Страница 8 из 20
Португальский грех и русская расплата
Однако… Ведь у книги этой есть и пояснение: герои ее – друзья-приятели, живописцы, поднявшиеся из народа. Их двое. И пора уделить место жизни будущего друга Андрея Воронихина – Михаила. Для этого следует вернуться лет на десять назад, к окончанию Семилетней войны. Там воевал молодой генерал Александр Ильич Бибиков, а под его началом служил поручик Николай Спешнев.
Елизавете Петровне, русской императрице, царствовавшей безмятежно девятнадцать лет, в конце жизни пришлось-таки ввязаться в войну. Ее Россия вступила в союз с любимой Францией; к ним присоединились Австрия, Испания – и пошли против упорной Пруссии, мужественной Англии и примостившейся на краю полуострова Португалии.
Целых семь лет бросало русских солдат по прусским и шведским лесам, по горным кряжам Швейцарии и Португалии, по морским водам. Царица помрачнела и скончалась, так и не дождавшись конца войны.
А бравый поручик Спешнев шагал иноземными путями-дорогами. Участник Кунерсдорфского сражения, принесшего русским крупную победу, счастливчик! – он без единой раны, в том же бравом виде явился на другом фронте, португальском. Но как только обнаруживалась в боях пауза, он надраивал ботфорты, менял рубашку и отправлялся в местный трактир, то бишь таверну. В таверне «Желтый лев» в Португалии повстречалась ему миловидная девушка, весьма живая и сообразительная. Черные глаза ее то сверкали безудержным весельем, то наполнялись мрачной тоской, и было в ней что-то колдовское. Так что поручик, даже находясь под огнем, всегда чувствовал ее рядом. Смуглая донельзя, она имела талию, подобную тонкой осинке. И в один из заходов в таверну поручик своей медвежеватой ухваткой покорил быструю, как ящерка, смуглянку. В итоге во чреве ее образовалась некая таинственная смесь португальского огня с русской беспечностью.
Поручик был так очарован смуглянкой, что из головы его, как мотыльки, выпорхнули жена, ожидавшая его в сельской тиши близ Торжка, и тем более – богатый и властный тесть. Жили они с женой немало, лет семь, но детей Бог не давал. А тут смуглянка лепечет по-своему и что-то показывает – то на арбуз, то на себя: мол, скоро таким же круглым будет ее живот.
В тот год кончилась война, и настала пора поручику возвращаться домой. Что делать, как быть? Недолго думая, позвал он с собой смуглянку – мол, люблю и поедем вместе в Россию. Забросила она за спину мешок – и в кибитку. А морщинистая, как горный кряж, старуха, ее бабка, выбежала из домишка и долго что-то кричала, потрясая в воздухе кулаками, проклиная и девицу, и соблазнителя ее.
Но разве не прав был поручик Спешнев? У самого детей нет, жена не сподобилась, – неужто не примет она младенца, а заодно не простит и его? Всю дорогу сидела смуглянка на заднем сиденье и молчала. Ноги покрыты шкурой, на голове повязан красный платок, и сверкает глазами – драгоценными каменьями, а закроет их – видны только темные впадины да нахмуренные брови.
Чем ближе к Торжку, тем меньше погонял лошадей Николай Спешнев, и лицо его скучнело. Вспомнил сердитого тестя, жену – и страх подкрался к сердцу.
Кони встали в конце аллеи, возле усадебного дома. Он вышел из кибитки – Авдотья Павловна сбежала с террасы, всей своей дородной мощью навалилась на него, и некрупное, худощавое тело его скрылось среди пышных юбок и рукавов. Но тут пришла и минута расплаты: жена увидела, как из кибитки вылезла брюхатая, черномазая незнакомка на тонких ножках…
– Это чё это? – остолбенела супруга.
Николаю Петровичу, забывшему про храбрые победы, пришлось путано и косноязычно объяснять: мол, не бросать же с дитем девчонку? А супруга между тем, приставив ко лбу руку, похожую на солдатскую лепешку, рассматривала полонянку. Сама при этом каменела, и, казалось, еще немного – окаменеют и чернявая, и напроказивший муженек.
