Мой «Фейсбук»

Я пришел раньше, хотел осмотреться, мучительно анализировал, зачем я нужен капитану.

Передумал всякое, вспомнил все до седьмого колена и в результате склонился к версии, что причина — наша совместная с Либерманом работа по военной тематике, которую мы делали в первом квартале по теме «Предельные концентрации наступательных газов силами разных войсковых соединений в полевых условиях».

Мы даже получили с Либерманом патент на установку три нуля восемь бис, которая измеряла убойную силу направленного пучка газов, испускаемых силами одной роты и батальона; до полка мы так и не дошли, тему закрыли из-за интриг в коридорах Генштаба.

Мы с Либерманом получили премию — он, как всегда, на 25 рублей больше, хотя я чуть не заболел на полевых испытаниях под Коломной, отравившись продуктами исследования.

Либерман же в это время сидел в Кисловодске и пил воду из источников, испуская свой сероводород, и валял своего обрезанного «Ваньку» в молочных прелестях профсоюзного работника Веры из города Бугульма.

Называть свой еврейский член «Ванькой» — чистая русофобия, но я понял это только сейчас и только на страницах журнала «Русская жизнь», где тоже гнездились эти пернатые.

Капитана Сорокина я вычленил мгновенно: выправка, стать, ратиновое пальто и шапка не оставляли сомнений — это был он.

Он повел бровью и дал понять, что я должен идти за ним, так мы шли след в след и пришли на рынок, там в мясном ряду он нырнул в весовую, за ним, как крыса под дудочку, зомбированный, нырнул и я, дверь-ловушка захлопнулась.

Он закурил финские «Мальборо» в мягкой пачке и предложил мне, я тоже закурил и подумал: если я попаду к ним, мне тоже дадут «стечкин», шапку и «Мальборо», на душе стало весело, как после травы, которую я курил в армии с другом, хлеборезом Сандриком, уроженцем города Зугдиди.

Тот впоследствии стал авторитетом, и теперь он — смотрящий Пермского края, ну я Вам так, для полноты картины, может пригодиться для расширения контактов.

Сорокин начал издалека, он доложил мне, что знает обо мне все.

Что мать моя Нина Романовна происходит из Хазарского каганата, ее настоящее имя Наиля и папа ее, мой дед, — Рувим; про папу моего он ничего плохого не сказал.

Наш план таков, вы должны помочь Родине, Родина вас не забудет, вы готовы? Время пошло! Время кончилось!

Прошла одна секунда, я согласился, не зная своей судьбы, — данные о моем происхождении меня раздавили, значит, мне теперь придется жить в чужой шкуре, ну что же, подумал я, значит, вот оно, мое новое воплощение.

Я кивнул, он улыбнулся, и я понял, что клясться на крови не придется, я не люблю кровь, я люблю курицу, и голубцы, и еще маковый пирог и варенье из белой черешни, ну это так, Вам для сведения, если в гости позовете.

Сорокин продолжил: в стране есть отдельные отщепенцы, желающие покинуть нашу Родину, предать ее из-за временных трудностей с продовольствием.

Прикрываясь националистическими лозунгами об исторической родине, они рвутся туда и тем самым порочат светлое дело социализма, им надо дать по рукам, а кое-кому и по голове, и мы дадим, с вашей помощью в том числе.

Вы со всей семьей выезжаете в Израиль, потом мы вас в дипломатическом багаже перевезем в США, вы внедритесь в эмигрантское отребье, и потом мы вас вернем в трюме сухогруза «СТЕРЕГУЩИЙ».

На Родине напишете книгу «Я выбрал свободу», вам помогут товарищи из ТАСС, группа уже сформирована.

Мне все нравилось, даже обрезание мне делать было не надо: еще в армии мне после антисанитарной жизни в товарном вагоне, который вез меня на целину убирать невиданный урожай 72-го года, сделали обрезание по причине фимоза; хирург в районной больнице города Павлодар отсекла все лишнее, как Микеланджело Буанаротти, и член из синего стал розовым, и все стало вокруг голубым и зеленым, как в кинохите жестоких тридцатых. С тех пор я заболел искусством, а до этого страдал только венерическими и ОРЗ.

Сорокин попрощался сухо, попросил его не искать. Вас найдут, ведите себя естественно, выйдите из профсоюза и перестаньте выписывать газету «Правда».

