Не говори маме

А все-таки жаль, что я не успела рассказать Габриловичу один маленький случай, который бы его обрадовал. Показывали по телевизору старую картину «Коммунист». Я сидела в чужом доме с двумя девочками семи и восьми лет. Я хотела выключить телевизор, чтобы звонить по телефону, но вдруг увидела их глаза! Они смотрели на Урбанского, который рубит деревья чтобы растопить паровоз, они смотрели прекрасную сказку, и никакая сила не оторвала бы их от экрана. Я и сама засмотрелась. Значит, живо это кино. Как живы для меня те уроки, когда на примере этого самого эпизода, еще не написанного, только придуманного, мы обсуждали — что такое сказка и что такое «просто вранье!» Габрилович тогда сочинил, что смерть коммуниста будет долгой, неправдоподобно долгой, пуля его не берет, его убивают, а он живой! И две девочки дрожали перед экраном, вцепившись в стулья, знать не знающие ничего про коммунистов, и едва ли они когда-нибудь узнают имена Габриловича, да и Урбанского, и Райзмана, они теперь живут в Америке, но благородный богатырь навсегда останется в их памяти. И замечу, кстати, ни один самый яростный антикоммунист не покусился на славу того знаменитого фильма, он стоит особняком, крепче памятников, которые можно снести.

                             «Киносценарии», № 1, 1994

«Голос» — это кино о кино. И о смерти. Режиссер Илья Авербах. В главной роли Наталия Сайко. В роли режиссера Леонид Филатов. Фотография Елены КарусаарЕлизавета Никищихина, Наталия Сайко, Леонид Филатов. Фотография Елены КарусаарМы с Ильей в нашей квартире на Подрезовской улице в Ленинграде. Для Ильи Ленинград всегда оставался Петербургом. Фото Ю. Колтуна«Голос». Сергей Бехтерев в роли композитора. Фотография Елены Карусаар«Голос». Татьяна Лаврова. Фотография Елены Карусаар«Голос». Елизавета Никищихина в роли второго режиссера. Фотография Елены Карусаар«Голос». Алла Осипенко и Наталия Сайко. Фотография Елены Карусаар«Голос». Всеволод Шиловский в роли оператора. Фотография Елены КарусаарМы с Ильей Авербахом на съемке фильма «Чужие письма» в Калуге, 1975 год. Фотография Елены Карусаар«Чужие письма». Ирина Купченко в роли Веры Ивановны. Фотография Елены Карусаар«Чужие письма». Ирина Купченко и Зинаида Васильевна Зеленая в роли старой учительницы. Фотография Елены Карусаар«Чужие письма». Светлана Смирнова в роли Зины Бегунковой и Олег Янковский. Фотография Елены Карусаар«Чужие письма». Светлана Смирнова, Иван Бортник, Майя Булгакова. Фотография Елены КарусаарИлья Авербах на съемке кинофильма «Чужие письма» В роли художника — художник С. Коваленков. Фотография Елены КарусаарГригорий Михайлович Козинцев, руководитель режиссерских курсов «Ленфильма»Евгений Габрилович и Илья АвербахИлья Авербах на съемке.Режиссер Кира Муратова. (Про фильм «Долгие проводы» читайте статью «За что?»)Фильм «Долгие проводы». Зинаида Шарко и Олег Владимирский.Зинаида Шарко в роли Евгении Васильевны.«Долгие проводы». Мать и сын на кладбищеНаталия Рязанцева. Фото Т. Шахвердиева

Незабываемый тысяча девятьсот пятьдесят восьмой

Я рассказывала эту историю не раз. И не только я. Все, кто в те годы учился или работал во ВГИКе, причастны к этой истории, теперь уже ставшей историей. И где-то в архивах можно отыскать те газеты — «Комсомольскую правду» и «Московский комсомолец», где по указке сверху, в назидание всему неблагонадежному студенчеству, громили наш несчастный заблудший курс. Четвертый сценарный.

Курс был дружный — до поры до времени, то есть устраивали вечеринки, собирались в общежитии готовиться к экзаменам и писать шпаргалки, выезжали на летнюю практику большими компаниями. Хотя все были разные — по возрасту и житейскому опыту. Например, нашему старосте Косте Бушкину было больше тридцати пяти, и был он до ВГИКа уже майором-артиллеристом, и еще было трое совсем взрослых, а я поступила неполных семнадцати лет, и пас — прямо из школы — тоже было трое. Полкурса — москвичи, остальные — из разных дальних краев, жили в общежитии, тяжело жили, впроголодь. Эти контрасты не мешали нам вместе пить водку, до одурения спорить, обсуждая больные «русские вопросы» и кто с кем «пошел бы в разведку».

Теперь много написано про «детей ХХ-го съезда». Вот мы и были теми самыми детьми. На специальном собрании, в глубокой тишине, нам зачитали знаменитый доклад с разоблачением «культа личности», и всем вдруг показалось, что наступила долгожданная свобода слова, время больших разоблачений и всеобщего очищения, и каждому хотелось внести свою лепту в этот процесс. «…Но гражданином быть обязан» — еще в школе учили. И уж мы-то не будем тем стадом баранов, при молчаливом пособничестве которых творились страшные злодеяния. А тут — венгерские события, вторжение наших танков в Будапешт, и во вгиковской стенгазете кто-то осторожно подверг сомнению государственную политику. Пресекли, одернули, пропесочили на собрании, а вскоре появилось новое, извилистое ученое слово «ревизионизм», партия давала отпор всяким «отклонениям от линии партии», и взрослые, умудренные, пуганые, увещевали студентов веским аргументом: «Да вас бы еще недавно на десять лет упекли за разговорчики, а теперь — видите? — другие времена…»