Однако… Никто не окаменел от взгляда горгоны. Напротив, она вдруг подобрела. Отвела беглянке флигелек за садом, дала девку дворовую, и с того дня – будто ничего в доме не случилось. Смилостивилась грозная супруга. Но мужу туда ходить – ни-ни – запретила. Николай Петрович, даром что храбрец на войне, притих – лишь бы дитя спокойно родилось. Супруга молчала, и он, герой Кунерсдорфа, помалкивал.
Надо сказать, что в том, полном приключений и забав XVIII веке подобные истории были не такой уж редкостью – жены смирялись и даже принимали родившихся на стороне младенцев в свои семьи.
Спустя месяца два донесся до усадьбы отчаянный младенческий крик: старуха-повитуха приняла на руки большеголового, черномазого мальчика, и стал он жить в тишине флигелька, набирать вес. Смуглянка кормила его грудью и совсем исхудала. Николай Петрович смотрел на нее с печалью, издали, и сердце его щемило. Однажды (супруги в саду не было) открыл дверь флигеля – черные маслины глаз блестели из угла – и подошел к колыбели. Там лежал синеглазый толстощекий младенец, молча, с любопытством глядевший на гостя. На груди его перекатывалась ладанка. «Откуда?» – спросил он незадачливую свою возлюбленную. Та, отведя в сторону глаза, что-то пробормотала про бабку, кожаный ремешок и старинную заколдованную ладанку… «Прости меня», – попросил он. Она ответила: «Хвораю я» – и отвернулась.
Между тем жаждавшая иметь детей Авдотья Павловна – чего только ни сделается, ежели человек очень пожелает? – забеременела. На глазах пухла она, пока не разобрались, что неспроста. И было как раз то время, когда смуглая полонянка стала кашлять, тосковать и худеть. Потом у нее горлом пошла кровь…
Отставной поручик крадучись ходил на ее могилку и так же – во флигелек к младенцу. А возвращаясь, с недоумением глядел на жену, которая день ото дня округлялась. А там и родила. И тоже мальчика. Тут слетелись кормилицы и няньки, и зашумел, заскворчал помещичий дом. Отставной поручик, конечно, тоже радовался новорожденному.
А Авдотья Павловна между тем задумала черное дело. Зима в тот год будто нарочно вступила с ней в заговор против сиротки: флигель промораживало, продувало – и годовалый малыш, которому мать дала имя Мигель, а отец – Михаил, стал болеть.
«Не расти моему родному дитяти с чертенком иноземным! – поклялась Авдотья Павловна. – Надумает еще супруг и в завещании упомянет его». И вот однажды, когда муженек был в отлучке, а чертенок опять кашлял, приказала она девке Палашке увезти младенца в Москву да и подбросить его там возле какого-нибудь богатого дома.
– Сказывают, живет там чудак один, барин Демидов, дом строит для таких-то… подкидышей да незаконных. Поняла?
Та все поняла – и дело было сделано. А супругу объявили, что заболел младенец горлом и похоронен рядом с матерью. Николай Петрович поплакал втайне и… отправился на новую войну.
…На чем въезжают в жизнь, в историю самые удачливые люди? На тройке легкокрылых коней, один из которых – жизненная сила, другой – историческое благоприятствование, а третий – могучие крылья за спиной. Люди эти не очень грамотны и не брезгают никакими приемами. Зато потомки их пересаживаются на других коней. И снова тройка птицей летит по просторам. Тут один из коней – беспутная трата денег, другой – милосердие, служение Богу, а третий – чудачества и прихоти от великого богатства. Ну и образованность витает…
Так было в том веке с уральскими Демидовыми. Прокопий Акинфович, которому уже близилось к шестидесяти, был не только образован, не только объехал европейские страны, но имел и сугубый интерес к наукам. Каким? Естественным. Развел сады в Москве, и росли там невиданные цветы и деревья, вызревали даже ананасы и виноград. Особенное пристрастие имел он к травам лекарственным, даже издавал «Травники». А еще пустил капиталы, нажитые отцом и дядьями, уральскими заправилами, на собственные причуды, которым не было конца. Это он заложил над Москвой-рекой Нескучный сад, и было в нем пять террас, восемь оранжерей, множество кустов и деревьев, а в уединенных уголках играли невидимые эоловы арфы.