Это первый этап, с намеком сказал Сорокин и исчез, как Воланд на Патриарших…

Третье письмо Анне Чепмен

Дорогая Анечка!

Я продолжу свою «Илиаду» (в смысле одиссею моей второй попытки) попасть в органы и исполнить свою заветную мечту.

После встречи с Сорокиным жизнь моя наполнилась смыслом, как грудь матери — молоком перед выкармливанием пятого младенца от неустановленного отца; я стал осваивать профессию агента-нелегала.

Я и раньше следил в те сладкие советские времена за своей Розой, так просто, для навыка, повода она не давала. Хотя один раз было.

Сейчас, когда дети выросли и меня с ними связывает только кредитная карта, я признаюсь Вам, что один раз я ее поймал.

Вы не удивляйтесь, это было у нее с Либерманом — моим начальником, научным соратником и конченой тварью, идущей со мной по жизни; мы сейчас, конечно, с ним не пересекаемся, я живу, как и раньше, по Эвклидовой геометрии, а он всегда жил по геометрии Лобачевского и шел кривым путем, наши параллельные прямые (тогда он еще маскировался под советского человека) пересеклись на диване в гостях у Кирилюка, нашего начальника Первого отдела, который отмечал полувековой юбилей на своей новой квартире на улице Почтовой.

Нас с Либерманом он выделял, как интеллигентов, хотя какой нафиг Либерман интеллигент — так, «образованщина», все по верхам: немножко Северянина знал, Галича пел домашним голосом и на десерт мог прочесть наизусть два стиха Мандельштама — и все…

А вот моя Роза, хотя и работала дефектологом в детском саду, была выпускницей техникума культуры в городе Кинешма.

Она по праву считала себя опорой духовности со времен Киевской Руси, и я с ней был согласен. Как не согласиться?

Из Консерватории она не вылезала, могла «Тамань» прочитать на одном дыхании, вот какая у меня была Золотая Роза, но попала в сети этого таракана Либермана и повелась на Северянина и песенку про гражданку Парамонову; так и взял он ее за живое, психоделик липовый.

Роза и повелась, и прилегла у Кирилюка в кабинете, когда Либерман сети свои расставил, а я в неведении был, в шахматы играл с Кирилюком, в блиц, с форой, у Кирилюка на зоне один мастер сидел, сектант из Литвы, так там он его натянул «е2 — е4».

Так вот, захожу я в спальню — запах ее меня привел, как слепого Аль Пачино, — захожу после поражения 12:10 и вижу, как Роза грудь вздымает, а та волнуется, как Черное море; юбки уже нет, Либерман ужом вьется, я ему говорю, как достойный джентльмен: — «Их мусс» («Я должен, но ты?!»). Либерман все понял, он идиш знал, а Роза сознание потеряла, но я ее простил, она под наркозом была, жертвой стала этого «Вольфа Мессинга» недостреленного.

Хотел уволиться, а потом подумал и не стал: буду я место терять в академической среде из-за всякой дряни.

А Роза, ласточка моя, после этого крестилась и покаяние получила от модного батюшки Геннадия, который служил в Леонтьевском переулке, ныне улице Станиславского, — смешно даже, он кричал «Не верю!», а на нем храм стоял, чудеса!

Ну ладно, это лирика, а дело так было.

На следующий день после встречи с Сорокиным я у Либермана Тору взял на ночь, он удивился, но дал.

Я думаю, у него задание было от Моссада — вербовать незрелых неофитов и некрепких духом советских людей.

Почитал я на ночь — чушь какая-то, любят эти евреи все запутать; заснул, а книга эта вредная так меня ударила по переносице, что залился я юшкой красной.

Роза, воробышек мой, чуть кровь остановила йодом и порцией «Тамани», чуть заснул я снова, как стало мне сниться, что Авраам родил Якова, а потом Иов в ките приплыл; и я проснулся, после такого кошмара я до утра не заснул: только глаза закрою — опять Адам с лицом Либермана мою Розу Евой называет и в сад зовет. Тут кто заснет? Только зверь дикий, а у меня душа тонкая, как наночастица, скажу Вам, Аня, откровенно, вдруг понадобится мятущаяся душа делу нашему справедливому.