Страница 11 из 18
Лёнька послушно сунул сигарету в карман. Правила заставы он исполнял с почти иноческой прилежностью. Это было тоже новое, чего я в нем не знала.
Лёнька безмерно удивился Хадырову ответу.
— Почему же? Если это твоя работа, твое призвание…
— А я знал, какое у меня призвание? — страстно вопросил Хадыр. — Я на конюшне вертелся, потому что так уроки легче было пропускать. Я был смелый, ловкий, меня кони принимали. Вот директор конезавода и стал из меня наездника готовить. На байраме в скачках пятое место занял. Все были взрослые джигиты, заслуженные, а мне тринадцать лет. В газете тогда написали: надо готовить из него чемпиона! Я школу совсем забросил. Мать поплакала, но у нее, кроме нас с братом-близнецом, еще шестеро, ей за всеми не доглядеть, а отцу даже нравилось поначалу: детей много, а почет по одному!
Хадыр замолк и задумался.
— Так ведь это не так плохо, — решилась пискнуть я.
Он угрюмо усмехнулся. И что это была за усмешка! Будто в самую темную полночь звезда блеснула, спеша вновь уйти за тучу…
— Я тоже так думал, если баран может думать. Брат-близнец школу кончил, в институт поступил, а у меня и семи классов нет. Всё аллюр отрабатываю, скакунов в шенкеля беру… На одном состязании конь споткнулся. Я вылетел из седла, сошел с дистанции. И вот, пока в больнице лежал, вся моя глупая жизнь, как караван по пустыне, мимо прошла. Главное, я не коня, а славу полюбил! Этому нет прощенья. В армию взяли нас троих из аула; те недалеко служить остались, а я вон куда попал. А хоть бы и на край света! Мне теперь тысячу километров надо пешком пройти, чтоб себя понять.
Ожесточившийся Хадыр стукнул кулаком по ладони. Мне хотелось его утешить. Ведь он ругал себя прошлого — а того Хадыра и вовсе нет! Был мальчишка самовлюбленный, падкий на лесть. Стал мужчина, у которого жизнь в самом начале.
Лёня, как будто мы думали в одно, спросил в ту самую минуту:
— После армии что думаешь делать?
Белки Хадыровых глаз блеснули вторично.
— Жизнь поправлять. Чего один близнец достиг, того и другой добьется. Пусть почет по двум сыновьям у отца будет!
— Слушай, а он и вправду похож на ягуара, — увлеченно сказала я, когда мы вышли на крыльцо. — Подберет лапы и прыгнет!
— Дурочка, — ответил Лёня. — Он на человека похож. Решил — и сделает.
13
Конечно, Лёня запомнил из детства очень мало. На заставе он не то чтобы вспоминал, скорее подтверждал в себе самое основное, что таилось в нем до времени. Его ноги вдруг сами собой, с восторгом узнавания, взбирались по крутым тропам на полонину — открытый солнцу и ветрам луг, ладонь горы, вскинутую превыше всех деревьев! — а руки ловко, не ранясь, цеплялись именно за те кусты, которые для этого пригодны, а не за колючий можжевельник, как я.
То, что он счастлив — счастлив одним присутствием здесь, своей уместностью посреди гор и пограничников, было написано на его лице. Он стал собран и… беззаботен! Не могу объяснить, как это сочеталось, но именно такое было у меня впечатление.
Лёнька казался в эти дни взрослее, но не от забот, как случается обыкновенно с другими людьми, а наоборот — от внутреннего покоя. Он отвечал на вопросы без душевной заминки и сам спрашивал об отце, не стыдясь более ни пробелов детской памяти, ни последующего мрака вокруг полузапретного для него отцовского имени.
Старшина Брусняков приглядывался к Лёньке очень недолго. Все его внимание сосредоточилось на мне.
Он незаметно, но постоянно переводил взгляд с него на меня и что-то, видно, прикидывал в уме, соображал насчет нас обоих.
— Ну что вы все во мне выглядываете? — кинула я ему, когда мы шли к собачьему питомнику и отстали на два шага от Лёни и Саши Оленя.
— Хочу выяснить, что ты за принцесса, — грубо ответил он. Впрочем, тоже очень тихо, опасливо стрельнув желтыми, рысьими глазами в Лёнькину спину. — Есть Леониду смысл с тобой хороводиться или другую поищем?
— Вы, что ли, искать будете? — дерзко сказала я. — Вы его вчера в первый раз видели, а завтра, может, в последний.
