Рабы свободы

Меня хватает только на кривую улыбочку. Ещё чего! Радоваться встрече с этим... блином. Как вспомню ту ночь, когда этот подонок меня бросил раненого на Подвижных Пластах, так и вздрогну! А пальцы самопроизвольно в кулаки сжимаются... Главное, этот блин до ушей лыбится, словно и не бывало ничего подобного. Похоже, он уверен, что и я сыграю роль старого боевого товарища. Ради сохранения боевого духа местных прессеров.

– Не так уж много, Моцарт, не столько, чтобы забыть, – заверяю я его. После этой реплики воцаряется солидная пауза. Становятся отчётливо слышимы жалобные завывания ветра, стирающегося об аэродинамическое покрытие гравилёта. Местным ребятам нечего сказать, они безмолвствуют по определению. А вот куриные мозги «Паула Жермена» только сейчас осознают, что играть с ним в дружбу я не собираюсь, на публику работать не желаю, и плевать мне на успешность этой операции даже.

ХВАТАЮ ИНИЦИАТИВУ. Так было велено. Как же здорово, что шефом мне дан карт-бланш... Иногда я подозреваю: на свете существует ТРЕТИЙ человек, которому прекрасно известна подоплека всего, что случилось той зимою в мире Порт-Юкон.

– Что тут у вас стряслось? – поворачиваюсь к суперлею и капитану. «Полковника» с этой секунды игнорирую напрочь. В упор не вижу. Шеф, вероятно, допускал различные варианты развития событий, и на всякий случай предоставил мне принимать самостоятельное решение: видеть Моцарта, или в упор НЕ.

Уж кто-кто, а Шеф уразумел, что такому строптивому и свободолюбивому индивидууму, как я, лучше уж предоставить допустимую возможность выбора, чем опутывать по рукам-ногам безальтернативным приказом. Я могу пролезть в дом через дверцу для домашних животных, проделанную внизу двери – если ЗАХОЧУ этого; но безнадёжно застряну в настежь распахнутых воротах, если меня гнать против желания.

Примерно так, между прочим, оно и случилось на Порт-Юконе... Блин.

Я-ама... – выдыхает пилот, имени которого я до сих пор не знаю.

Ясное дело, что ямы. Будь кто иной, не нас бы бросили дерьмо разгребать, а полицию местную или нацгвардию какую-нибудь на худой конец. Капитан, по существу давайте. Секта здесь что, губернатора местного тронула или чего-нибудь похлеще устругнула?

– Похлеще гораздо, – коротко отвечает он, и спрашивает: – «Эмпайр Бэнк» знаете?

Иронично фыркаю.

Еще бы не знать! В «Имперском» у нашей конторы официальные счета. Я жалованье получаю в его местных отделениях.

Так точно. Мы тоже, конечно. Ситуация такова, сударь: финансовый отдел представительства проводил плановую проверку одного из пунктов бэ-эф-пэ, ничего особенного не ожидая от рутинной операции, как вдруг выяснилось, что...

Бэ-эф-пэ? Детальнее излагайте, – велю я, подаваясь вперёд и вовсе не демонстративно растирая предплечья. Руки ощутимо оттаяли и принялись невыносимо зудеть.

БФП – аббревиатура. Разновидность банковских операций, категория «благотворительная финансовая помощь». Предоставляется всевозможным... э-э, хронически малоимущим индивидам. Выходцам из китаизированных провинций, поселенцам малоосвоенных планет, молодым терраформам, отдельным группам беженцев, престарелым инвалидам, и прочая и прочая. В общем, всем лузерам. Кто на халяву деньгу урвать жаждет, и желательно побольше.

Ну, ну? – поторапливаю безымянного капитана. Я уже начинаю догадываться, в чём суть, и жду очередного подтверждения потрясающей меткости моей интуиции.

Вчера банк объявил, что правлением принято решение финансировать новообразованный фонд «Вспомоществование семьям военнослужащих Пограничного Патруля». Поначалу это сообщение особого интереса не представляло. Сумма взноса сравнительно невелика, тридцать миллиардов. Всего ничего, в масштабах Имперского, естественно. Но наши финансо-вики всё же решили этот безобидный трансфер, с виду вполне законный, прощупать. И знаете, что обнаружилось?

Показываю им возможности своей интуиции. Во всей красе.

– Такого фонда не существует в реале? Или пограничники все поумирали, а граница открыта? Жуть какая! Придётся нам срочно учиться, как ублажать оккупантов...

