Страница 8 из 17
Да-да, мы вернулись (по линии координат) – немного назад, чтобы история стала понятна; но! Всего вышеописанного (и вышесказанного) – не то чтобы не стало, ему (вышесказанному) ещё только предстояло настать.
Итак, прошлое (продолженное) – Николай Перельман набрал номер, и Хельга ответила:
– Слушаю.
Николай предложил встретиться. Хельга обрадовалась: у неё уже были относительно Перельмана некоторые намерения.
Поэтому женщина сказала:
– Я сейчас занята. Может, потом как-нибудь.
– И все же давайте встретимся, – просто сказал он. – Сегодня давайте.
– Хорошо, – уступила она.
Вот так они и оказались в ресторане на Невском проспекте, и оказались они – уже совсем-совсем другими (он уже начинал играть реальностями), нежели были знакомы до этой встречи. Он смотрел на неё, как на монитор (по которому можно вести курсор); впрочем, на всамделишный монитор (там, далеко, в однокомнатной квартире на проспекте Энергетиков) он тоже смотрел.
Всё (даже жизнь и смерть, и их различие) – можно было начинать с чистого листа, цинично и просто. Всё можно было (в ритме, слове, гарминии) – даже переиначить, чтобы и романтично, и сложно.
А и в «это», и в «не это» время… «Пришло» время вернуться отправленному за водкой телу, поэтому – на том самом проспекте Энергетиков скрипнула входная дверь той самой квартиры, и в неё вошло реальное тело того Перельмана, который всё ещё был прошлым будущим для прошлого (ибо пошлость всегда есть прошлость) ресторана.
Вот разве что это тело (по настоянию прошлых инстинктов) уже отхлебнуло водки.
Именно поэтому ресторанная Хельга вдруг перешла на петрониевскую латынь Сатирикона:
– Любезный Николай Перельман, – сказала она (реальная женщина) тому изображению на экране, что сидело сейчас перед ней в ресторане. – Я чувствую, что у нас с вами не будет ладу. Поэтому разделим наши общие животишки, разойдёмся и будем бороться с бедностью каждый порознь. Оба мы сведущи в науках, но, чтобы вам не мешать, я изберу другой род занятий. В противном случае нам придется на каждом шагу сталкиваться, и скоро мы станем притчей во языцех.
Очевидно, этот Арбитр «безупречного вкуса» (по мнению некоего Нерона) – давал нам всем понять, что даже из прошлого явственна пошлость подобных расчётов: настоящему (сущему) – прошлость и пошлость казались синонимами.
Более того, даже грядущее (в сравнении с настоящим) – могло быть непоправимо прошлым.
– Да, – сказала душа Перельмана у монитора; она ясно видела, что Хельга лжет и никуда «расходиться» не собирается: Перельману всего лишь ставили ультиматум.
Поэтому душа (вспоминая, как они сегодня с Хельгой встречались) – перенеслась из обстоятельств встречи сразу к её результату. Она (эта его душа) – просто-напросто напоминала себе, что живет – «выходя в замерзающий мир»; отсюда и цитаты из Петрония: душа Перельмана (ибо она – всё же душа) облагородила антикой отсутствие (во всех этих переговорах) даже и намека на романтику.
А сам Николай Перельман – един во многих телах и душах (которые очень за-ра'зны: делятся и прошлым, и будущим) продолжил играть в «игрушечную жизнь», но – оставшись в именно этом будущем.
Сделав вид, что он – «испугамшись» женских угроз: он дал волю тому прошлому (невероятному) Перельману, что хотел славы и денег.
Должны же были воплотиться (перейти из ирреального в реальность) данные им ответы на сакральный вопрос: «чего же ты хочешь?»
Он сказал:
– Хорошо. Так что насчет совместной работы?
– Она возможна, если вы будете работать на меня.
– Слава будет для вас. Для меня славы не будет, – констатировал он.
– Зато будут деньги. Зато ваша работа не ляжет в письменный стол, а будет прочитана и обсуждена. Зато ваша жизнь станет важна для меня, я буду заинтересована в вашем благополучии.
Она не стала добавлять, что будет заинтересованы в полном над ним контроле.
