Русалка

Дрожа от усталости и радостного возбуждения, девушка прислонилась спиной к каменной стене дома, стараясь справиться с нахлынувшими чувствами. Прищурив глаза, она всматривалась в темноту. Вдалеке виднелись конюшни.

Ах, если бы сбежать прямо сейчас! Но нет, для путешествия ей нужен теплый плащ и грубая одежда, чтобы она могла выдать себя за паломницу; к тому же ей необходимы деньги, чтобы купить в Лондоне новую одежду и нанять экипаж, в котором она возвратится в свое поместье.

Конюшни…. Ей стоит прямо сейчас дойти до них и наметить для себя лошадь, посмотреть, где лежат седло и уздечка, чтобы быстро их найти, когда потребуется. Приближалась ночь, а вместе с ней и буря; наверное, поблизости уже никого нет; все лошади заперты в стойла.

Ондайн поставила свечу на землю около двери так, чтобы ветер не загасил ее, и побежала через лужайку. С недоумением она отметила про себя, что расстояние до конюшен оказалось гораздо больше, чем ей представлялось, когда она стояла у двери. Земля уходила у нее из-под ног, в животе урчало. Ох уж это ужасное козье молоко, которое никогда не ладило с ее желудком!

Добежав до конюшен, Ондайн вынуждена была на несколько минут прислониться к стене, чтобы не упасть. Все кружилось у нее перед глазами.

Боже! Что за новый удар судьбы? Неужели же теперь, когда она, воодушевленная своим открытием — чудесной дверью, была почти готова к побегу, какая-то странная болезнь помешает ей?!

«Нет, нет! Я не позволю!» — повторила она про себя слова Матильды. Она не поддастся болезни, по крайней мере до тех пор, пока не окажется совсем далеко от поместья Четхэмов! Ондайн с усилием заглянула в стойло. Там стояла каурая кобыла, на которой она уже ездила однажды. Лучше не придумаешь! Рядом, в подсобной комнате, были аккуратно разложены уздечки, седла и подпруги. Не составит труда ускользнуть после полуночи через потайной коридор, прибежать в стойла и оседлать каурую кобылу.

Благословенная надежда! Теперь побег не казался несбыточной мечтой, но самой реальностью!

— Ондайн! Что вы здесь делаете? Буря собирается! Ондайн испуганно вскрикнула, когда услышала голос и почувствовала, как чья-то рука легла ей на плечо.

Клинтон.

В другой руке он держал копьецо для чистки копыт, маленькое, но какое опасное на вид. Он стоял в лунном свете, высокий и мускулистый, и с любопытством ее разглядывал.

Клинтон… Хотя он всегда обходился с ней ласково и мягко, но, возможно, и он способен на убийство…

— Ондайн! — Он почти прошептал ее имя, и девушка вдруг вспомнила шепот, который слышала у себя в комнате в ночи, сверхъестественный, жуткий, способный довести до безумия. — Будь он проклят! — вдруг с ненавистью выкрикнул Клинтон. — Неужели он так оскорбил вас, что вы совсем не хотите остаться? — Он задумался и вдруг, как будто очнувшись, озабоченно спросил: — А Уорик знает, что вы здесь?

— Я…

— Кто-нибудь знает?

— Нет… — едва слышно пробормотала она.

Какая-то свинцовая тяжесть опустилась на нее; ее тело как будто онемело, во рту пересохло, как в пустыне. В двух шагах от нее стоял Клинтон. Вдруг он резко поднял руку и занес над Ондайн зажатое в пальцах копье. Она успела увидеть только напрягшиеся мускулы, тяжелые, узловатые, мощные…

Все произошло мгновенно. Ондайн открыла рот, чтобы закричать, но в этом не было нужды: удар предназначался не ей. Копье, не причинив ей ни малейшего вреда, вонзилось в стену. Клинтон справился со своим гневом и сочувственно посмотрел на Ондайн.

— Вы, кажется, больны. Я отведу вас в дом. Она дотронулась до его руки.

— Спасибо, я лучше…

— Не бойтесь! Я знаю, что он не позволяет вам выходить наружу и не одобрит, если увидит вас со мной. Но я проведу вас незаметно и потом позову мать.

У Ондайн не было сил протестовать. Ей казалось, что она не может даже передвигаться без посторонней помощи. Опираясь на руку Клинтона и не понимая ни одного слова из того, что он говорил, Ондайн направилась в сторону замка Четхэм, который двоился у нее перед глазами. Господи Боже, что же это такое? Что значат этот страх и тошнота?

