Кремлевское кино

Потом он, словно очнувшись, бросился в работу, много дел накопилось; дети канючили: ну когда же опять на штурм Зимнего? Но он лишь изредка выкраивал вечерок, чтобы вместе с ними посмотреть что-нибудь опробованное и давно знакомое из Чаплина или Ллойда, пару раз и «Окраину» пересмотрел, удивляясь тому, как нелюбимый в молодости труд сапожника теперь казался таким родным, исцеляющим. Однажды не выдержал, тайком зашел в одну сапожную мастерскую и даже попросил дать ему поработать с часок, домой возвращался — будто материнского молока испил.

Не мог обитать там, где жил с незабвенной Татькой, обменялся квартирами с Бухариным, стал строить новую дачу в Волынском и на Черное море летом отправился в новую дачу, только что построенную в пятнадцати километрах от Гагр на реке Багрыпсте, что значит «холодная», и дача так и стала называться — Холодная речка. Обстановка скромная, но непременно есть бильярд, а галерея на цокольном этаже при желании превращалась в узенький кинозал, экран отъезжал от стены на колесиках и становился перед зрителями.

Когда вернулся в Москву, поставили памятник. Два Ивана — скульптор Шадр и архитектор Жолтовский — изваяли такое, что он едва не задохнулся, настолько точно они отразили сущность Татьки. Из беломраморной стелы, словно ненадолго из небытия в бытие вырвались голова и правая рука, прекрасное грустно-спокойное лицо, античный профиль, кисть руки словно защищает от этого мира, а дальше книзу — гладкая стела, прямоугольная в сечении, олицетворение того, как много осталось непрожитого, неосуществленного, невоплощенного в ее короткой тридцатилетней жизни. И роза, та самая, с которой ее видели в последний раз на вечеринке у Ворошилова, упала к подножию, превратилась в чугунную. Надпись: «Надежда Сергеевна Аллилуева-Сталина, 1901–1932, член ВКП(б), от И. В. Сталина». Он хотел сказать им, что она никогда не была Сталиной, только Аллилуевой, но промолчал, потому что баррикада горя не выпускала слова из горла. Молча он подошел к авторам памятника и только пожал им руки.

Но отныне не так часто, как прежде, стал просить Палосича отвезти на кладбище. До памятника Татька лежала в земле, укрытая сначала белым одеялом снега, потом — травяным дерном, будто зеленым покрывалом. И он мог погладить одеяло или покрывало. А теперь она устремилась в небо и встала высоко над ним, беломраморная, неприступная и гордая, отгородившаяся от всего дольнего мира красивой дланью.

— Считается, когда так рука изображена, это намек, что человек руки на себя наложил, — проворчала однажды старшая сестра Нюра, когда-то первой влюбившаяся в Иосифа.

— Ну, намек, и что же? — возмутился Сталин. — Она ведь и впрямь руки… наложила… — И, зарыдав, как в первые дни после смерти жены, быстро зашагал в свой кабинет.

Но вот уже и год прополз на брюхе, как раненный в обе ноги боец, шестнадцатая годовщина Октября, Мавзолей, Красная площадь, парад, и Надя где-то рядом, но она уже год назад ушла с парада — голова! голова! — и нет ее, только античный профиль и рука на кладбище под стеной Новодевичьего монастыря, и павшая роза.

И уже не ее хоронят, а японского вождя компартии Сэна Катаяму, у которого настоящая фамилия по-русски нехорошо звучит. В семьдесят лет окончил в Москве Коммунистический университет трудящихся Востока, да и помер. Хоронили у Кремлевской стены за Мавзолеем, где начал разрастаться некрополь: Свердлов, Дзержинский, Фрунзе, Клара Цеткин, Скворцов-Степанов, Цюрупа, Красин, Стучка, Стопани и многие другие. Одних — в землю, других — в стену в виде праха.

Может быть, надо было там же и Таточку?..

Через неделю после похорон японца — установление дипотношений с Америкой, главный буржуазный Минотавр признал нашу шестнадцатилетнюю девушку — республику труда! — и сказал ей: ладно, не трону. Рузвельт — хороший парень.

Планы первой пятилетки выполнили, здравствуй, вторая. Здравствуй и ты, первый том Малой советской энциклопедии. Глянь, планета Земля, у нас уже есть своя энциклопедия! И прощай, Анатолий Васильевич, еще один обитатель примавзолейного погоста, светлая голова Луначарский.

Вторая зима без Надежды. Рана заживает, но болит. В Большом театре — десятилетие годовщины смерти Ленина. А ленинская Надежда еще жива, вон, мордастая, лупоглазая. Смог бы он, Сталин, любить Татьку, если бы она в свои шестьдесят пять стала такая? Смог бы. Только она не стала бы, всегда следила за своим лицом. Да и лицо — зеркало души.

