Психопомп

Аминь.

Он откинулся на спинку стула, закрыл глаза и погрузился в блаженство покоя. Как бы умер. Нет меня. Мама плачет. Отец в Литературном доме пьет и рассказывает о постигшем его горе. Его утешают, наливают, потом грузят в такси и отправляют домой. Меня встретили: папин отец, мой дедушка, Алексей Николаевич; а ну, дай я на тебя взгляну; Боже, как время летит! я тебя в колясочке возил, помнишь? коляска хорошая, немецкая; мы немцев победили, а коляски у них лучше наших; не помнишь? Марк – или тот, кем он стал, – смущенно улыбается: не помню. Славный старик. Бабушка еще не отошла от жизни. Маричек… Как там Лукьян? Ксении с ним непросто. Я так жалею, что не могу ей помочь. Второй дедушка, мамин отец, профессор. Знаешь, промолвил он, похлопывая Марка по плечу, ты как-то рановато к нам собрался. Но уверяю тебя, здесь не худо. Много людей интересных повсюду. Марксисты есть, однако какие-то удрученные. Я не с ними теперь. Они ставят непременным условием, что Бог есть вздох угнетенной твари. Я им отвечаю: помилуйте! похож я был на угнетенную тварь? У меня одна трубка двадцать тысяч стоила; а таких было семь штук! Не понимают. Твердокаменные. А кто здесь бог, спросил Марк. Зевс? Перун? Христос? Ни то, ни другое, ни третье. Бог… Марк. Кто-то произнес его имя. Он открыл глаза, увидел лампу под зеленым стеклянным абажуром, стопку книг, потянул к ним руку, но бессильно уронил ее на колени. Он снова закрыл глаза и тут почувствовал на лбу чьи-то пахнувшие свежестью, прохладные ладони. Он узнал. Маша, сказал Марк, ты здесь откуда? Она склонила темно-русую голову и прижалась щекой к его щеке. «Ты заснул над книгой? – шепнула она. – Быть не может. Что же ты читал, мой милый, – теперь она обвила его шею руками, – что же такое скучное ты читал, что тебя потянуло в сон?» «Я не спал, – разнимая ее руки, сказал Марк. – Так. Думал». «Ах, ах, – она пододвинула соседний стул и села рядом с ним. – Бедный. И это все – указала Маша на стопку книг у него на столе, – ты должен прочесть? – Она взяла книгу, лежащую поверх других. – Гесиод. Это кто?» Марк тяжело вздохнул. «Поэт. Древний. – Он хотел было сказать, из Эллады, но тут же подумал, она спросит, а где эта Эллада, и сказал: – Греческий». «Землю теперь населяют железные люди, – открыв наугад, прочла она. – Не будет им передышки ни ночью, ни днем от труда и от горя. Маркуша. Это о чем? Какое горе? Где? А люди железные? Ты разве железный? Ты милый. А я? Нет, ты посмотри на меня, – потребовала она. – Не гляди на свои книги, ты целый день в них глядел». Марк медленно повернул голову. Чудесная девушка сидела перед ним, и смеялась, и с нежностью смотрела на него темно-синими, с просвечивающей в их глубине речной зеленью, глазами. «Я лучше, чем твои книги, – объявила она. – Ты согласен? – Маша взяла его за руку. – Отвечай, да, я согласен, и я тебя люблю. Марик. И я тебя».

