Страница 229 из 250
32. Как верно сказал Новалис: «Одно, несомненно, мое убеждение становится бесконечно сильнее с того момента, когда другой человек признает его!» Взгляни в лицо своему брату, глаза, сияющие мягким огнем доброты или пылающие гневом, и ты почувствуешь, как твоя дотоле спокойная душа моментально, помимо твоей воли, загорается таким же огнем. От ваших взаимных взоров получится одно безграничное пламя (всеобъемлющей любви или смертельно разящей ненависти), и тогда скажи, как чудесная сила переходит от человека к человеку. Если это верно в различных случаях нашего земного существования, то тем более это случается, когда мы говорим о божественной жизни и внутренне наше «я» приходит в соприкосновение с чужим «я».
33. Все людские дела во что бы то ни стало хотят иметь идеал, как мы говорили, «душу», хотя бы только ради того, чтобы предохранить тело от гниения. И удивительно, как идеал или душа, – перенесите вы его в самое уродливое тело на свете, – передает телу собственное благородство, изменяет его, преобразует и делает в конце концов прекрасным и до известной степени божественным!
34. К сожалению, давно известно, что идеальные состояния никогда не могут быть вполне реализованы. Идеалы всегда остаются в известном отдалении, и мы должны быть довольны, если хоть несколько приблизимся к ним. Никто, как сказал Шиллер, не должен слишком точно сравнивать жалкий результат действительности с масштабом совершенства. Такого человека, который все сравнивал бы с совершенством, мы не стали бы считать мудрецом, мы назвали бы его глупым, недовольным созданием.
С другой стороны, никогда не следует забывать, что идеалы должны существовать. Если люди перестанут стараться приблизиться к идеалу, тогда всему настанет конец. Неминуемо.
Мы знаем, что все человеческое несовершенно; далек от нас по большей части идеал; очень далек! Но пока идеал (внутренняя правда) как бы то ни было еще смутно живет и действует в жизни, это несовершенство можно переносить. Невыносимым оно становится тогда, когда идеал целиком исчезает и действительность оказывается лишенной всякой идеи, правды. В такой степени несовершенства людские положения не могут оставаться, они должны измениться или погибнуть, если дело до того дошло. Оспа и т. п. болезни могут уродовать кожу, если сердце осталось здоровым; но совсем иначе бывает, когда сердце само заболевает, если самого сердца вовсе нет и на его месте водворилась противоестественная головешка.
35. В общем, читатель, ты всюду найдешь доказательства тому, что все проложившее себе путь в человеческой жизни с самого начала должно было быть истинно и ценно, не призрак, а действительность. То, что не является действительно ценностью, не находит себе надолго убежища среди людей. Возьмите мусульманство! Даже ламаизм, да, ламаизм – мы с радостью устанавливаем этот факт, – достоин жить на свете. Это не фраза, а искреннее мнение. Тот, кто верит, что обман, насилие, справедливость, вообще какая-нибудь неправда, как бы она ни была прикрыта или прикрашена, может лечь в основу людских сношений и сообщества людей, тот жестоко заблуждается. Это заблуждение – плод неверия, в котором отсутствует правда. Заблуждение, приводящее лишь к новым заблуждениям и к новому бедствию, заблуждение роковое, достойное сожаления, от которого все люди должны были бы отказаться.
36. Можно считать истинным, что все вещи имеют две стороны: освещенную и темную. Не один идеал, переходя, насколько возможно, в практику, превращается в совершенно неожиданную действительность, и мы с удивлением спрашиваем: неужели это действительно наш идеал? К сожалению, идеал всегда должен переходить в область действительности и в ней искать себе очень скудной иногда пищи и приюта.
37. Согласно законам природы, идеалы всех родов имеют свои определенные границы, свой период юности, зрелости или совершенства, увядания и наконец смерти, или исчезновения. Ничто не рождается, что не должно было бы рано или поздно умереть.