Вот уже и Семнадцатый съезд партии, подведение итогов пятилетки, доклады об успехах, утверждение второго пятилетнего плана и — всеобщая любовь, во всех докладах его имя сверкает стальным блеском, то и дело кричат ему славу и здравие, даже Бухарчик заканчивает свой доклад тем, что величает его фельдмаршалом пролетарских сил, лучшим из лучших, ура!

— Бухарчик, — ласково взял его на лестнице за лацкан лучший из лучших, — зачем ты назвал товарища Сталина каким-то там фельдмаршалом? Товарищ Сталин такой же рядовой солдат партии, как все мы. Нехорошо раздавать чины в партии, Николай. Позвал бы лучше одинокого бобыля чай с вареньем пить.

И они снова подружились. В память о Наде, которая так любила Бухарина. И ее дружка по Промакадемии в память о ней в ЦК ввели — шута Никитку Хрущева, уже лысеющего.

Весной вдовец Иосиф писал матери: «Я здоров, не беспокойся обо мне. Я свою долю выдержу. После кончины Нади, конечно, тяжелее моя личная жизнь, но ничего, мужественный человек должен остаться всегда мужественным».

Сетанка заканчивала первый класс, училась старательно, и весной отец все чаще внимал ее призывам штурмовать Зимний. По-прежнему смотрели в основном испытанное старое. Но Шумяцкий то и дело подбрасывал и новинки. «Иудушку Головлева» в целом одобрили, а исполнителя главной роди Гардина наградили званием заслуженного артиста. Новая комедия Протазанова «Марионетки» детей позабавила, и лишь это спасло картину от сталинского разноса: действие опять в какой-то вымышленной европейской стране Буфферии, где у власти фашисты да капиталисты, имена у героев До, Ре, Ми, Фа, Соль, Ля, Си, опять буффонада, в конце Буфферия объявляет войну Советскому Союзу, но, оказывается, все герои фильма — марионетки, от них идут ниточки, сходящиеся в одних руках.

— Хорошо, конечно, пропагандично, или как там это сказать: пропагандно? Но опять не то, товарищ Шумяцкий, хочется светлого, радостного, веселого.

— Скоро будет, товарищ Сталин, не беспокойтесь, Александров заканчивает работу над фильмой «Веселые ребята».

— Хорошее название. Жаль, если исполнение не будет соответствовать.

— Вообще, кино разворачивается широким фронтом. Козинцев и Трауберг начали фильму о революции в совершенно в новом ключе. Шенгелая приступает к экранизации «Поднятой целины». Пудовкин будет снимать картину «Авиация». А еще Михаил Булгаков, этого драматурга, я знаю, вы цените, написал сценарий фильмы «Мертвые души» по Гоголю.

— Что ж, это интересно. Булгаков сам гоголевского склада. А кого метите в режиссеры?

— Хочет снимать… — Шумяцкий замялся, — Пырьев.

— Пырьев? Этот скукодел? — возмутился Сталин. — Ни в коем случае! Пырьев-Растопырьев!

— Понял, товарищ Сталин, учтем. И хотел бы вас еще раз просить о разрешении побывать в Европе и США. Мне необходимо ознакомиться с передовой европейской и американской технологией и организацией. К тому же осенью в Венеции ожидается международная выставка кинематографии, и мне бы…

— Изложите все подробно в письменной форме, — приказал Хозяин, но, когда Борис Захарович представил письменную заявку на трехмесячную командировку, резолюция оказалась шваховая: «Я не сочувствую». Зато в качестве утешения нарком кино получил затребованную им для нужд своего ведомства инвалюту и в начале мая на Васильевской улице открыл Московский дом кино.

Понравилась Сталину и экранизация «Грозы» Островского. Великолепную актрису Аллу Тарасову он уже много раз видел во МХАТе, куда его изредка затаскивала Надежда Сергеевна. Ирина в «Трех сестрах», Грушенька в «Братьях Карамазовых», Елена в «Днях Турбиных», Сюзанна в «Женитьбе Фигаро», Дездемона в «Отелло», Негина в «Талантах и поклонниках» — она играла много, настоящая звезда! Но лишь теперь, увидев ее не на сцене, а на экране, Сталин вдруг увидел, как она похожа на Джеральдину Фаррар, а значит, отдаленно — на его Татьку. Скорбные брови, красивый печальный голос, античный профиль, благородная стать. А когда в финале героиня Тарасовой бросилась с обрыва, он тяжело поднялся с кресла и молча вышел из зала, понимая, почему нарком кино не спешил ему показывать эту ленту начинающего режиссера Петрова, уже в марте вышедшую на экраны, до того, как посмотрел главный зритель. И сходство, и самоубийство. Однако тонкий и деликатный человек этот Шумяцкий! Только после настоятельной просьбы Хозяина, наслышанного об успехе «Грозы», привез картину в Зимний сад.