Таким образом, после некоторых проволочек и отклонений наше повествование достигло намеченной цели. Девушка Маша, очаровательная, добрая, может быть, несколько сверх меры уверенная в своей женской прелести, не была сокурсницей Марка, если кто-нибудь вдруг подумал об этом. Проще всего было бы объяснить их знакомство совместными занятиями филологией, но ничто и никто не может вынудить нас пренебречь жизненной правдой ради облегчения писательских трудов. Нет! Назвался груздем – полезай в кузов. Наш долг, наша святая обязанность – ходить по неисповедимым путям Господним. Поэтому следует признать, что приобретение знаний всегда казалось Маше занятием, отягчающим жизнь, и она покончила с ним тотчас после школы. С тех пор она побывала курьером, смотрителем бассейна, предлагала себя в качестве модели и была в шаге от подиума, но разбила нос мерзавцу в красном пиджаке, с золотым перстнем и напомаженными волосами и вылетела на все четыре стороны, да еще ославленная, оболганная и опозоренная; была секретарем у Евгения Соломоновича, проректора пединститута, толстого, с розовой лысиной, налитого здоровым, крепким, еще не потерявшим упругость жиром и не единожды говорившего, Машка, не век тебе в секретаршах сидеть, не хочешь в институт, иди хоть на курсы воспитательниц детского сада, куда она некоторое время спустя и отправилась, после чего стала воспитателем во второй младшей группе детсада № 1185. Право, тут в ней открылись такие для нее самой неожиданные кладези любви к этим созданиям, которых надо было мыть, мирить, утешать, смирять, читать им сказки и утирать им сопли и слезы, что она поняла причину своего нежелания учиться на какого-нибудь экономиста, менеджера или инженера. Все, что нужно было ей для счастья, – муж и дети. В голове у нее было не так уж много извилин; но тех, которыми наградил ее Создатель, хватило, чтобы она очень скоро научилась разбирать, кто хочет всего лишь затащить ее в койку, кто был настроен на роман без отягчающих последствий в виде похода в ЗАГС, а кто видел в ней жену и мать своих детей. Первых было пруд пруди; вторых примерно столько же; а вот третьи, кажется, повывелись. Но бедные девушки! горлицы мои, где найти вам достойного мужа, которому с любовью и надеждой вы откроете свои ложесна? где найти мужчину, радующегося вашей беременности? где отыскать Адама, готового пуститься во все тяжкие ради Евы? Ухаживая за доверенными ей человечками, Маша страстно хотела своих. Двух. Или трех. Вполне возможно, что будущий их отец бродит по белу свету в поисках суженой. Маша, конечно же, подавала о себе знать и звала – но, может быть, недостаточно громко: вот я! как же долго ты меня ищешь. Мужским вниманием она не была обделена. Были среди ее обожателей красавцы хоть куда, надеявшиеся заполучить ее первым же приступом; но отступали не солоно хлебавши; были господа в некотором возрасте, прельщавшие ее квартирой, банковской картой и автомобилем в придачу, но и тех ожидало фиаско; были вертопрахи, надеявшиеся заморочить ей голову россказнями о своих успехах на ниве поэзии и с подвыванием читавшие якобы посвященные ей стихи, беззастенчиво украденные у неведомых Маше поэтов: Пока стучит твой тонкий каблучок, я не умру. Мой бедный ангелок, приятель, друг, возьмем вина. Свернем в ближайший парк… Однако поэзия, подлинная или ворованная, ее не брала. Она глуха была к ней. Но вот однажды сердце ее дрогнуло – как никогда не вздрагивало и никогда прежде не наполнялось таким тревожно-радостным предчувствием, когда она увидела Марка в «Перекрестке». Он стоял в очереди в кассу, уткнувшись в книгу и отрываясь от нее и озираясь невидящими глазами только для того, чтобы подтолкнуть тележку с продуктами. У нее кровь прилила к щекам, зажглось в груди, животе, везде, и она сказала себе: «Это он». Марк был худ, бледен, с трехдневной щетиной и затуманенными постоянным чтением глазами. Маша томилась в соседней очереди, глядела на чудесного молодого человека и гадала, посмотрит ли он на нее. Не взглянет – что ж, значит, не судьба; а вот если… Он посмотрел. И встретился с ее взглядом, так