Распутница

– Ради Бога! Единственное, чего я не переношу, – это хнычущих женщин! – резко сказал Блейз. При этом он со злостью думал об этих серебристых глазах, которые способны отражать дрожащий свет лампы, превращая его в мириады золотистых пылинок. Да, эти искры могут сжечь дотла, превратив плоть и кровь в пепел. Блейз почти видел этот огненный дождь, эти реки золотистого пламени…

Конечно, она ведьма. Бруха! В застывшей тишине Блейз слышал лишь собственное прерывистое дыхание. Как загипнотизированный, он смотрел в эти широко открытые глаза и видел в них странные мелькающие образы. Это длилось одно бесконечное мгновение, затем Блейз пришел в себя и постарался перевести взгляд на ее губы.

Он повернулся на бок вместе с Тристой, и она почувствовала, как по ее телу пробежала дрожь. Тристе показалось – может быть, действительно только показалось, – что на эти несколько мгновений между ними установилась связь. Он мысленно назвал ее ведьмой, а потом…

– Ты плачешь потому, что твое ненасытное маленькое тело хочет еще? Что может тебя удовлетворить, милая шлюха? Может быть, золото – много золота? Чтобы большие самородки входили тебе между ног, которые ты слишком часто и слишком охотно раздвигаешь? Мужского петушка для тебя уже недостаточно?

– Да! – Триста почти выкрикнула это слово, с презрением глядя на Блейза. Тело ее сотрясала яростная дрожь. Нет, она больше не будет терпеть, не будет молча выслушивать потоки грязных, незаслуженных оскорблений. – Да, черт побери! Да, для меня недостаточно и никогда не было достаточно одного только… «мужского петушка», как ты это называешь. Мне недостаточно, чтобы в меня его втыкали, не спрашивая, хочу я этого или нет… механически… как машина, без чувств, без ласки, без… Даже не желая знать, какая я – или какая я была! В тебя когда-нибудь опорожнялись как… как в ночной горшок, Блейз? Заставляли всему подчиняться, не давая возможности протестовать или задавать вопросы? Да знаешь ли ты – со всеми своими благородными идеалами и делами, – что такое быть рабыней, вещью, которую можно использовать, можно пинать, бить, если хозяин так пожелает? Впрочем, откуда тебе знать! Конечно, ты этого не знаешь и не можешь знать, потому что никогда не был чьим-то имуществом, ведь правда? Пусть Господь тебя накажет! Как только ты смеешь судить меня, когда ничего, совсем ничего обо мне не знаешь? Ты… ты негодяй! Ты предпочитаешь верить только в то, во что хочешь верить. Подонок, подонок, подонок! Я презираю тебя! Ненавижу!

Триста бы еще продолжала выкрикивать оскорбления прямо в ничего не выражающее, каменное лицо Блейза. Но от напряжения и слез ее голос сел, поэтому слова звучали еле слышно. В полном отчаянии Триста замолчала, продолжая всхлипывать. Но тут Блейз, который во время ее гневной тирады застыл неподвижно, в почти угрожающем молчании, отодвинулся от нее и свесил ноги с кровати.

Их одежда была в беспорядке разбросана по всей комнате. Триста молча смотрела, как Блейз берет свои панталоны и надевает их. Что ж, она сумела наконец избавиться от его ненавистного присутствия. Для этого понадобилось лишь сказать несколько фраз, содержащих горькую истину. Но почему он молчит? Сказал хотя бы что-нибудь, черт побери! После всего, что между ними произошло, он не имеет права просто так встать и уйти. Сначала оскорбил ее в самых гнусных выражениях, потом принялся с жестоким безразличием ее насиловать. А затем передумал и обольстил, вероятно, чтобы еще больше унизить. Унизить своими дьявольскими ласками, на которые Триста не могла не ответить, и заставить ее испытывать такие ощущения, которыми она никогда раньше не смела наслаждаться.