Он и так должен был всё понимать и соглашаться. Интересным в ситуации была её полная безысходность: посреди краткой человеческой жизни для каждого важен был только результат: «оплодотворяющие» идеи и замыслы, и выращенные дети – для женщины, и самоограниченная свобода версификаций – для мужчины.
Так что говорить им опять было не о чем. Но они продолжали, ибо такова жизнь: мы пишем Великую Книгу по имени Многоточие.
– Но и денег сразу не будет, необходимо терпение, – осторожно сказала она. – Я действительно сейчас занята, и дело это имеет свои сроки; вам придется меня подождать.
– Тогда как насчет нас с вами? – сказал он (его изображение в ресторане). – Давайте попробуем просто быть вместе. Я вам нравлюсь?
Перельман (почти что называя вещи по имени) – говорил о том удивительном «явлении» (большем, нежели телесное единение), которое провансальские трубадуры именовали «усладой».
На проспекте Энергетиков хмельному Перельману (отхлебнувшему «хлебного» вина») – тоже хотелось «услады», и он прямо об этом объявлял.
Поэтому (по волеизъявлению пьяного Перельмана) – его изображение (лишенное будущего, то есть со-вести) собиралось женщину альфонсировать; причём – женщина прекрасно это понимала и взглядом дала понять, что готова немедленно рассмотреть такую возможность.
Что вовсе не означало её готовности такую возможность сразу ему предоставить. Здесь следует вспомнить один из их разговоров (то ли прошлых, то ли будущих, или вовсе никогда бы не состоявшихся) – касающийся, как это не странно, статистики.
Но без этой статистики намерения Хельги не будут разъяснены.
Речь зашла об отношениях полов, и Николай Перельман с Хельгою помянули о том, что в недавней ещё России на одного адекватного (сочетающего в себе три «не»: не-глупого, не-пьющего, не-безобразного) одинокого мужчину приходится восемь-десять успешных и амбициозных женщин.
Как ни странно, первым об этом помянул Николай Перельман. Должно быть, его интриговала курьезность такой ситуации.
Хельга жестом дала понять, что ей не понаслышке о данном факте известно, после чего (в той реальности – впервые) объявила:
– Николай! Я хочу вам только хорошего.
– Да, – не мог с ней не согласиться её собеседник. – Вы хотите «хорошего» для себя.
– Да! А для кого мне ещё «хотеть»? – могла бы сказать Хельга.
Вместо этого она призналась:
– Для вас роль будет незавидной. Но наилучшей из возможных.
Душа Перельмана (у монитора и в безопасности) оценила её честность: во все времена (а времена всегда одни) – Хельга кушала рыбку в ресторане на Невском.
Иногда человек есть то, что он ест (или не ест). Следует так же заметить: даже и душе Перельмана (будучи душой самого Перельмана) порой было сложно не перепутать фразы, разбросанные по временам и пространствам.
Вот здесь-то и пригодилось тело, (где-то «не здесь») пришедшее с водкой. Реалии «мира как компьютерной игры» (с перемещениями душ и тел туда или сюда в пространствах и временах) – требовала измененного сознания: все-таки аутентист Перельман был узко сосредоточен на прозрениях, а «здесь» – требовалось быть «везде».
Итак («мира как компьютерной игры») – об изменении сознания, об алкоголической нирване и о видениях преисподней.
Итак, о преисподней. О её на земле присутствии. Всё это (и не только для Перельмана) – клубилась ad marginem нашего сознания, сиречь на Украине. Который Перельман (компьютерным изображением) – беседовал «сейчас» с Хельгой о жизненно важных (тоже на «окраине жизни») вещах: о карьере, о детях, о деньгах.
Который Перельман (тело его, отправленное в магазин) – отхлебнул-таки шершавый глоток скверной водки ещё на улице.
Который Перельман (с сознанием уже несколько замутненным) – стоял «сейчас» и смотрел на свою душу, которая – рулила им на экране монитора; которая – рулила не только им: словно бы существование целого мира зависело только от того, как поступит (тот или иной) Перельман в той реальности, что сейчас дана ему в ощущении.