Кто меня оклеветал?

О п п о н е н т. …Считаю необходимым диссертацию в корне переработать: на странице первой, на странице второй, на странице третьей…

П р е д с е д а т е л ь. От и до?!

О п п о н е н т. От страницы первой до страницы сто двадцатой исправить вопиющие ошибки, выразившиеся в том, что он перепутал дедушку с бабушкой.

П р е д с е д а т е л ь. Вопросы есть у членов ученого совета? Нет вопросов? Объявляется пятиминутный перерыв. После перерыва — защита диссертации на тему: «Канареечка жалобно поет».

ОСЕЧКА

Двенадцать лет Егор Иванович Сиднеев возглавлял кирпичную фабрику. Но в один прекрасный день эту фабрику по причине бурного развития крупнопанельного домостроения закрыли, а Сиднеева перебросили на другую, тоже руководящую работу. Он оказался заведующим городским швейным ателье «Художественное».

Было ясно, что новому руководителю потребуется определенный срок, чтобы переключиться со шлакоблоков и кирпича на полушерсть, драп и ситчик. Поэтому сотрудники ателье старались решать сложную проблему соответствия формы платья богатому духовному содержанию заказчиков, минуя кабинет нового заведующего.

Егор Иванович догадывался об этом и страдал. Страдал не только от уязвленного самолюбия, но и от безделья. Временами ему становилось просто страшно в большом пустынном кабинете наедине с голым манекеном. Манекен смотрел на нового заведующего нарисованным глазом и, казалось, упрекал:

— Бездельничаешь, Сиднеев?

Поэтому Егор Иванович искренне обрадовался, когда однажды в его кабинете раздалась веселая телефонная трель. Он поднял трубку и услышал баритон вышестоящего товарища.

— Где это ты запропастился, Сиднеев? Телефон, что ли, сменил?

— Сменил, Сан Саныч, сменил.

— Напряженно с планом?

— Напряженно, Сан Саныч.

— Я понимаю: конец полугодия…

— Конец, Сан Саныч, конец.

— Конец-то, конец, но ты все-таки отгрузи в наш адрес двенадцать контейнеров. Постарайся.

— Сделаю, Сан Саныч! Запарились совсем. Не могу за всем уследить. Сегодня же отгрузим.

— Ну, хорошо. Жду. Бывай здоров…

Одной рукой Егор Иванович вытирал платком обильный пот, выступивший на лбу, а другой звонил секретарше.

— Техрука, — отрывисто бросил он.

Секретарша скрылась.

— То-то же, — сказал Егор Иванович и выпрямился в кресле. Таким он нравился сам себе. Он действовал. Он руководил.

Вошел технический руководитель ателье — лысоватый молодой человек в пестром костюме и полуботинках острых, как сабля. Он был энтузиастом легкой промышленности и считал своим долгом лично пропагандировать новейшие моды.

— Садитесь, — начал издалека Егор Иванович.

Техрук сел.

— Как с планом?

— По предварительным подсчетам процентов 108 дадим за первое полугодие.

— Никогда впредь, — назидательно сказал Сиднеев, — не замазывайте мне глаза общим количеством выполнения плана. Меня всегда интересовал ассортимент керамических… э-э… швейных изделий. Надо идти в ногу с требованиями времени. Где двенадцать контейнеров по личному заказу Сан Саныча?

— Сан Саныча? Не знаю такого заказа.

— Утеряли квитанцию?! — побледнел Егор Иванович.

— Нет. Но почему контейнеры, да еще двенадцать?..

— Безответственность! — закричал Сиднеев. — Идите и немедленно дайте команду об отгрузке.

— Но, Егор Иванович!..

— Я лично прослежу!

— Егор Иванович, дело в том…

— Разговор окончен. Выполняйте приказ!

— Его…

— Молчать! Сейчас же прекратите саботаж!

Техрук оскорбился до глубины души.

— Хорошо, — сказал он зловеще.

…Через полчаса техрук передал через секретаршу, что погружены десять контейнеров, а готовой продукции больше нет.

— Грузить все! — непримиримо закричал Сиднеев. — Все, чтобы было двенадцать!