Почти что, – встревает тупой нарциссист, наконец-то возвернувшийся в себя после нанесённого мной нокдауна. – Публичный счёт благотворительного фонда был открыт в «Аль-та-Банке» вчера же, блин, и в момент основания на нём не было ни цента! Но главное, что счёт лимитирован по времени. И знаешь, на какой срок установлен лимит? На двадцать четыре часа. Сутки, блин! За этот мизерный промежуток ни один член семьи пограничников не успеет даже почесаться, блин, не то что добраться до немногочисленных кассовых пунктов Фрон-тира и получить заявленное вспомоществование...

И к тому же «Альта» – не самый популярный и разрекламированный банк, но финансовыми специалистами до сегодняшнего дня считался едва ли не наиболее защищённым от незаконного внедрения. – Вновь перехватил слово шустрый пилот, не забывая управлять багом, упрямо несущим всех нас куда-то в ревущие глубины снежного ада. – Серьёзная фирма. Этакий клуб элитарных вкладчиков. Я, например, при всём желании его клиентом стать не смог бы. Зато члены семей героических пограничников целые сутки имели такую возможность. Только они даже не догадывались об этом.

Воняет ямой, он прав. Смердит... Вот так всегда. Начинается с мелких вроде бы нарушений, а потом глядишь, уже поздно кричать караул. Своевременно не засечёшь – после не расхлебаешь... Повезло-то как, что контролёры случайно, но вовремя наткнулись на этот фонд...

– Безусловно, в этой афере можно усмотреть шевеление одного из загребущих щупальцев секты, – соглашаюсь я вслух. – Но вдруг это не ямы мошенничают, а простые уголовники? Пока не доказано наверняка, что Имперский грабит именно Яма, зачем тут мы? Какие для этого основания? – задаю провокационный вопрос. – Секте, конечно, даже клавиатура компута не нужна, чтобы облапошить банк... Но почему вы решили, что возникновение этого фонда – свидетельство происков ямов?

Молчаливый суперлей вдруг отчётливо хмыкает. Весьма скептически. Но словесно большой дядя никак не комментирует проявленный мною идиотизм. На морде разобиженного Моцарта отчётливо рисуется блаженство. Но пасть он распахнуть не успел, капитан опять его опережает.

– Не мне вам напоминать, что вероятность участия адептов секты в любом совершаемом преступлении уже поднялась выше пятидесяти процентов, – неохотно свершает он акт вразумления коллеги-оптимиста. Парень явно испытывает ко мне бешеную симпатию (несмотря на шлейф дурной славы, тянущийся за Муравьедом) и огорчён непрофессионализмом, мною проявленным.

Где ж ему знать, что я «непрофессионален» только когда этого требуют обстоятельства. Я не сверхчеловек, само собой (с появлением Я-Мы это понятие приобрёло новое ужасное значение, и не дай бог мне его на себе испытать!), однако самый что ни на есть первоклассный профи.

Чем горжусь, между прочим. Пришлось долго учиться и боевого опыта набираться, кровавой юшкой захлёбываясь, чтобы заработать право гордиться. В штабных офисах не отсиживался, как некоторые... гм, присутствующие.

– У ПРЕС-Са есть основания. Можно их подвергать сомнению, но это не должно влиять на чёткость исполнения приказов. Такую уж мы присягу давали! – пафосно выступает вдруг «Паул Жермен» и протягивает капитану контейнер, похожий на пузатый чемоданчик. – Отдайте субполковнику, – велит ему. – Переодевайся, Муравьед, – заявляет мне, тоном чуть ли не приказным. – Скоро начнётся операция, и погодные условия не должны влиять на эффективность задействованных оперативников.

Я, несколько даже обалдело, на него таращусь. Чья бы свинья хрюкала о приказах, присяге и эффективности... блин!

«Ну погоди, полковничек дорогой, ты у меня ещё навы-полняешься приказов...» – предупреждаю молча, но с мрачной решимостью. При этом молча же открываю чемодан и извлекаю... серый деловой костюм, настоящую классическую тройку. Очень стильную и дорогую, как тотчас выясняется. Из натуральной шерсти.

В контейнере ещё есть кремовая сорочка с витиеватым клубным гербом, галстук от «Е. Т. Фурани», роскошные кожаные полуботинки, странного фасона рыжая меховая шапка и модное клетчатое полупальто из вирланиума. Но по-настоящему впечатлила меня шерстяная тройка, ясное дело.