтра отправитесь в Россию и будете делать там всё, что пойдёт на благо Франции.
Редактор обернулся к Ришару:
– Теперь вопрос к вам, мсье Ален…
Александр, получив урок долга и чести, сидел и переваривал услышанное, наблюдая, как редактор, который переключившись на Ришара, обсуждал детали предстоящей операции.
В этот момент, без стука, в кабинет заглянула молодая сотрудница редакции. Её игривая улыбка погасла, едва она увидела, что редактор не один. Она извинилась и уже хотела закрыть за собой дверь, как Рене окликнул её:
– Что тебе, Мартин?
Девушка нерешительно замялась в дверях, но поняв, что отступать поздно, она сказала обращаясь к Рене:
– Я принесла статью о собаках в Булонском лесу… Ну ту, что вы обсуждали со мной вчера вечером.– обворожительным в голосом произнесла журналистка и слегка покраснела.
Редактор деревянным голосом подтвердил:
– Да, да… помню, оставь её, пожалуйста, на столе. Я прочту и мы потом с тобой всё обсудим.
Девушка с модной стрижкой «а-ля гарсон» прошла по персидскому ковру и положила несколько листков на край стола. В кабинете повисла двусмысленная пауза. Все смотрели, как стройная визитёрша, которая несколько диссонировала с деловой обстановкой кабинета, развернувшись, породистой походкой направилась к выходу.
– Мда, вот такие вот у нас кадры.. – задумчиво протянул редактор, когда молодое дарование вышло за дверь.
– Мда, – ещё раз повторил Рене и взгляд его стал осмысленным, – Но вернёмся к нашим баранам.
Он посмотрел на сидевших перед ним сотрудников:
– Вы двое, … чтобы вас уже завтра не было во Франции.
***
На следующий день, ближе к вечеру, новоиспечённый французский журналист с русской фамилией Кожемяка уже топтался на перроне Восточного вокзала у вагона № 5 поезда «Париж-Петроград». На вокзале стояла беспорядочная суматоха, которую трудно спутать с любым другим человеческим действом: люди отправлялись в путешествие. Здесь был весь набор человеческих судеб, чувств и эмоций – Надежда, Боль, Радость, Слёзы и Расставание. Люди нагружённые баулами, чемоданчиками и кофрами стекались сюда со всего города. Вся эта масса, оторвавшись от насиженных мест, в едином порыве стремилось к вагонам. Пассажиры первого класса делали это с достоинство, так как их багаж несли дюжие носильщики в серых фартуках с бляхами на груди. Они зычно кричали требуя «дорогу» и шли вперёд, расчищая дорогу важным пассажирам. Те, кто ехал вторым классом, несли своей багаж сами и довольствовались купе попроще, а так как третьего класса не было вовсе, желающие могли ехать на крыше, как это делали в России и Польше.
Александр увидел Ришара, когда тот подошёл к нему вплотную. В одной руке Ален держал большой баул, а в другой трость. Только теперь Александр заметил, что агент немного хромает. Они предъявили свои билеты внушительному стюарду в серой униформе и вошли в вагон. Как и полагалось в вагоне первого класса на полу была расстелена симпатичная ковровая дорожка, а на окнах коридора имелись жалюзи, которые при необходимости, можно было закрыть. Найдя своё купе, наши герои побросали багаж и подошли к окнам выходящим на перрон. Ален, открыв окно, закурил. Александр смотрел на сутолоку последних минут, всегда усиливающуюся перед отправлением поезда. Он увидел, как мимо пробежал сомнительного вида мужчина с большим коричневым чемоданом, а за ним, с большим отставанием, толстый полицейский, который с надрывным хрипом боролся с отдышкой. Парочка на перроне, напротив окна обнималась, не обращая ни на кого внимания. Они прощались. Увидев офицерскую русскую бекешу, надетую на мужчину, Александр признал в нём молодого офицера из Русской бригады, вернее, той уцелевшей её части, что осталась после поражения на «Линии Зигфрида». Они стояли обнявшись пока проводник не дал третий гудок. Офицер оторвался от возлюбленной, и подхватив свой кофр, прыгнул на ступени вагона. Поезд дернулся, по вагонам пробежала дрожь. Офицер, покачнувшись, устоял в дверях вагона и когда поезд, набирая скорость, двинулся в путь, послал воздушный поцелуй девице стоящей на перроне. Вокзал вскоре остался позади. Поезд, гремя на стыках, перебрался на главную колею, и хлопнув дверью тамбура, офицер улыбаясь подошёл к псевдожурналистам, радостный, возбужденный и безумно молодой.
