Страница 15 из 116
В начале тридцатых слово «невозвращенец» звучало нередко. Люди уезжали в заграничные командировки и не возвращались. Даже сам генеральный секретарь партии всякий раз, отправляя жену в Германию и Швейцарию, где она проходила курсы лечения у лучших докторов, волновался, а вдруг и его родная Татька не захочет вернуться к нему, к их постоянным ссорам. И всякий раз, лично встречая ее на Белорусско-Балтийском вокзале, он шептал: «Слава Богу!»
Когда за связи с оппозицией арестовали очередного председателя «Союзкино» Мартемьяна Рютина, в числе многих обвинений ему вменили и недосмотр за невозвращенцами — режиссером и сценаристом Федором Оцепом и актером-бурятом Валерием Инкижиновым, исполнителем главной роли в фильме Пудовкина «Потомок Чингисхана». Мартемьяна Никитича отпустили на свободу, но, лишившись поста наркома кино, Рютин опубликовал манифест «Сталин и кризис пролетарской диктатуры», где с самоубийственной смелостью лупил наотмашь: «Сталинская политическая ограниченность, тупость и защита его обанкротившейся генеральной линии являются пограничными столбами, за черту которых отныне не смеет переступить ленинизм, подлинный ленинизм отныне перешел на нелегальное положение, является запрещенным учением, ошибки Сталина и его клики из ошибок переросли в преступления, Сталин объективно выполняет роль предателя социалистической революции. При таком положении вещей у партии остается два выбора: или и дальше безропотно выносить издевательство над ленинизмом, террор и спокойно ожидать окончательной гибели пролетарской диктатуры, или силою устранить эту клику и спасти дело коммунизма!» Мартемьяна Никитича снова арестовали, приговорили к расстрелу, но заступился добрый Киров, и Сталин разрешил заменить смертную казнь на десять лет лагерей.
Записка заведующего ОГИЗ А. Б. Халатова Л. М. Кагановичу о гонораре Э. Синклеру. 16 августа 1931
Подлинник. Машинописный текст. Подпись — автограф А. Б. Халатова. [РГАСПИ. Ф. 17.Оп 114. Д. 252. Л. 40]
Письмо Э. Синклера председателю ЦИК СССР М. И. Калинину о содействии в финансировании работы С. М. Эйзенштейна. Не позднее 8 сентября 1931
Копия. Машинописный текст. [РГАСПИ. Ф. 558.Оп 11. Д. 753. Л. 12]
Сменивший Рютина на его посту в «Союзкино» и ставший де-факто наркомом кино Борис Шумяцкий бдительнее следил за теми, кто отбывал за границу, стараясь угадать возможных невозвращенцев.
— Если Эйзенштейн не вернется, вы, товарищ Шумяцкий, лично за это ответите, — однажды за бильярдом произнес Сталин.
Но Сергей Михайлович, зажатый продюсером Синклером в тиски, давно уже сам мечтал о возвращении в СССР, где ему куда вольнее работалось. И в мае того же года, когда Сталин послал Синклеру грозную телеграмму, ему удалось вырваться и вернуться домой, в свою просторную и уютную квартиру на Чистых прудах, обнять заждавшуюся Перу, уже не надеявшуюся его увидеть. Ему устроили пышную встречу в Институте кинематографии, где он преподавал до отъезда и где для него всегда сохранялось место. Мало того, его теперь назначили заведующим кафедрой режиссуры.
Г. В. Александров, С. М. Эйзенштейн, Уолт Дисней, Эдуард Тиссэ. Сентябрь 1930. [ГЦМК]
Потом прогремела встреча со зрителями в Малом Гнездниковском с непременным показом легендарного «Броненосца». Всемирно известный режиссер ждал, что придет и сам Сталин, но напрасно. Значит, все еще сердится за столь длительное отсутствие. Эйзенштейн знал, что именно по распоряжению Сталина их с Гришей фильм «Старое и новое», он же «Генеральная линия», признали идеологически невыверенным и сняли с проката. И все же Сергей Михайлович надеялся, что вождь выдержит паузу, проявит твердость характера, но через месяц-другой встретится с ним.
