Страница 16 из 19
– Это клепсидра – устройство, которым в нашей гостеприимной гостинице давным-давно измеряется время. Очень давно, многие тысячи лет, – он явно хотел говорить в высокопарной манере мсье Ле-Гранта, но получалось совсем не так витиевато. А со своими развевающимися от ветра рукавами он выглядел даже забавно.
– Тот болван, которого мы встретили у входа и который опять продолжает считать ворон, – он прервался и задумался на секунду, – кхм, господин Клос, вы ведь недавно прибыли. Не знаете случайно, что такое «ворон», которых, как говорится, приходится считать раззявам? Никак не могу понять, что это такое, хотя слышу о них часто.
– Вороны – это такие птицы, вроде чаек, только чёрные, – мальчик подивился неожиданной любознательности Бастьена.
– Вроде чаек, так-так, – Дворецкий запрокинул голову и, не увидев там ни одних, ни других, проворчал:
– Вот уж докатился, уже и чаек среди ясного неба понадеялся увидеть. И дня не пройдёт, стану как все эти…
Очередной порыв ветра взметнул рукава Дворецкого вместе с его ярко-зелёным бантом, и мальчик увидел прямо под ним…
«Нет, скорее всего, показалось», – решил Клос.
– Кхм, так о чём я? Ах да, клепсидра. В общем, тот болван у входа каждый вечер берёт ведро, набирает воду вот в этом резервуаре внизу…
Мальчик увидел, что из конуса тоненькой струйкой сочилась вода и поступала в маленький каменный бассейн внизу. А Бастьен продолжал:
– …Черпает воду, поднимается по лестнице и снова льёт её наверх. Предварительно заткнув, конечно, дырку внизу, иначе время бы никогда не останавливалось. В общем, вычерпывает он всю воду до самого дна, заливает её наверх, после чего звонит вот в этот колокол. То есть… нет, сначала, когда вся вода выльется, бьёт в колокол, а уже потом переливает воду.
И действительно: прямо над ступенями висел довольно большой колокол с верёвкой, конец которой был приделан к площадке наверху. Клос потянулся к верёвке.
– Не смей дёргать раньше времени! – остановил его Дворецкий, – иначе колокол зазвонит, все эти бездельники решат, что рабочий день закончился, и разбредутся по своим номерам. Был у нас один такой случай: мсье Ле-Грант тоща был сам не свой от злости. В общем, работа проще некуда – два раза в день заливать воду и звонить в колокол. Вот бы мне такую работу вместо того, чтобы следить тут за всем и всеми. Отличная работка, как мне кажется.
– А что, если он споткнётся и расплескает всю воду? Что тогда?
– Хм, – Бастьен задумался, – наверное, тогда набирает новую из моря, воды вон сколько вокруг, уж чего-чего, а этого добра у нас хватает!
Он захихикал.
– Далековато до воды-то, да и ведро без верёвки, – возразил Клос.
– Ну, значит, идёт и просит у кого-нибудь или же просто поднимается и спускается аккуратно, чтобы не разливать. Он этим давно занимается, поди, приловчился.
– Но, даже если приловчился, вода ведь со временем испаряется! – у Клоса уже разыгралось любопытство.
– Испаряется – это как?
– Ну, испаряется – это когда воды со временем становится меньше, чем было в самом начале.
Бастьен недоверчиво поглядел на Клоса:
– Знаете, я, конечно, не учёный, как Гетти, но что-то мне не верится, что чего-то просто так становится меньше, чем было вначале. Я скорее поверю, что этот болван прыгает вниз в море с ведром, а потом поднимается по лестнице на самый верх.
– Ну, это же научный факт, Бастьен, неужели ты никогда не оставлял в чашке воду на ночь? Утром же её всегда меньше, чем вечером!
– Зачем мне оставлять воду в чашке на ночь? Если я хочу пить, то наливаю воду в чашку и пью, а не ставлю на себе какие-то эксперименты. И вообще, если бы всё было так, как ты говоришь, то Сплошного Моря бы не существовало: оно бы просто-напросто испарилось за столько-то лет.
– Оно и испаряется, – уже со смехом проговорил Клос.
Его веселил недоверчивый вид Дворецкого, не понимающего очевидных вещей.
– Испаряющаяся вода образует облака, а когда они становятся очень плотными, то идёт дождь. Кстати, что происходит с клепсидрой, когда идёт дождь?
