Страница 11 из 71
— Так что же произошло? — спросила Мария.
— Да разве вы не знаете? — всплеснула руками Паула. — Вот ведь беда, сети кооперативные порезали. Говорят, Вилнис напакостил. Если бы не пограничники, порешили бы его наши мужики.
— Племянник красного латышского стрелка — враг Советской власти. Позор! — сокрушенно произнес Гунар. — Правду говорил нам комиссар: где нет нас — там есть враг.
— В Средней Азии тоже колхозный хлопок поджигали, людей убивали. И у вас наладится. Поймут все…
— Вот бы послушали наши, как за Советскую власть трудовой люд стоял, — высказал пожелание Гунар и добавил с сожалением: — Только беда — русский знают у нас я, Юлий и наши жены. Марута, дочь Озолисов, — немного…
— Давайте научим всех… Учебники достанем. Я буду читать, а вы переводить. Пока я не выучу ваш язык. Поговорите, Гунар, Паула, с товарищами, спросите, захотят ли?
— Что тут говорить? Все захотят, — горячо ответила Паула. — У многих словари даже есть. Часто меня спрашивают. В клубе будем собираться. Где гостиница была, — пояснила Паула. — Просторные комнаты там есть.
— Я на правлении скажу об этом.
— Вот и хорошо. Давайте ужинать, — пригласила Паула и разлила по стаканам домашнее пиво.
Домой Мария с детьми возвратилась довольно поздно. Андрей с беспокойством спросил:
— Где, люди, были?
— С замечательной семьей подружились! Такие хорошие они! Он был красным латышским стрелком…
— Мария, я тебя не хочу пугать. Не хочу, чтобы, как и на Памире, ты боялась, но будь осторожна. Вилнис Раагу, теперь он прежнюю фамилию взял — Курземниек, был членом мазпульцены. Существовала у них такая детская организация под крылышком кулацко-фашистской партии. Есть подозрение, что сейчас он поддерживает связь с перконкрустовцами. Это — «Крест Перуна». Фашистская погромная организация. Все эти фашиствующие молодчики вольготно жили в буржуазной Латвии, и, думаешь, приняли они Советскую власть? Как раз, жди! В подполье ушли. Озлобились. Связи с заграницей поддерживают. От них всего можно ожидать. Те же басмачи.
— Я пообещала, Андрюша, учить рыбаков русскому языку.
— Молодчина ты какая! — воскликнул Андрей. — Только договоримся: если случится тебе задержаться, я встречать буду.
— Договорились.
На следующий день Паула пришла за Марией и повела ее в клуб. Дорогой радостно рассказывала:
— На правлении так порешили: заниматься три раза в неделю. А когда шторм — каждый день. Все хотят знать русский язык. Все, все. Клуб набился полный. Сидеть негде.
Мария, слушая Паулу, думала, что та сильно преувеличивает, но каково же было ее удивление, когда она увидела переполненный зал. Люди сидели даже в проходах на принесенных из дому стульях и табуретках, и Мария с трудом прошла к приготовленному для нее стулу, возле которого уже сидел Гунар, довольный, гордый. В зале кто-то робко захлопал в ладоши, зал подхватил дружно, словно встречали здесь именитого гостя. Мария смутилась.
Когда она работала секретарем райкома комсомола, ей приходилось часто выступать и перед своими сверстниками, и перед пожилыми людьми, однако за годы, которые провела на заставе, отвыкла от таких встреч, тем более от аплодисментов. Мария сразу даже не могла различить лица людей, видела лишь черные, серые и цветастые пятна, стояла и смущенно улыбалась этим пятнам. Но вот зал начал затихать, смущение Марии тоже прошло, и она увидела много пожилых рыбаков, ровесников ее отца, молодых парней и девушек, по-праздничному нарядно одетых, словно собрались они на танцевальный вечер, а не на занятие кружка. Ни тетрадей, ни карандашей и ручек ни у кого не было, и Мария решила на этом необычном уроке рассказать о себе.
Она начала говорить о жизни в своей рабочей семье, о фабрике, о первых самостоятельных шагах, о решении поехать по путевке комсомола в Среднюю Азию, а Гунар переводил фразу за фразой ее исповедь. Зал настороженно слушал о памятнике пограничникам, построенном молодежью глухих предгорных кишлаков, о костре, на котором горели паранджи, о басмачах, о безвыездной многолетней жизни на Памире, о погибших на Талдыке строителях дороги, о молодых узбечках, севших, вопреки вековым устоям, на трактор, о разрушенных дувалах и окнах, вставленных в глухие стены домов. Мария рассказывала неторопливо, Гунар переводил, а когда она закончила, в зале долго и громко хлопали.