– Полностью отдайся своим чувствам, милая! – шептал Блейз на ухо Тристе, и вскоре уже каждый ее нерв был натянут как струна и вибрировал, как будто тело Тристы было арфой. Инструментом, тщательно настроенным и готовым к игре, чтобы усладить его. – Вот так, моя распутная ведьма! А теперь вот так… Для меня ты как неоткрытый континент, ты – оргия наслаждения, воплощение всех моих фантазий. Господи! Ты почти заставила меня в это поверить… и поверить в те сказки, в которых ведьмы превращаются в прекрасных невинных принцесс… страстно желающих научиться тому, чего так жаждут…

Слова! Тщательно подобранные слова, которые должны возбудить ее чувства. А она глядит в зеркало и видит, как сплетаются их тела, образуя все новые и новые фигуры; и отдается всему тому, что он делает с ней и заставляет ее делать для него. Так сатир завоевывал испуганную нимфу, которая добровольно приносила себя в жертву – так же, как она!

Да, это ее вина. Ее слабость! А сейчас он собирается уйти, не сказав ни слова, как будто она и в самом деле какая-то дешевая проститутка, которой он заплатил за час работы. Но ведь он такой ее и считает? «Милая шлюха». Потаскуха. И он упорно цепляется за свое мнение, вместо того чтобы выслушать ее и попытаться что-нибудь понять. Ну и ладно, ее это не волнует! Он…

И тут, уже начав застегивать рубашку, Блейз вдруг резко повернулся. Нахмурив брови, он несколько секунд молча смотрел на Тристу.

– Я прошу прощения, Триста, – тихо сказал он, – пусть для тебя это даже не имеет значения. Конечно, ты права. Я не вправе осуждать ни тебя, ни кого-либо другого – особенно учитывая мои собственные слабости и пороки, черт возьми! И я признаю, что вел себя с тобой несправедливо и грубо. Ты удовлетворена или желаешь, чтобы я ползал перед тобой на коленях? Как любой ревнивый дурак, я воображал все самое худшее и думал только о том, как бы уколоть тебя побольнее, чтобы отомстить за свою дурацкую гордость. Господи! Гордость и честь – это ахиллесова пята любого мужчины. Лживая женщина начнет плакать, и… Ну да к черту все это – и тебя тоже, моя дорогая колдунья с серебристыми глазами, очарованию которой невозможно противостоять! – Голос Блейза под конец стал более резким, как будто он хотел доказать, что не подвержен той слабости, в которой сейчас признался.

Не пытаясь скрыть смятыми простынями свою наготу, Триста приподнялась и села на кровати. Стараясь не отвести взгляда, она смотрела в эти глаза, которые слишком долго преследовали ее в кошмарах и фантазиях.

– Ты сейчас сказал мне, что просишь прощения, Блейз, – со вздохом сказала Триста, изо всех сил стараясь, чтобы ее голос звучал ровно. – Я тоже прошу прощения. И мне очень жаль, потому что… потому что мы оба где-то и как-то утратили то, что было раньше! – Ее короткий смешок прозвучал так же напряженно, как и голос. – Но в конце концов нет нужды цепляться за прошлое, – отведя взгляд, добавила она и небрежно пожала плечами. – Теперь мы с тобой совершенно другие люди… по крайней мере я! Ты ведь именно так считаешь, дорогой Блейз?

Он тогда чуть не оторвал половину пуговиц, торопясь избавиться от рубашки и взять Тристу так, как хотел, – прижимаясь обнаженным телом к обнаженному телу. Нужно было поступить с ней так, как он намеревался с самого начала! Но нет же – он по-глупому позволил завладеть собой определенным воспоминаниям и смутному чувству сожаления и в результате даже извинился! Сейчас она сидит и про себя смеется, не сомневаясь, что провела его своими трогательными речами и потоками слез. Слезами, льющимися из этих загадочных серебристых глаз, в которых отражается все, что захочет мужчина, – только не подлинные мысли их хозяйки и не ее подлинная натура.

О Боже! Зачем только он тогда прикоснулся к ней? Ее доступное всем тело совратило его. Сегодня она даже ухитрилась превратить изнасилование в любовный акт, гневно подумал Блейз. Ему снова захотелось немедленно убить Тристу – задушить голыми руками, не давая больше возможности плакать и лгать.

На несколько секунд воцарилась звенящая тишина. Только огромным усилием воли Блейз снова овладел собой. Скользнув взглядом по обнаженной груди Тристы, он пожал плечами.

– Конечно, ты изменилась, дорогая! – равнодушно заметил Блейз. – Ты стала даже более лакомым кусочком, чем раньше. Должен признать, что твои последние учителя достойны похвалы. Пожалуй, ты почти заслуживаешь ту несуразно высокую цену, которую, вероятно, запрашиваешь!