Золотой скарабей

Зато, после того как выздоровел отрок, ему еще более барской любви стало перепадать. Еще бы! Никто не умел так ловко вытачивать из деревяшки кораблики, никто картинки лучше не срисовывал, да и умом остер и языком ловок любимец.

К пятнадцати годам у Михаила появились господские манеры: ручки дочерям хозяйским научился целовать, наклоняя при этом голову и бормоча по-французски комплименты. А выглядел старше своих лет.

Как-то на Пасху хозяин опять решил удивить гостей. Из Торжка должен был приехать знатный и умный человек – Николай Александрович Львов – брать архитектурный заказ. Доставлены были устрицы из Парижа, приготовлено мороженое, стол ломился от гусей с яблоками и прочих яств. Гости прогуливались среди роскошных картин, скульптур, под пальмами в зимнем саду. Театр показали – не хуже шереметевского, некая девица стрекозой проскакала по сцене, как бы не касаясь пола.

Лакеи в красных ливреях, подпоясанные веревками, разносили угощения.

– Ну-ка, Васька, поговори с гостями… как умеешь.

Курносый детина зажмуривался:

– Бонжур, мадамы и мусье… Кушайте… Ан, до, труа… аревуар, – выпаливал тот и удалялся.

– Николай Александрович, дорогой гость! – хозяина занимал Львов (был он мелкопоместный дворянин, каких Демидов уважал). – Для тебя я нарочно выписал рожочников. Разве такое в Петербургах увидишь-услышишь? Ты человек культурный, любитель народной музыки, сколько песен, сказывают, уже собрал…

– Собрал, собрал, Прокопий Акинфович, потому что люблю наши простонародные песни… А… хотел я спросить: отчего это так странно одеты лакеи у вашего сиятельства?

– Какое я тебе сиятельство? – недовольно пробурчал барин. – А ежели тебя сие интересует, то могу сказать: оттого мои лакеи таковы, что образ их – это как бы… наша Россия в нынешние времена. Мы все наполовину – русские мужики, а на вторую половину – французы али немцы. Что? Хорошо я удумал? – И он захохотал так, что стены задрожали.

– Однако каковы рожочники? – напомнил Львов.

Демидов хлопнул в ладоши, и из двери вышло не менее десяти мужиков. У каждого в руках рог или рожок, и каждый рог издавал лишь один звук определенной высоты. Львов поразился нежному, мелодичному звучанию. Даже встал, чтобы лучше всех видеть, и на лице его был такой восторг, что стоявший неподалеку Мишка засмотрелся: столь выразительных, искрящихся и умных глаз он еще не видал.

– Браво! Браво! Прокопий Акинфович, ай да молодцы!

– В Петербурге разве такое услышите? – вел свое Демидов. – Петербург – там все пиликают на скрипочках да на этих… как их, виолончелях. А у нас на Москве – все наособинку! У нас сад – так конца ему нет, не то что ваш Летний, насквозь просвечивает, мраморов-то боле, чем людей… Что это за гулянье? Москва – вроде как тайга… али океан… будто не один город, а много. А столица ваша? Фуй! Одна Нева только и хороша.

Прокопий Акинфович прав был: что за город Петербург в сравнении с Москвой? Вытянулся по ранжиру, улицы под нумерами, ни тупиков, ни садов, в которых заблудиться можно. А нравы? В Москве каждый вельможа себе господин, граф-государь (вдали-то от императорского двора). Важно ему не только порядок наблюдать, но и удивить гостя; своих подданных, крепостных и дворовых поразить – тоже радость. Ему надо, чтобы любили его, за это он на любой кураж, на самый дорогой подарок готов пойти. Иной вельможа ни за что не отдаст и за великие деньги крепостного своего, зато подойди к нему в удачный час, подари бочонок устриц – и получай вольную. Оттого-то граф Алексей Орлов жаловался государыне Екатерине: «Москва и так была сброд самодовольных людей, но по крайней мере род некоторого порядка сохраняла, а теперь все вышло из своего положения».

Вот и Демидов «выходил из своего положения».

Вдруг, осененный некой мыслью, он поманил к себе Михаила, схватил его за голову и велел пасть на колени перед Львовым.

– Что вы, что вы! – досадливо повел плечом Львов.

