Кремлевское кино

— Жена Нина любимая и единственная, товарищ Сталин, — откликнулся Черкасов. — Сыну шесть лет будет. Дочки… Одна в блокаду погибла, другая в младенчестве померла… Так вот, я не об этом. В юности я работал статистом в Мариинском театре и много раз наблюдал выступления Шаляпина. Вот уж великий был мастер перевоплощения!

— Да, это точно, — улыбнулся Сталин. — Я сам несколько раз его видел. Скала! А еще Николай Петрович Хмелев непревзойденно перевоплощался, Каренин — одно, Беликов — другое, Тузенбах — третье. Даже Ивана Грозного успел сыграть перед смертью. Кстати, он и в какой-то из ваших фильм успел сыграть, Сергей Михайлович?

— То есть как в какой! — подпрыгнул на своем стуле Эйзенштейн. — В «Бежином луге».

— А где эта фильма сейчас? — то ли в шутку, то ли всерьез поинтересовался хозяин кабинета.

— Как где? Смыта, уничтожена! По вашему же приказу!

— По приказу товарища Сталина? — вскинул брови товарищ Сталин. — Ну, это он, знаете ли, пожалуй, погорячился. Я ему скажу, чтоб он так больше не делал, ладно?

— Ладно, — растерянно пробормотал Эйзенштейн.

— Каковы же реальные сроки переделки вашей картины об Иване Грозном? — спросил Жданов.

— Тут излишняя торопливость не нужна, — вставил свое суждение Сталин. — Самое важное, чтобы картина была сделана в стиле эпохи. В соответствии с исторической правдой. Необходимо выпускать на экраны исключительно кинофильмы высокого качества. Зритель наш вырос, и мы должны показывать ему только высококачественные художественные произведения. Как вы думаете заканчивать фильм?

Эйзенштейн почему-то подавленно молчал, и вместо него вновь ответил Черкасов:

— Как и предполагалось по первоначальному варианту сценария, фильм должен заканчиваться ливонским походом и победоносным выходом Ивана Грозного к морю. Вот он стоит в окружении военачальников, знаменосцев и воинов. Стоит на берегу моря, перед набегающей волной. — И Николай Константинович медленно поднялся, вытянулся во весь свой двухметровый рост. И заговорил уже голосом Ивана Грозного: — Сбылась его заветная юношеская мечта увидеть море синее, море дальнее, море русское. Он вглядывается вдаль и говорит: «На морях стоим и стоять будем!»

Сталин захлопал в ладоши, заулыбался и воскликнул:

— Ну, что же!.. Ведь так и получилось. И даже намного лучше! Желаю вам, товарищи киноделы, большого успеха!

Они попрощались, а на следующий день Черкасов прочитал в газетах указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении ему звания народного артиста. И теперь, рассказывая о встрече, вдруг честно признался:

— Я подметил у Сергея Михайловича одну неприятную особенность. Когда его фильмы хвалят, он говорит «я»: «моя методика», «мой замысел», «моя идея», а когда ругают, он говорит «мы»: «мы ошиблись», «наш промах», «мы будем переделывать».

— Это точно! — согласился Александров. — И что же он? Намерен переделывать?

Черкасов помолчал и угрюмо ответил:

— Не будет. Вся моя работа насмарку. Да и хрен с ней!

— А почему не будет? Он сам сказал? — удивилась Орлова.

— Сам. Когда мы вышли, сказал. Говорит: «Забудьте про Ивана Грозного. Я больше ничего не буду делать. И вообще мне год жить осталось. Я что, этот год буду всякой ерундой заниматься?»

— Это он давно себе вдолбил в голову, — кивнул Александров. — Ему в юности нагадали, что прославится на весь мир, но умрет в пятьдесят лет. В январе следующего года ему как раз пятьдесят исполняется.

— Врет, не помрет, — сердито пробурчала Раневская. — Такие, как он, всю жизнь твердят, что помрут, а сами живы-живехоньки. — Тут же ее лицо просияло: — Лапочка Сталин! Так и надо этому задаваке! Который меня, бедную дочь небогатого миллионера, так профуфырил!

Фуфа Великолепная постоянно в кого-то влюблялась. У нее был заочный муж Пушкин и частые заочные же любовники.

