Отставник

Гена рывком открыл глаза, но перед его взором до сих пор стоял медленно приближающийся огненный вал. Он тяжело дышал, не понимая где находится. Захотелось встать и бежать куда угодно, главное подальше от этого жара, что только что обжигал его лицо и руки. Он чувствовал, как от высокой температуры трескается кожа, как по одному или сразу десятком, вспыхнув, мгновенно сгорают его волосы. Он замотал головой, обхватывая её руками и сквозь огненный туман до него стали долетать едва знакомые голоса:

— Что с ним? — говорил беспокойный женский голос.

— Не знаю, тётя Лена. Он спал, а потом стал кричать что-то непонятное и я вас позвал.

— Правильно сделал. Гена! Убери руки от лица и посмотри на меня! Гена, ты меня слышишь⁈

— А… что??? — мягкое прикосновение словно удар током пронзил всё тело.

— Что с тобой, как себя чувствуешь? — говорила воспитательница.

Гена поднял заплаканные глаза на тётю Лену. Он тяжело дышал, словно пробежал десяток километров и только что остановился.

— В-воды… — с трудом произнёс Гена.

— Сейчас, подожди, — воспитательница ушла.

— Страшный сон приснился? — на голос Гена обернулся. На соседней кровати сидел Борис.

— Д-да. Очень страшный.

— По-оня-я-ятно, — протянул Борис, — мне тоже сны снились, страшные, но я их победил и теперь не снятся. Ты главное, когда будешь засыпать, думай о чём-нибудь хорошем, меня так мама учила.

— Вот, возьми. Выпей, — вернулась воспитательница с кружкой прохладной, но не холодной воды и Гена с жадностью, взахлёб, принялся её пить. — Не торопись. Успокойся. Вот молодец. А теперь ложись в кроватку, и ты Борь тоже ложись и ничего не бойся. Я посижу рядом.

Гена посмотрел на оставленную на прикроватной тумбочке пустую кружку с водой и нехотя улёгся в кровать. Он не до конца успокоился, его до сих пор тряс едва заметный озноб. Но осмотревшись по сторонам и не заметив ничего опасного или страшного, улёгся головой на подушку, натянул на себя одеяло, но закрывать глаза не стал.

«Надо думать о чём-то хорошем», — произнёс про себя Гена, смотря за причудливым узором, что формировали тени от ночника. Подсознанием он чувствовал, что увиденные образы ему навредить не могут, но ощущение реальности своих снов не отпускало. Он чувствовал каждый камешек, каждый прутик, пока шёл с группой каких-то людей. Он чувствовал тяжесть амуниции и самое неприятное — он ощущал испепеляющий жар солнца и нестерпимую жажду. А когда совсем рядом полыхнуло, его обдало таким жаром, что он не сдержался и закричал. «Надо думать о чём-то хорошем», — повторил он и прикрыл глаза.

Елена Степановна осталась сидеть рядом с кроватью. Не в первый раз ей приходилось коротать ночь в детской спальне. Большинство детей в учреждение прибывало с психологическими травмами, узнав или догадавшись, что со своими родителями они больше не увидятся. И присутствие воспитателя в ночное время вошло в практику. Она прошлась, осмотрела мирно спящих детей, шикнула на Бориса, чтобы и тот ложился, а не баловался с одеялом, и вновь уселась рядом с новеньким.

«Ничего, Гена, освоишься и страхи пройдут», — подумала она, смотря как закрыв глаза, спокойно задышал новенький.