— Мы у парадной лестницы! Держитесь, я позову свою мать. Ее голова… Что с ее головой? Она попыталась сжать виски, чтобы справиться с головокружением и стряхнуть оцепенение, но слабые, безвольные руки не слушались ее. Это страшное онемение отчасти напоминало действие порошка, которым недавно усыпили ее пираты…

— Мама пришла. Она отведет вас в постель.

Ондайн слышала слова, но не понимала их. Она посмотрела на Клинтона, который улыбался ей, и вновь почувствовала какую-то скрытую опасность, но не могла определить, что это за опасность. Ондайн попыталась позвать на помощь, поднять руки, но они бессильно упали.

— Миледи! Вы больны?

— Да… — прошептала она.

— Я отведу вас в постель. Пойдемте! Дайте я помогу вам. Она с трудом поднялась по лестнице, тяжело навалившись на Матильду.

— Ах, госпожа, что это вам вздумалось бродить? Вам нельзя этого делать. Но теперь вы уже наверняка не уедете от нас. Я же говорила, что вы не уедете отсюда. У меня есть все, что вам нужно. Я знаю все тайны. Я знаю, что случилось с бедной Женевьевой. Я нашла разгадку в церкви. Уорик тоже все узнает. Вы больше никогда никуда не уедете.

До Ондайн доходили какие-то обрывки фраз, но они не имели никакого смысла.

— Разгадка?

— Я нашла разгадку. В церкви.

— В церкви? — Ондайн облизнула языком губы и попыталась осознать услышанное. Разгадка… Разгадка тайны Уорика! Она должна помочь разгадать эту тайну, расплатиться с ним за подаренную ей жизнь, прежде чем вернется в Лондон.

— Мы пойдем туда прямо сейчас, — прошептала Матильда и заговорщицки подмигнула.

Ондайн не сказала ни да, ни нет. Матильда провела ее через холл, а потом, вместо того чтобы подняться вверх по лестнице, они миновали бальный зал, темный и пустой, гулким эхом отражающий шум шагов и ветра за окном, и подошли к двери церкви. Матильда подтолкнула Ондайн внутрь и повела девушку прямо к прекрасному алтарю Женевьевы. Ондайн с ужасом увидела, что камень в полу снова отодвинут, черная пустота, ведущая в склеп, зияла перед ее затуманенным взором, как огромная прожорливая пасть.

С алтаря, как с виселицы, свешивались в яму две веревки с завязанными на концах петлями. Прекрасный мраморный ангел с небесным выражением лица как будто смотрел на смерть у своего подножия.

Ондайн хотела закричать, но голос не повиновался ей. О Боже! Ее объял смертельный ужас. В этот момент она поняла, что Матильда собирается ее убить. Ее тело онемело настолько, что она с трудом двигалась, едва говорила.

— Отравлена… — еле слышано прошептала она, в то время как Матильда заботливо усадила ее на церковную скамью, продолжая свои приготовления. — Но за что?

— Ах вы бедное создание! — запричитала Матильда, и только теперь — увы, слишком поздно — Ондайн отчетливо увидела явное безумие в глазах женщины. Да, она всегда чувствовала, что по Четхэму бродит безумие, но никогда не подозревала, что оно исходит от Матильды.

Матильда! Та, которая клялась, что любит Женевьеву. Матильда, которая лила безутешные слезы, когда узнала, что ее хозяйку и будущего ребенка собираются отослать из замка.

— За что? — пробормотала Матильда с отсутствующим видом, проверяя прочность петель на обеих веревках, спускавшихся с мраморного алтаря.

— Но вы же любили ее? Вы заботились обо мне.

— Да, конечно, я очень, очень любила Женевьеву! Дорогая моя девочка, вы тоже прелестны. Посмотрите, у меня здесь как раз две петли. Чтобы вы не чувствовали себя одинокой! Ах да, я совершила ошибку! С Женевьевой я ошиблась.

— Нет…

— Но они так кричали! — оборвала ее Матильда, неожиданно приходя в ярость. — Ах, госпожа, вы слышали, как они кричали? Мертвая госпожа и моя обожаемая мать! Она, знаете ли, совершила самое настоящее преступление! Я сама все это видела! Я там была в тот день! Моя мать столкнула леди Четхэм! Но какой это был ужас, когда она сама оступилась и полетела вниз! Ондайн, вот с того самого дня они стали кричать и умолять меня! Женевьева… Я думала, она успокоит их. Такая молоденькая, прекрасная, добрая! Я надеялась, что она исполнит их желания и они успокоятся. Но я ошиблась… Женевьевы оказалось недостаточно! Но ведь это так просто! Разве вы не понимаете? Помощниц должно быть две. Графиня Четхэм — для графини, а незаконная дочь — для любовницы! И тогда мы займем свое навечно проклятое место в нишах этого дома!