Раневская родилась в Таганроге в семье нефтепромышленника Гирша Фельдмана, про которого один из ее братьев, наслушавшись марксизма, однажды заявил: «Наш отец — вор, и все богачи — воры! Все наше имущество наворовано». «И даже мои куколки?» — в испуге спросила маленькая Фанни. «Безусловно!» — ответил юный марксист. И она горестно представляла себе, как ее мама стоит на полундре, а папаша пролез в детский магазин и торопливо набивает мешок игрушками для трех своих сыновей и двух дочерей.

Гирш Хаимович имел столько денег, что после революции эмигрировал даже на своем собственном, ты подумай, пароходе. И вся семья вместе с ним — мать Милка Рафаиловна, братья Яша, Рудик и Лазарь и сестра Белла, в отличие от Фанни, очень красивая. А вот Фанни осталась, потому что уже успела войти в жизнь театральной и литературной богемы, подружиться с Цветаевой, Маяковским, Мандельштамом и безумно влюбиться в Качалова. В Москве ее актерская карьера не задалась, она переехала в Керчь, где за ней ухаживал молодой актер из «кушать подано», и, когда однажды они прогуливались по горе Митридат, Фанни решила пересчитать деньги, присланные ей по почте родителями, ветер вырвал их у нее из рук и понес по воздуху, а она, глядя им вслед, сказала:

— Денег, конечно, жаль, но вы только посмотрите, как они красиво летят!

— Так могла сказать только чеховская Раневская, — ответил молодой человек, и с того дня появился знаменитый псевдоним, Фанни Гиршевна Фельдман превратилась в Фаину Георгиевну Раневскую. Однако до ее сорокалетия это имя ничего не говорило зрителям, пока она не сыграла горьковскую Вассу Железнову в Центральном театре Красной армии. Раневская даже звание заслуженной артистки РСФСР получила.

Кинозрители не очень-то запомнили ее ни в «Пышке» у Ромма в роли госпожи Луазо, ни в «Думе про казака Голоту» у Савченко, где она, играя попадью, кормила птичек в клетке и приговаривала: «Рыбы мои дорогие, вы все прыгаете, прыгаете, не даете себе покоя». Но грянул «Подкидыш» Татьяны Лукашевич, и отныне вся страна при виде Раневской со смехом повторяла: «Муля, не нервируй меня!» — фразу, в сценарии отсутствовавшую, придуманную самой же актрисой. Сначала она радовалась всесоюзной славе, потом эта Муля стала ее раздражать, хотелось трагической или хотя бы трагикомической роли. Такой стала Роза Скороход в картине Ромма «Мечта», но большой славы эта роль не принесла, если не считать, что президент Америки Рузвельт, посмотрев присланный Сталиным фильм Ромма, увидел в Раневской такой талант, что в Тегеране, беседуя с Дядюшкой Джо, назвал ее ни много ни мало — одной из лучших мировых актрис!

Накануне войны роль не трагикомическая, а по-настоящему трагическая наконец забрезжила. У Эйзенштейна всяк хотел сниматься, даже те, кто не любил его. Всемирная слава, знаете ли! Попав впросак с замыслом фильма про дело Бейлиса, мировой гений вместо него получил масштабный государственный заказ на Ивана Грозного. Главным антагонистом царя, согласно сценарию, выступала его тетка Ефросинья Старицкая, мечтающая посадить на трон своего сына Владимира. Она отравляет любимую первую жену Ивана Анастасию, она строит козни и затевает боярскую смуту. Но в итоге сын убит, ее участь предрешена. Роль страшная и трагическая. И вдруг Эйзенштейн пригласил Фаину Георгиевну к себе, сделал пробы и сказал:

— Не вижу другой актрисы на эту роль, чем вы.

— Дорогой мой! — бросилась она его расцеловывать. — Я так вас люблю, так люблю Ефросиньюшку! Спасибо! Спасибо! Как же вы догадались, что я мечтала об этой роли?

— Сталин подсказал, — усмехнулся режиссер.

— Сталин?! Не может быть! Да как же?

— Он тут недавно при мне говорил Жарову: «Прекрасный вы актер, спору нет, но приклеите усы, бороду или даже бакенбарды, а все равно видно, что это Жаров. Другое дело артистка Раневская. Ничего себе не приклеивает, а в каждой роли разная. Вот какова сила искусства перевоплощения!»

Она чуть не упала, так вскружили голову слова Сталина. Вернувшись домой, собрала все деньги и устроила пирушку, пригласила всех соседей и даже дворника. Никогда не видевшие ее доселе яростной сталинисткой гости с удивлением взирали, как она в десятый раз поднимает бокал за великого Сталина и лишь в третий — за гениального Эйзенштейна.