Он даже приостановился от возмущения и ярости.
— С мамашей его спелась? — прошипел, сузив глаза. — Задание получила, так? Привезешь и увезешь? Вдвоем парня будете мордовать всю жизнь?
— Вы ж ему не отец, — неуверенно возразила я, чувствуя уже за этим внезапным напором не злую, а добрую силу его души. И в страхе, не понимая, как же выбраться теперь из случайной путаницы, когда я выгляжу Лёнькиным врагом и погубителем в глазах Бруснякова, я горестно охнула, и из глаз моих хлынули слезы.
— Ты чего? — растерявшись, спросил он.
— Мать его меня выгнала. Нас обоих… Слова со мной не сказала, а вы…
Он тихонько свистнул. И тотчас рукой с жесткой ладонью цепко ухватил меня за запястье.
— Мы водички напиться, — громко сказал вслед Лёньке.
Тот обернулся на мгновение, не заметил ничего особенного и кивнул, продолжая разговор с Сашей Оленем.
Старшина завел меня за угол.
— А ну рассказывай! — приказал.
Достал из кармана грубый солдатский носовой платок, широкий, как наволочка, и обтер мне мокрые щеки.
— Толково говори, без рева. Чья будешь? Родители живы? Где с Леонидом познакомились?
Я вдруг в самом деле стала очень спокойна и отвечала ему безбоязненно и с облегчением.
— Профессоршей Вера Андрониковна стала… — пробормотал он задумчиво. — Добилась, значит, своего. — Смешанные нотки гордости, недоброжелательства и осуждения прозвучали в его голосе. — Крепкая женщина, ничего не скажешь: судьбу как топором пополам разрубила. Она ведь собралась и Лёньку увезла в одночасье. За себя каждый волен решать. А за сына права не имела! — Отголосок прежней обиды пробился в нем.
— Скажите мне, каким был Лёнин отец? — робко попросила я. — Ну, как человек?
— Зачем тебе?
Он все еще угрюмо вспоминал свое.
— Мне же надо знать, как с Лёнькой жить.
Он вздохнул, отгоняя прошлое.
— Это ты права: он сын капитана, а не ее! Тут профессорша просчиталась. Ну что тебе, пигалица, о капитане в двух словах сказать? Есть люди, на которых только взглянешь и невольно подумаешь про себя: вот для них-то как раз и должно случаться в жизни то, чего не бывает и быть не может!.. Быстрый на решения и крепкий в них был наш командир. Ненависти в нем никакой: на каждого смотрел зорко, но без нажима, авторитетом не давил… «На заставе у нас положение ровное, — любил повторять, — мы все пограничники». Сложа руки не сидел и другим не давал. Не то чтобы по пустякам гонял туда-сюда, а просто пустяков для него не существовало. Вокруг него так воздух и кипел. Я его без движения только сонного видал да вон мертвым… Радостно служили при нем на заставе, вот что!
— А теперь? — глупо спросила я.
Он ответил уклончиво:
— У каждого человека свой характер, и у командиров заставы тоже. — Потом вздохнул: — В молодости все кажется по-иному. Я из-за капитана и на заставе-то остался: не хотел без него жить. Такого человека встретить — все равно что выигрыш получить.
Мы помолчали.
— Тебе здесь не скучно показалось? Не боязно? — спросил он небрежно.
— Как же может быть скучно, когда Лёнька вон как рад? А бояться чего мне с вами-то со всеми!
Он с сомнением воззрился на меня желтыми пристальными глазами. Но мне уже не было страшно его ничуточки.
— Жена старшего лейтенанта хотела с тобой поговорить. У вас там дела женские… Ты зайди. Раз моей хозяйки на такой случай не оказалось.
14
Жена начальника заставы сразу взяла быка за рога.
— Саша Олень сказал мне, что вы не расписаны. Это так?
Я ответила, невольно потупившись:
— Так.
— А почему?
— Разве обязательно расписываться?
Она закачала головой и сощурилась:
— Ой, девонька, за модой не гонись! По моде только платья шьют. Я тебе скажу, как мне самой мать говорила, когда я на целину в семнадцать лет укатила: «Хоть всех парней перецелуй, юбку до пупа обрежь — все не беда. Главное в том, чтоб девушка умела себя уважать». Мать у меня деревенская, вологодская, по-старинному мыслит, а правильно. Собой вертеть не позволяй!