– Господа, я счастлив представиться, – сказал он шутливо сделав реверанс, —подпоручик Якушев, Олег Алексеевич – прошу любить и жаловать. – подпоручик счастливо рассмеялся, как мальчишка, подмигнул и добавил:
– Чур я проставляюсь!
Александр переглянулся с Ришаром. Тот пожал плечами, мол: почему нет? От слова произнесённого, до выпивки, – дистанция весьма короткая. И вот на столике купе – коньяк и шпроты. Не прошло и получаса, как журналисты, уже знали всё о графе Якушеве и его большой дружной семье. О том, с какой радостью встретят дома вернувшегося с того света, выжившего русского солдата. Подпоручик быстро захмелел, и когда Александр с Ришаром вышли проветриться, он мирно заснул на диване Кожемяки. Делать нечего – Александр переселился в соседнее купе. Ночью ему не спалось, в купе было душно, он вышел в коридор и прильнул лбом к холодному стеклу. За окном была вселенская темнота, лишь кое-где мелькали огоньки в домах: где-то этой ночью не спали. Он вглядывался в черноту ночи и в голову лезли мысли о необъятности мира, казалось, что не поезд, а он летит в ночи, подобно демону с картины больного русского художника и на ум приходили стихи другого русского: «печальный демон, дух изгнанья..»… Часа в два Александра сморило, он ушёл в купе, лёг на место подпоручика и тут же уснул.
Утром он проснулся от того, что поезд резко дернулся и остановился. Диван напротив пустовал. Война вносила свои коррективы и вагоны первого класса были едва заполнены на треть. В Европе, опалённой войной, путешествовали только самые смелые или те, кому ехать было «в край». Александр посмотрел в окно и увидел санитарный поезд из которого выгружали раненых. Похоже в Германии дела шли не очень. Александр попытался глотнуть: во рту было ощущение, что там всю ночь гадили мерзкие коты, нёбо здорово пересохло и хотелось пить. Поискав глазами минералку на столике, он вспомнил, что вчера подпоручик наведывался в своё купе и притащил две бутылки «Луи Перье». Александр встал с дивана, и пошатываясь, побрёл в своё купе, где спали вчерашние собутыльники. Первое, что бросилось ему в глаза – были валяющиеся на столе пустые бутылки и неестественная поза подпоручика Якушева. Он лежал выгнувшись дугой на диване, том самом, на котором должен был лежать Александр. Застывшие глаза его смотрели на угол столика, а из груди торчал предмет похожий на спицу.
Остатки хмеля мигом покинули голову Александра, он бросился к спящему Ришару. Тот проснулся мгновенно, будто не спал вовсе, и увидев над собой растерянного поручика, спросил:
– Что?
– Ален, у нас,.. похоже, убийство…
Глава 3
Елизавета Яковлевна Калашникова была очень современной и образованной девушкой. В 1915 году, сменив белую униформу «Смольного» на триколор суфражисток, она уехала к деду в Париж, где активно включилась в движение и однажды чуть не попала в полицию, за участие в акциях Розы Люксембург. Однажды, на одном из митингов, она встретилась с соратником Владимира Ульянова, который доходчиво объяснил ей, что быть богатым – плохо. Она увлеклась этой идеей и даже посетила собрание маленькой партии, называвшейся почему-то «большевистской». Дед не одобрял её увлечения, но внучку любил очень и позволял ей многое. Поэтому Лизу удивила и даже напугала та безапелляционностью, с которой он приказал ей срочно выехать в Россию. В дорогу он дал саквояж, в котором, кроме червонцев и валюты лежал продолговатый кожаный пенал, обмотанный тесьмой. Его было приказано хранить, как зеницу ока и передать отцу по прибытию в Петроград. Яков Фёдорович занимался делами семьи с тех пор, когда Фёдор Яковлевича ушёл от дел и поселился в Париже.