Страница 5 из 17
– Где ты был? – И уставилась с какой-то подпрыгивающей истеричностью.
– Гулял, – ответил он, играя губами. – Красиво тут! Как твоя рука?
– Нормально. – Юля метнула взгляд на забинтованную руку с сигаретой, и снова на него – этот тяжёлый каштан.
Не выдержав его, Сеня облокотился о перила, сверкнул зажигалкой, выдохнул дым. Мимо проходил Мороз: вечный ящик водки и косая борода с заиндевелой сединой…
– Александр Викторович! – окликнул его Сенька. – Здрасьте! А вы не подскажете, у кого про ведьм можно почитать?
Мороз подозрительно замер:
– А зачем тебе?
– Респондента нашёл хорошего.
– У тебя же другой блок был? – Мороз пощурился. – Про народную Библию, так?
– Ну Александр Викторович! Очень респондент хороший!
– Ну раз хороший… – усмехнулся тот в бороду и дальше пошёл. – Завтра дам тебе книжку Головина. А вы там давайте, на костёр приходите – у нас сегодня инициация.
– Обязательно! – крикнул Сенька и на Юлю посмотрел.
А экспедиция продолжалась. Тайком, на мельнице, Сенька с Соней встречались, целовались, гуляли по болотам, по дубровам: он задавал вопросы – Соня неохотно отвечала, целовались опять (не доходя известного предела), а Сенькина монография про ведьм – тучнела помаленьку…
– О, Ерофей Палыч! – заметил Сенька петуха, забредшего к ним в уголок (они и матрас какой-то приволокли, и котелок, и кружки).
Соня подняла головушку с его груди:
– Эко не Ерофе Палыц, эко другова – на мамку поглядует. Кыш отсель!
– А что за зёрнышки вы тогда на кухне считали?
– Ерофе Палыц у нас главной дя́дина, он отцёт передавах. Ты ишша не устал спрашивам? Не лихо тебе? – И протянула губы уточкой.
– Погоди, – Сенька отодвинулся и сел. – У вас на печи тогда лежал кто-то. Это же Серафима Петровна, да? Она ревенант? Возвращенец?
Соня приподнялась на локте, поправила волосы и, обжигая болотисто-зелёным взглядом, ласково проговорила:
– Ты б в местны кулёмки не лез, Сенецка, а то бабка хуй поставит.
– А это… кхм… плохо разве?
– А ты тада ни делов делать не сможешш, ни посцать сходить. И попы́ не в помо́чь – кто обаву поставил ейна токмо и снять можат.
– Интересно. – Сенька записал в телефон.
– Ужа-ты! Помолци.
– Ужаты́, – согласился Сеня и улыбнулся как довольный кот.
Нос её был похож на нос, а губы были похожи на губы – глаза, приблизившись, вдруг разбежались в лучики (взгляд довольной лисицы), руки обвили шею, Сонечкино лицо придвинулось, накинулось…
– И-и-и ещё… – пробормотал Сеня смущённо. – Вот когда…
Соня отпихнула его и уставилась как прелый лист: её личико моментально преобразилось в жужжащий ком ненависти – резко.
– Лешшой! Цё те нать? Изгаляца со мною? Ты меня цюхать хоцеш? Ляды тя дери! – выплюнула она с достоинством, оправила комбинезон, напялила сапоги и устремилась в камыш.
Сенька бросился за ней:
– Постой! Постой! – Он схватил её за руку: как цветок. – Ты не подумай, что я… Я без ума от тебя!.. Просто про банников и домовых у вас каждый второй рассказывает, а по кикиморам у нас голяк. Я только про кикимор – и больше ни одной вещи не спрошу! Клянусь.
Она обернулась – лицо переливалось, как бы не решаясь, на каком остановиться, – и закричала в глаза:
– Мне надоелы отвецять твои на́пусты вопроссы! Пошол вон!
И ушла – сапогами хлюпая – в липкое болото (камыш своими дудочками виновато прошуршал по белому бедру). Шагов через пять, она вдруг замерла. Глянула через плечо. Улыбнулась этой страшно-чарующей улыбкой в одну десну:
– Ладно… Споди сюды, я выкажу те кикимыр.
Сенька сбегал на мельницу за рюкзаком, вернулся, взял её за руку…
Побежали леса, побежали пространства, реки, холмы, сизые лунки озёр и разливы сосен – вдруг, они рухнулись вниз, где не было камышей, только спички деревьев, мшистые ковры, топи, из которых можно и не вернуться. По колено в воде, в тусклой дымке, Сеня смотрит по сторонам, а Соня тащит его куда-то – не оборачиваясь, как палач.