Первым к ней подошел Юлий Курземниек, кряжистый мужчина с черной окладистой бородой, пожал руку и произнес торжественно:
— Я верил, что бился за святое дело. Разгородим и мы заборы.
Ее окружили, пожимали руки, называли свои имена и фамилии, а она счастливо улыбалась, стараясь запомнить непривычные фамилии и лица новых знакомых.
Домой Мария шла вместе с Гунаром и Паулой. Гунар все больше молчал, а Паула тараторила без умолку, восхищаясь отвагой Марии, добровольно поехавшей на край света.
— А вы же, Паула, не испугались пойти замуж за красного латышского стрелка, за опального? Опорой стали ему. Легко ли?
Паула ничего не ответила. Возбужденность ее вдруг сменилась задумчивой грустью.
— Всякого натерпелись мы с Гунаром. Голод, холод. Издевательства, — со вздохом произнесла она, помолчала я добавила: — Без любви на такое не пойдешь.
Дальше шли молча. Хвойные иголки, устилавшие дорогу, мягко пружинили, и, казалось, звук шагов утопал в них, тишина заснувшего леса совсем не нарушалась. Путники словно плыли в терпкой душной темноте. Поселок с его редкими желтыми огоньками в оконцах остался уже далеко позади. Смолк и говор людей, расходившихся по домам из клуба.
Вдруг рядом, чуть правее дороги, сухо, как холостой выстрел, хрустнула ветка. Мария вздрогнула, остановилась, резко повернула голову вправо и стала всматриваться в темноту чащи. Ей даже показалось, что к одному из стволов прижался человек.
— Вон, Гунар… — начала говорить она, но Гунар спокойно сказал:
— Не надо останавливаться, — взял ее под руку. — Пойдем.
Она подчинилась спокойной просьбе Гунара, хотя недоумевала, отчего он делает вид, что ничего не слышал.
Слева между деревьями затеплился огонек.
«Ну вот и дошли», — облегченно вздохнула Мария к прибавила шаг.
Когда подошли к калитке, она пригласила Гунара к Паулу зайти в дом, но Гунар отказался с необычной для него поспешностью:
— Нет, нет. Поздно уже. Не надо беспокоиться.
Молча они пожали друг другу руки, и Гунар с Паулой быстро пошли обратно.
«Да. Был кто-то в лесу. Был!»
Перешагнув порог калитки, которую открыл часовой, Мария неспешно пошла через двор заставы к командирскому домику, ласково светившемуся чистыми окнами. И эта привычная обстановка подействовала успокаивающе. Мария почувствовала себя вновь уверенно и решила не говорить мужу о подозрительно хрустнувшей ветке, чтобы не беспокоить его лишний раз, а рассказать только о том, как много народу было в клубе, как внимательно слушали ее, потом долго аплодировали. Мария хотела поделиться лишь своей радостью, своим счастьем, однако разговор получился совсем иным.
Андрей оказался дома не один. Вместе с ним сидел за столом и пил чай незнакомый ей капитан.
— Гость у нас, Маня. Комендант наш, — сказал Андрей, встав навстречу жене и привычно целуя ее, как это делал всегда, когда уходил на службу или возвращался домой. — Мы вот тут без тебя…
— Вы уж извините нас. Поговорить хотелось по-домашнему, вот и сообразил Андрей Герасимович чай, — заговорил капитан, выходя из-за стола и протягивая руку Марии. — Капитан Хохлачев. Денис Тимофеевич.
Мария с удивлением увидела, что капитан — ровесник Андрея и чем-то похож на него: высокий, широкоплечий, как и Андрей, с такой же огрубевшей от ветра и солнца кожей на руках и лице, с обветренными губами (верхняя даже треснула до крови), и волосы у капитана очень походили на волосы Андрея, и только глаза были карие.
— Мария Петровна, — несмело ответила она и удивилась своей несмелости. Затем она сунула руку в карман шерстяной кофточки (она брала ее с собой, но так и не надела), чтобы достать платочек, но вместо платочка вынула небольшой листок бумаги, свернутый вчетверо. Развернула удивленно, разобрала только восклицательный знак в конце написанного не по-русски текста и протянула листок мужу.