– Подождите с клепсидрой, – перебил его Бастьен, – вот вы говорите, что вода испаряется, она же всегда испаряется, верно?
– Да, это непрерывный процесс.
– Хе, вот вы и попались, где же тогда облака? – Дворецкий указал свои рукавом прямо на небо.
Облаков на небе и вправду не было. Мальчик задумался. Ему никогда не приходил в голову такой, казалось бы, очевидный вопрос.
– Я думаю, что все облака пролились дождём вчера, а сегодня ещё не наполнились. Ну, или, может быть, их сдуло ветром в какое-нибудь другое место.
– А я думаю, что вам, вместо того чтобы забивать голову очень сомнительными вещами, лучше признать, что наша клепсидра – очень полезная и фун… функциональная вещь!
Бастьен, довольный своей словесной победой над Клосом, решил вставить умное словцо.
Клос действительно был обескуражен: даже вопрос с тем, как в гостинице учитывают точное время, когда идёт дождь, теперь показался ему глупым.
«Накрывают чем-нибудь, наверное, вот и всё. Какое это имеет значение?»
Снова подул ветер, задрав зелёный бант Бастьена, и Клос ещё раз увидел (на этот раз ему точно не показалось!): прямо в груди Дворецкого зияла довольно большая сквозная дыра. Спереди она была прикрыта бантом, а сзади была не видна из-за ливреи, в которую он был одет и которую теперь стянул с себя из-за жары.
– Что… что это такое? – мальчик отшатнулся назад и присел на ступени.
– Это? Это мой любимый салатовый бант! Жаль, что не синий, конечно, или не жёлтый. Знаете, такие жёлтые банты…
– Да не бант – у тебя огромная дыра в груди! – перебил его мальчик, забыв про вежливость и тыча пальцем прямо в грудь Бастьена.
– Дыра? – Дворецкий недоумевающе посмотрел куда-то вниз. – Какая дыра? Ах, э-э-эта дыра? – Он отодвинул в сторону свой бант и поводил внутри дыры своей рукой-рукавом. – Сколько себя помню, она всегда была со мной. Жаль, конечно, что меня из-за неё немного меньше, зато она есть только у меня и ни у кого больше!
Он горделиво выпрямился.
– Как же ты тогда… ешь и пьёшь?
От волнения Клос не смог сформулировать вопрос лучше. Ему почему-то показалось, что с такой удивительной штукой в груди можно делать что угодно, но уж точно не есть и пить.
– Хм… есть и пить она мне никогда не мешала. Признаться, она мне вообще ни в чём никогда не мешала. В отличие от вот этого банта, который уже порядком поизносился. Бант этот мне ну уж совсем надоел, но получше пока нет.
Бастьен вздохнул.
Мальчик уже взял себя в руки. Он поднялся по лестнице и вплотную приблизился к Дворецкому:
– А можно мне сфотографировать? – он с энтузиазмом вытащил из кармана фотоаппарат, – только сними, пожалуйста, свою ливрею и отодвинь бант в сторону, чтобы было виднее.
– Нет уж! На такое я не нанимался! Хочешь фотографировать, давай что-то взамен!
Дворецкий вернул бант на место и посильнее натянул ливрею на своё грузное тело.
Мальчик задумался. При себе, кроме собственной одежды и фотоаппарата, у него ничего не было.
– Бастьен, я подарю тебе фотографию тебя самого! На ней будешь изображён ты вместе со своей чудесной дырой!
– Что ещё за фотография? Себя я могу и так рассматривать в зеркале каждый день!
Дворецкий не подал виду, но ему было очень приятно, что мальчик назвал его дыру чудесной. Ему раньше никогда не делали комплиментов.
– Это что-то вроде вот такой маленькой карточки с картинкой тебя в полный рост. Другой такой ни у кого не будет!
Бастьен не очень понял, что именно представляет из себя фотография, но слова о том, что он будет обладать чем-то редким и уникальным, заинтересовали его. Он согласился, с готовностью стянул ливрею с плеч и, гордо выпятив грудь, продемонстрировал дыру, через которую теперь было явно видно голубое небо и, казалось, даже слегка посвистывал ветер. Фотоаппарат щёлкнул.
– Готово? Теперь давайте фотографию! Только самую лучшую! – он протянул руку.