Вдруг – она выпустила руку и отпрыгнула вбок: только круг на воде. Барахтаясь, Сенька шарил руками в этой холодной жиже, раздвигая занавесы веток – нигде, ничего, никого.
– Со-ня! – кричал он, складывая руки.
Нет ответа.
И глушь непонятная, и деревья странные. И небо – муть. Интересно – сейчас день или ночь? Он покричал ещё несколько раз, и потихоньку стал двигаться в поисках выхода.
За секунду до этого волоски на руках напряглись – (ни одной птицы) – Сенька попросту не успел сообразить, что именно тут не так, только ощутить, и вдруг – за частоколом из хилых деревец – он рассмотрел некое странное полое пространство, навроде как бы пруда, по которому в совершенном спокойствии разгуливают что-то пять или шесть девиц, голых напрочь, с длиннейшими волосами (Сенька даже загляделся), потихоньку делающих свои какие-то дела: они то ли собирали что-то, то ли сажали, то ли поминки справляли, то ли свадьбу – и ещё при этом они что-то пели на каком-то ломанном, нечеловечьем языке:
Дыыыр о-о-о-са, ой-ма-лю-у-у-ма!
Ой ма-лю-юб-зоорма! Узург олбо, ыщ-ва!
Ыщ-ва, дыр о-за! Ыщ-ва, юб-зорма! Ыщ-ва, охан-тэ!
Брыкнулась тихая мысль включить диктофон, но вместо этого Сенька как дурак вышел из безопасных деревьев и спросил запинающимся голосом:
– Из-вините, а в-в-вы случайно Соню не видели? В-ведьмина дочка.
Одновременно, единодушно – девицы разом обернулись: на лице их (не лицах) что-то хмуро напряглось. Стараясь хранить верность не то Юле, не то Соне, Сенька отвёл взгляд от бесконечного ряда болтающихся грудей.
Вдруг – с страшной тишиной (был бы тут рёв – было бы вполовину не так страшно), с страшной тишиной из воды взвилась до неба ещё одна – старая как это болото; гнилые куски мяса болтались на ней как тряпьё – пламенея и растекаясь, без крика, без слов, она повелительно схватила Сенькину шею своими пальцами и поволокла по воде. От ужаса он даже не сообразил кричать – только бессмысленно раззел рот. Вдруг, она его бросила и стала бить лапой: просто, без кулака, без когтей – лупить по голове, по спине – с остервенением всех обиженных женщин, всех сожжённых на кострах инквизиции ведьм, всех дорвавшихся, наконец, до своего обидчика – она колошматила его, утаптывая в воду, ветки вокруг радостно набежали и наклонились душить, до плеска, до смеха, дыхания не остаётся –
очнулся он в бурьяне, шагах в двадцати от мельницы, мокрый как из-под ливня. С гудящей головой, Сеня снял с себя шмотки, отжал их хоть немного и надел – мокрые и противные. Осмотрев мельницу (ни Сони, ни матраса, ни рюкзака), с каким-то удивительным безразличием – сунул руки в карманы и пошёл в сторону лодочника (интересно – это день или ночь?).
Когда он добрался до школы – спортзал зиял пустотой: ни военно-полевых матов, ни кулеров с чайниками, ни прилипших к ноутбукам людей. Сенька подумал крикнуть «эй!», – но показалось как-то глупо, и он сразу последовал во двор.
«Буханка» уже стояла заведённая, люди весело курили около неё.
– Сеня!! – подскочила вдруг Юля и крепко обняла его: жмурясь, не обращая внимания на болотную грязь. – Мы тебя везде искали… – Она оторвалась и уставилась в лицо. – Это кто тебя?..
– А вот и наш герой! – с весельцой бросил Мороз и поставил коробку. – Как раз в Сегеже баня будет. Давай поживее, через десять минут выезжаем.
– Я не поеду, – проговорил Сенька с непонятной решимостью: мимо Юлиного лица – прямо Морозу.
– В смысле? – Юля повернула его за подбородок.
Сенька виновато улыбнулся этим нежным – таким человеческим, таким домашним – глазам… Курящие студенты уже столпились, предчувствуя скандальчик. А Мороз стал с канистрой и серьёзно закашлялся:
– Кхм-кхм! Дело в том, дорогой Арсений Степанович, что я отвечаю за вас, за ваше здоровье, ваши материалы и за – кхм! – соблюдение естественного баланса здешней жизни, если можно так выразиться.
Мороз смотрел как бы с вызовом; в наморщенном лбу Юли застыло разочарование. Сеня тихо на них улыбался.