Увы, прошел май, наступило лето, июнь, июль… А в августе к нему на Чистые пруды приехал друг сердечный Гриша и не знал, куда спрятать глаза от стыда, хотя, по сути дела, стыдиться ему было не за что, не он виноват, что Сталин захотел встретиться только с ним, без Эйзенштейна.
— Джи-и-и! И вы поехали? Без меня?! — воскликнул Сергей Михайлович.
— Я был уверен, что Горький и вас позвал, — виновато моргал в ответ Григорий Васильевич. — Я все ждал, что вы вот-вот приедете. Потом спросил, а мне говорят, что вас не пригласили.
Невозвращенец Горький имел статус особого невозвращенца, ему позволяли приезжать в СССР, но большую часть года проводить все же в Италии. Желая привлечь Алексея Максимовича к жизни на родине, Сталин подарил великому и богатому пролетарскому писателю две роскошнейшие виллы: особняк миллионера Степана Рябушинского в центре Москвы и гигантскую усадьбу Ивана Морозова на берегу Москвы-реки в пятнадцати километрах от своей дачи в Зубалово, куда более скромной, чем морозовская. Увидев, какой ему дарят особняк в Москве, Алексей Максимович рыдал в платок, а при виде дворца на Москве-реке и вовсе чуть в обморок не упал от благодарности.
Вот сюда-то, на морозовскую виллу, в огромный дворец с колоннами ионического стиля, присланный водитель Удалов и привез Александрова. Войдя в просторную гостиную под коринфские колонны и высоченный потолок с изощренной лепниной, Григорий Васильевич увидел сидящих за большим круглым столом Горького, Сталина и… не может быть… Чарли Чаплина! Опешив, он пожал руку Иосифу Виссарионовичу, Алексею Максимовичу и этому человеку, в котором он уже видел не Чаплина, а сильное сходство, да и то лишь на первый взгляд.
— А вот и наш возвращенец, — сказал Сталин. — Присаживайтесь, товарищ Александров. Это, — он показал на Лжечаплина, — нарком по кинематографии Шумяцкий.
— Борис Захарович, — представился тот.
— Александров, — улыбнулся режиссер, прекрасно понимая, что не нуждается в представлении, и сел за стол, уставленный деликатесами: окорок, буженина, осетрина, заливная стерлядь с креветками, овощные салаты, сыры, грибочки, копченые миноги. Прислуживающий подавальщик принес новую глубокую тарелку и объявил:
— Сациви.
— Выпьем за возвращение этого человека, — сказал Сталин. — Вам, мистер Александров, наверное, виски подать? Отвыкли от наших напитков?
— С удовольствием махну водочки, товарищ Сталин, — чувствуя к себе расположение генсека, разулыбался Григорий Васильевич. — Вместе с Алексеем Максимовичем.
— Водка зело отменная, — заокал Горький, наливая ему из запотевшего графинчика.
Дело шло к вечеру, и не упрекнешь, что рановато взялись за крепкие напитки. Впрочем, водку пили только Горький да Александров, причем писатель после каждой рюмки долго кашлял. Сталин слегка пригубливал красное вино, а Шумяцкий и вовсе довольствовался лимонадом Лагидзе. Весело захмелев после трех первых рюмок, Григорий Васильевич едва не спросил, а где же Эйзенштейн, но вовремя спохватился: сами скажут.
А. М. Горький и И. В. Сталин. 1931. [РГАКФД]
— Ждем ваших интересных рассказов про Америку, про Мексику, — подбодрил его Сталин.
— Мексика прекрасна. Америка ужасна, — ответил режиссер.
— Вот как? — вскинул брови генсек.
— То есть ужасны сами по себе капиталистические отношения, — пояснил Александров. — Но есть чему поучиться. Это безусловно.
— А почему Эйзенштейн и Тиссэ вернулись в мае, а вы только что? — спросил Сталин.
— Так, Иосиф Виссарионович, я вынужден был задержаться, чтобы свести баланс, так сказать, наших деловых отношений с киностудией «Парамаунт» и нашим продюсером Эптоном Синклером. Тот еще гусь оказался! Джи-и-и! Ни цента не упустит. Нас буквально за горло во всем держал.