– Становись! И расти до этого человека. Николай Александрович, батюшка, поучи моего Мишку! Он парень ловкий, сообразительный… А главное – страсть как рисовать любит! Ему бы там, в Петербурге, преподать несколько уроков… К Левицкому сводить. Пусть поучится… Как, Мишка, хочешь в Петербург?

Парень вытаращил глаза – как не хотеть?! Он уже смекнул, что Львов этот – человек особенный.

– Благодарю! – выпалил. – Поеду! Поглядеть на столицу – мечтание мое.

– А какая еще у тебя мечта? – склонив голову, мягко спросил Львов.

– Рисовать! Глядеть! Путешествовать!

– Вот и славно, – улыбнулся гость. – Нынче я в Торжок еду, а через месяц-два буду в столице. Приезжай. Найдешь меня в доме либо Бакунина, либо Соймонова…

Месяца через два, провожая Михаила, Демидов уединился с ним в углу и напутствовал его совсем в другом деле:

– Посылаю я тебя не просто так… Условие есть: поучишься – напиши портрет одного человека. Он из царского двора… Зовут – Никита Иванович Панин, важный человек у императрицы. Так вот, надобен мне его портрет, и всенепременно. Дам тебе немного деньжат, поживешь там – и обратно. Понял?.. Но и ты гроши копи, из них рубли вырастают. Знаешь пословицу: «Деньги и мыши исчезают незаметно»?

Васильевский остров. Мошенники

В Петербурге и впрямь все делалось по ранжиру – оттого Демидов, верный слову своему, никогда в ту столицу не езживал.

Васильевский остров разделен на прямые, как чертеж, улицы. Вдоль Невы – бывший Меншиков дворец, Кунсткамера, Сухопутный шляхетский корпус, а домá – в одинаковом отсчете этажей, да все каменные, еще и разрисованные архитекторами. Снаружи – красота, а заглянешь во двор – беспутица, да еще и мрачность. Лестницы широкие, пологие, а кто победнéе, тому шагать и шагать вверх по тем лестницам в глубине двора.

По ранжиру и люди живут именитые. Ежели ты тайный советник или генерал – можешь не замечать мелкого служащего. И никому не придет в голову выдавать свою дочь за мелкопоместного дворянина. Однако, как говорится, если уж лошадь тайного советника – чуть ли не сам тайный советник, то что говорить об их избалованных, самодовольных дочерях и сыновьях, приближенных? Сам граф Алексей Орлов, стараниями которого возведена на престол Екатерина, изменял, говорят, августейшей возлюбленной…

Любовными историями авантюрными полон туманно-призрачный город Петербург, словно созданный для противозаконных действий. Чего стоят одни его приливы, эти набегающие с моря валы, затопляющие набережные и дома? Или его светлые белые ночи, когда одни жаждут любви, а другие – смерти? Кажется: к чему долго жить? Может, и впрямь прав человек, что сказал: «Худо умереть рано, а иногда и того хуже жить запоздавши»?

Пииты еще не научились языку любви, они косноязычно и мучительно ищут слова, но… попадают в объятия первой встречной девицы невысокого положения и молча несут затем свое брачное бремя.

Мог ли думать Демидов, да и сам Михаил, что подобную участь и ему уготовит Петербург? Юноше надобно было снять комнату, хотелось бы поближе к Академии художеств, но случилось так, что молодое дарование, озабоченное, казалось, лишь законами художеств, вдруг очутилось в теплых руках полной дамочки. Хотя столь ранние амуры ему ни к чему, хотя никакого сверхъестественного фатума, о котором читал, при том не было, – просто постучал на Васильевском острове в первые попавшиеся меблированные комнаты. Дверь открыла служанка и проводила к хозяйке, проговорив:

– Зовут ее Эмма Карловна, сама из себя прямо как есть генеральша.

Эмма Карловна, однако, оказалась хорошенькой дамочкой в платье с оборками, открытой грудью и золотой цепочкой на шее. А волосы! – локоны и кудри, что тебе волны на Неве. И главное – столь любезна, приветлива и говорлива, что Миша с его московским воспитанием сперва растерялся, а потом и глаз не мог отвести от хозяйки. Комнату она ему дала светлую, чистую, к тому же с видом на Академию художеств.

Мало тех удач. Словоохотливая Эмма выведала, чему желает молодой человек обучаться, каким художествам, всплеснула ручками и воскликнула: