Гроздья гнева

Добравшись до вагона, отец увидел, что нижний конец доски плавает в воде. Он втиснул ее каблуком в грязь.

— Ну как, Джон, взойдешь сам? — спросил он.

— Ничего, взойду. Иди вперед.

Отец осторожно поднялся по доске и пролез в узкую дверную щель. Фитили у фонаря и лампы были низко прикручены. Мать сидела на матраце рядом с Розой Сарона и обмахивала ее куском картонки. Миссис Уэйнрайт совала сухие ветки в печку, и густой дым, выбивавшийся из-под конфорки, разносил по вагону запах чего-то горелого. Когда отец вошел, мать взглянула на него и тут же опустила глаза.

— Ну… как она? — спросил отец.

Мать не подняла головы.

— Да будто ничего. Спит.

Воздух в вагоне был удушливый и спертый. Дядя Джон с трудом пролез в дверь и прислонился к стенке вагона. Миссис Уэйнрайт бросила топить печку и подошла к отцу. Она тронула его за локоть и поманила за собой. Потом подняла фонарь с полу и осветила им ящик из-под яблок, стоявший в углу. В ящике на газете лежало посиневшее, сморщенное тельце.

— Ни разу и не дохнул, — тихо проговорила миссис Уэйнрайт. — Мертвый.

Дядя Джон повернулся и, устало волоча ноги, пошел в темный угол вагона. Теперь дождь стучал по крыше тихо, так тихо, что все слышали усталые всхлипывания дяди Джона, доносившиеся из темноты.

Отец посмотрел на миссис Уэйнрайт, взял фонарь у нее из рук и поставил его на пол. Руфь и Уинфилд спали рядом, прикрыв руками глаза от света.

Отец медленно подошел к матрацу, на котором лежала Роза Сарона, хотел присесть на корточки, но уставшие ноги не послушались его. Он стал на колени. Мать все помахивала картонкой. Она взглянула на отца, и глаза у нее были широко открытые, взгляд застывший, как у лунатика.

Отец сказал:

— Мы… все сделали… все, что могли.

— Я знаю.

— Мы работали всю ночь. А дерево упало и снесло нашу плотину.

— Я знаю.

— Слышишь? Под вагоном вода.

— Я знаю. Я все слышала.

— Выживет она?

— Не знаю.

— Может, мы… не все сделали, что было нужно?

Губы у матери были сухие и бескровные.

— Нет. У нас выбора не было… мы всегда делали то, что приходилось делать.

— Мы там чуть не до беспамятства работали… и вдруг надо же — дерево… — Мать посмотрела на потолок и снова опустила голову. Отец продолжал, словно он был не в силах молчать. — Может, еще выше поднимется. Вагон зальет.

— Я знаю.

— Ты все знаешь.

Она молчала, а картонка у нее в руке медленно ходила взад и вперед.

— Может, мы в чем-нибудь ошиблись? — снова заговорил отец. — Чего-нибудь не сделали?

Мать как-то странно посмотрела на него. Ее бескровные губы улыбнулись задумчивой, сострадательной улыбкой.

— Ты ни в чем не виноват. Перестань. Все обойдется. Сейчас все меняется… повсюду.

— Может, надо уезжать?.. Затопит.

— Придет время — уедем. Что надо будет сделать, то мы и сделаем. А теперь помолчи. Как бы не разбудить ее.

Миссис Уэйнрайт ломала ветки и подсовывала их в огонь, над которым вставал густой едкий дым.

Снаружи послышался чей-то злобный голос:

— Я сам с этой сволочью поговорю!

И вслед за тем голос Эла у самой двери:

— Куда лезешь?

— Вот сюда. Я доберусь до этого мерзавца Джоуда.

— Не пущу. Что тебе надо?

— Мы бы давно уехали, если бы не его плотина. Это он всех сбил. А теперь машина стоит — ни с места.

— Думаешь, наш грузовик больно прыткий?

— Пусти!

Голос Эла звучал холодно.

— Драться будем?

Отец медленно встал и подошел к двери.

— Ладно, Эл. Я иду. Ладно. — Отец спустился вниз. Мать слышала, как он сказал: — У нас больная. Пройдем вон туда.

Дождь негромко стучал по крыше, а поднявшийся ветер гнал его струями. Миссис Уэйнрайт отошла от печки и посмотрела на Розу Сарона.

— Скоро рассвет, мэм. Вы бы легли, уснули. Я посижу около нее.

— Нет, — ответила мать. — Я не устала.

— Да будет вам, — сказала миссис Уэйнрайт. — Ложитесь, поспите хоть немного.

Мать медленно помахивала картонкой.

— Вы по-дружески к нам отнеслись, — сказала она. — Спасибо вам.

Толстушка улыбнулась.

— Благодарить не за что. У нас у всех одна доля. Случись что с нами, вы бы нам помогли. Или кто другой.

— Да, — сказала мать, — мы бы помогли.

— Или кто другой. Раньше каждый знал только свою семью. Теперь все мы вместе. И чем хуже людям, тем больше у нас забот. Его нельзя было уберечь.

— Я знаю, — сказала мать.

Руфь глубоко вздохнула и отняла руку от лица. Она уставилась невидящими глазами на лампу, потом повернула голову и посмотрела на мать.

— Родилось? — спросила она. — Ребеночек уже есть?

Миссис Уэйнрайт подняла с полу мешок и прикрыла им ящик из-под яблок, стоявший в углу.

— Где ребеночек? — допытывалась Руфь.

Мать провела языком по губам.

— Ребеночка нет. Его и не было. Мы ошиблись.

— Тьфу! — Руфь зевнула. — А я думала, будет ребеночек.

Миссис Уэйнрайт села рядом с матерью и взяла у нее картонку. Мать сложила руки на коленях, ее усталые глаза не отрывались от лица Розы Сарона, забывшейся сном.

— Ну, что же вы? — сказала миссис Уэйнрайт. — Прилягте. Ведь около нее будете. Она вздохнет поглубже, вы и то проснетесь.

— Хорошо. — Мать прилегла на матрац рядом со спящей Розой Сарона. А миссис Уэйнрайт так и осталась возле них.

Отец, Эл и дядя Джон сидели в дверях, глядя, как занимается серый рассвет. Дождь стих, но тучи по-прежнему сплошь затягивали небо. Первые проблески стального света отразились в воде. Из дверей было видно быстрое течение речки, уносившее с собой ветки, ящики, доски. Крутясь воронками, вода стремилась к поляне, к вагонам. От насыпи не осталось и следа. На самой поляне вода стояла спокойно, не потревоженная течением. Границы разлива окаймляла желтая пена. Отец нагнулся и положил прутик на сходни, чуть повыше уровня воды. Они видели, как вода медленно подобралась к нему, подхватила и отнесла в сторону. Отец положил другой прутик, на дюйм выше, и сел, не спуская с него глаз.

— Думаешь, и в вагон проберется? — спросил Эл.

— Не знаю. Ведь еще сколько ее с гор хлынет. Не знаю. Может, и дождь опять пойдет.

Эл сказал:

— Если вода проберется в вагон, так все подмочит.

— Да.

— Больше, чем на три-четыре фута над полом не поднимется, ведь у нее шоссе на пути, она разольется вширь.

— Почему ты так думаешь? — спросил отец.

— А я с того конца вагона следил, как прибывает. — Он вытянул руку. — Вот на сколько поднимется, не больше.

— Ну и что же? — сказал отец. — Пускай. Нас здесь не будет.

— Нет, мы здесь будем. Здесь грузовик. Вода спадет, а с ним после этого на целую неделю хватит возни.

— А что ты придумал?

— Можно вот что сделать: разберем борта у грузовика, устроим настил, поднимем на него все вещи, и самим будет где сидеть.

— Гм! А стряпать как, а что мы будем есть?

— По крайней мере, ничего не подмочит.

Предутренний свет стал ярче, в нем появился серый металлический отблеск. Второй прутик соскользнул с досок, подхваченный водой. Отец положил еще один, повыше.

— Заметно прибывает, — сказал он. — Пожалуй, так и сделаем, как ты говоришь.

Мать беспокойно задвигалась во сне. Глаза у нее были широко открыты. Она крикнула, точно предостерегая:

— Том! Том!