38. Искушения в пустыне – разве всем нам не пришлось пройти через испытания подобного рода? Вкоренившийся в нас от рождения ветхий Адам не может так легко быть изгнан из своих владений. Мы в жизни постоянно наталкиваемся на необходимость, и тем не менее значение всей нашей жизни не что иное, как свобода, свободная сила. Таким образом, постоянно происходит борьба, и, в особенности вначале, жестокая борьба. Потому что данное нам Богом приказание: «Действуй, творя добро» – таинственно пророческими знаками начертано в наших сердцах и ни днем ни ночью не дает нам покоя, пока мы не раскроем и не исполним его, пока оно, как видимое, деятельное Евангелие свободы, не будет просвечивать во всех наших поступках. А так как данный прахом приказ: «Ешь и набивай себе брюхо» – одновременно с убедительной силой проходит сквозь все наши нервы, – то ясно, что должно наступить замешательство, произойти бой, прежде чем лучшее влияние одержит верх.
39. Мы, люди, идем по удивительным дорогам; различно ведет нас Бог к цели. Поэтому мы должны были бы к каждому относиться с терпением, надеждой на его исправление, должны были бы дать всякому возможность испытать, что еще может из него выйти. Пока жизнь не кончена, для всякого есть надежда.
40. Долгая, бурная весна, дождливый апрель, зимний холод еще в мае; наконец наступает все-таки лето. До сих пор дерево стояло голым; сухие, голые сучья жалобно стонали и трещали от ветра. Хочется сказать: сруби его, что оно напрасно занимает место на земле! Но нет, мы должны ждать. Всему свое время.
Вот дыхание июня коснулось голого обнаженного дерева, и оно покрылось листьями и стоит в цвету. Что за листья и что за цвет! Прошедшее долгое время наготы и зимнего брожения сделало свое дело, хотя и казалось, что оно ничего не делает. Прошлое молчание получило голос и говорит тем многозначительнее, чем дольше оно продолжалось. У всех деревьев, всех людей, во всех учреждениях, верованиях, народах, всего растущего и развивающегося, что встречается во вселенной, мы наблюдаем такую перемену и такое время расцвета.
41. Подумаем о том, что за судья природа, какое величие, какое глубокое спокойствие и долготерпение присуще ей. Ты берешь пшеницу и сыплешь ее в недра земли: твоя пшеница, быть может, перемешана с высевками, сечкой, сором, пылью и всяким мусором. Это не беда: ты отдал ее доброй матери-земле. Пшенице она дает расти. Весь же мусор она молча уберет, прикроет и даже не станет о нем говорить. Золотистая пшеница вырастает; мать-земля молчит об остальном, молча и не жалуясь давно уже извлекла пользу из остального. Так всегда поступает природа. Она правдива, без фальши и притом велика и справедлива, матерински нежна в своей правдивости. Она требует лишь одного: чтобы вещь была подлинной, тогда она бережет ее, но только тогда.
Правда – душа всего того, что природа когда-либо брала под свое покровительство. Ах, разве одна и та же история не повторяется со всякой возвышенной истиной, которая когда-либо появилась на свет или которой еще предстоит появиться? Тело ее несовершенно; она свет в темноте. Нам она представляется воплощенной в логике, облеченной в чисто научные теоремы относительно вселенной, теоремы, которые не могут быть совершенными, которые однажды признаются несовершенными, ошибочными и должны умереть, исчезнуть. Тело всякой истины должно умереть, и все же в каждом таком теле живет душа, никогда не умирающая, бессмертно живущая, облекаясь то в одну, то в другую форму, вечная, как душа человека. Так поступает природа.
Внутренняя сущность какой-нибудь истины никогда не умирает. Природе нужно только, чтобы она отличалась подлинностью, истина была голосом, исходящим из глубины природы. То, что мы называем чистым или нечистым, не является перед судом природы решающим вопросом. Не то важно, сколько в тебе соломы, а то, сколько в тебе пшеницы. Чистота? Иному человеку мне хочется сказать: «Да, ты чист, ты достаточно чист, но ты – солома, бесчестная гипотеза, слух, мнимая ценность. Ты никогда не слышал великого сердца вселенной; ты не можешь быть назван ни чистым, ни нечистым; ты – ничто; с тобой природа не имеет ничего общего».