много, казалось ей, говорившим ему. И удивленно поднял брови и улыбнулся застенчивой, быстрой улыбкой. Ах, друзья мои, будем ли мы вникать в маленькие хитрости, к которым прибегла Маша, чтобы в дверях столкнуться с Марком, выронить нарочно припасенную для этой цели пару лимонов и как бы в полной растерянности ожидать, пока Марк выловит их в ногах озабоченного народа и вручит ей, пробормотав: «Целые». И так, между прочим, было видно, что никто их не раздавил. «Спасибо», – шепнула она, одарив его признательным взором, в котором лишь круглый дурак не различил бы призыва к знакомству, к известным всему человечеству словам, а что вы делаете сегодня вечером, к приглашению куда угодно – в кино, кафе, даже в парк культуры для совместной прогулки по липовым аллеям, – однако незамедлительно выяснилось, что перед ней собственной персоной был именно круглый дурак, собравшийся идти своей дорогой и бросавший ее на произвол судьбы. Она не могла допустить этого. «А вы, – промолвила она, когда он, потоптавшись и что-то пробормотав, шагнул направо, в сторону асфальтовой дорожки, плавно поднимающейся к четырем белым с зелеными вставками шестнадцатиэтажным домам, – здесь где-то неподалеку, наверно?» Он остановился, взглянул на нее, покраснел и сказал: «Да. Вот там», – и кивнул в сторону бело-зеленых домов. «Ой! – простодушно воскликнула Маша. – Мы соседи! Я вон там, – указала она через улицу, – во-он там… видите, где книжный магазин…» «Да, – ответил он. – Вижу. Я там бываю». «А вы такой… – она подумала и нашла, ей показалось, хорошее слово, – книголюб, да? Все время читаете. Даже в очереди, я видела». «Сессия, – выдавил Марк. – Программа… большая». Другая на ее месте махнула бы рукой и двинулась дальше, наплевав на этого ботаника с его книгами, но Маша рассудила иначе. Ей нравилось, что он застенчив. Разве не видела и не слышала она краснобаев, пустых, ненадежных людей, ни одному слову которых нельзя верить? Он не такой. «А где вы учитесь? – спросила она. – А я все никак, – давая ему возможность собраться с мыслями, говорила Маша. – После школы мне так эти учебники все надоели, правда!» «На филологическом, – сказал он. – Русское отделение». «Я знаю! – подхватила она. – Я в педе работала, секретарем у проректора, у нас тоже был филфак и там тоже русский язык и литература. Я даже поступать туда хотела, – солгала она, – но передумала. Очень трудно читать большие книги». Он улыбнулся. «Мне нравится». «Ну, да, – тут же поддержала его Маша, – надо ж кому-то читать. А то как-то несправедливо: человек писал, старался, душу вкладывал, а никто не читает». Он взглянул на нее с мягкой усмешкой в темно-серых глазах. «Ах, какие глазки! – подумала Маша. – Какой взгляд, такой и человек, я всегда знала. Он смотрит, как ласкает». И ей страстно захотелось, чтобы он обнял ее, прижал к себе, так крепко, так мягко обнял бы он ее, и поцеловал – она даже на губах своих ощутила его губы, красивые, не толстые, но и не тонкие, какие бывают у злых людей, и прошептал ей в ухо – она как чувствовала, сегодня эти сережки с маленькими бриллиантиками надела, они всегда так хорошо смотрятся, – мы никогда не расстанемся с тобой! Она повела плечами, словно ощутила на них его руки. Час был вечерний; за лесопарк садилось солнце, в окнах вспыхивали багровые огни, на асфальт ложились длинные тени. Неподалеку в маленьком кафе готовили шашлыки, и оттуда вместе с легким дымком наплывал пряный запах маринованного мяса. Мимо них проходили, пробегали люди; хлопали дверцы автомобилей; медленно проехала скорая, и ее водитель, высунувшись, спрашивал, где дом двадцать шесть, и ему наперебой объясняли, что он свернул рано, надо по улице и под светофор направо, и там еще метров двести и снова направо, во двор. Марк переступил с ноги на ногу. «Ну…» – начал он, намереваясь сказать: я пойду, но Маша тотчас почувствовала надвигающуюся опасность. «А что ж это мы, стоим, говорим, а я не знаю, как вас зовут. Меня Маша», – и она протянула ему руку. Он перехватил пакет с продуктами левой рукой, осмотрел свою правую ладонь и неловко пожал ей пальцы. «Марк».