В контейнеры сложили только что раскроенные ткани, нитки, иголки, подкладочную вату, конский волос для пиджачных бортов, пуговицы и утюги. Мастера остановили работу. Это их не удивило. После прошлогоднего пожара добровольная пожарная дружина ателье регулярно репетировала эвакуацию людей и оборудования по сигналу «Первый дым».

Егор Иванович лично подписал путевые листы шоферам.

— Ну как? — сказал он манекену. — Кто тут сбрасывал Сиднеева со счета?..

И снова зазвонил телефон. Из уважения привстав, Егор Иванович поднял трубку.

— Слушай, Сиднеев, ты что это шутки разыгрываешь?

— В смысле чего, Сан Саныч?

— В смысле модных дамских платьев! Откуда ты все это понабрал?

— Работаем. Стараемся. Шьем, Сан Саныч.

— В каком смысле шьете? Ты где работаешь, Сиднеев?

— Ателье «Художественное».

— А-а-а! Ну, извини, осечка произошла. Я к тебе по старой памяти, как к кирпичному королю. Нам тут ремонтировать печи надо…

Сиднеев повесил трубку и снова остался в своем кабинете совсем один. Один, если не считать манекена. Егор Иванович смущенно пощелкал его по животу и задумался. До пенсии ему оставалось еще почти три года, и было не совсем ясно, что делать в оставшийся срок…

В РАЗРЕЗЕ ВАГОНОВ

Вася Елизаров сидел в фойе телестудии и изо всех сил убеждал себя мысленно: «Только не волноваться, Василий!»

А как было не волноваться! Первое выступление по телевидению. Он усиленно забормотал:

— Ранним утром собрались мы в сквере перед проходной завода. Утро было прозрачное, как чистое стекло…

— Прекрасно, — сказал подошедший режиссер, — прекрасно: — «прозрачное утро». Побольше образности, сравнений, метафор и, я не боюсь этого слова, гипербол. Но, с другой стороны, какое имеет значение для истории ранним утром вы собрались или поздним вечером? Ближе к сути дела.

Режиссер пристально оглядел Васю с ног до головы, прищурил глаз и спросил:

— Текст, наверное, написали?

— Да.

— Дайте его сюда. Видите: рву и бросаю в корзину. Неужели вы не знаете, что чтение по бумажке противопоказано телевидению?

Василий этого не знал. Наоборот, он считал, что телевидение — это как раз и есть чтение по бумажке.

— Вы когда-нибудь видели, — продолжал режиссер, — чтобы Цицерон, лорд Пальмерстон или адвокат Кони говорили по бумажке?

Вася этого никогда не видел.

— То-то же! И не волнуйтесь. Вас будут слушать восемь миллионов, а вы дрожите. Тема-то у вас какая! В каком разрезе вы собрались рано утром?

— В разрезе… воскресника по разгрузке вагонов.

— М-м-м… такая интересная тема, а вы шпаргалку. Валюша, — позвал он ассистента, — займитесь с выступающим, а я пошел на пульт.

Режиссер ушел в буфет, а Валюша сказала:

— Давайте.

— Мы собрались в разрезе комсомольского воскресника, — начал Вася. — Всем было весело. Гриша, наш комсорг, замечательный парень, говорит: «Пошли разгружать вагоны». И мы пошли. Работали здорово. Никто не ленился, а даже наоборот. Понимаете, ведь за простой этих вагонов наш завод платил железнодорожникам огромные штрафы. Гриша залез на гору ящиков и вдруг кричит нам: «Ребята! Что вы думаете, я тут нашел?» Мы давай высказывать всякие предположения, но никто угадать так и не смог. Оказывается, там целый вагон был закопан. Простоял он так 28 дней и, конечно, нагорел заводу колоссальный штраф…

— Такие замечания, — сказала Валюша. — Во-первых, «всем было весело». Какое это имеет…

— …значение для истории, — подсказал Вася, — весело нам было или грустно.

— Совершенно верно. Во-вторых, «работали здорово» — это не показатель. Назовите проверенную цифру. Наконец, «комсорг Гриша». К чему это фамильярное потрепывание по спине? И вообще некоторая легковесность. Слабо, товарищ Еле… Ели…

— …заров.

— Вот именно. Берите пример с опытных выступающих, с натуралиста Козодоева, например.