Страница 34 из 39
Вот тебе и Шаламанов, думал Коев, вернувшись в гостиницу. Он намеревался позвонить Пантере, может, сообща что-нибудь придумают… Вдруг телефон резко зазвонил. Коев даже вздрогнул. Звонили снизу, просили взять пакет, который оставила ему сестра. Она два раза приходила, но не застала и попросила передать… Коев спустился на лифте, взял пакет и почти бегом вернулся к себе в номер. Вскрыв пакет, он вынул блокнот и записку от сестры:
«Марин, нашла этот блокнот, думаю, он тебе может сгодиться. Не уезжай, не дав о себе знать!»
Марин Коев повертел в руках блокнот, стал перелистывать. В дверь постучали. В комнату вошел Пантера.
— Здорово, интеллигенция! — раздался его зычный голос. — Давай, одевайся, и пошли в берлогу того…
— Чью берлогу?
— Там на месте увидишь.
Марин Коев быстро оделся. У гостиницы их ожидала «Волга». Он попробовал было узнать, куда они едут, но увидев, что Пантера уткнулся в какие-то бумаги, промолчал.
Спустя некоторое время они въехали в один из переулков Вароши, сплошь застроенный складами, пакгаузами, загроможденный штабелями бревен. Павел остановил машину. Они вышли и направились по крутой тропинке, петляющей меж домов. Вскоре вышли на ровную полянку, упиравшуюся в холм, другой ее край обрамляла река. У самого берега не то сарай, не то барак какой. У входа стоял милиционер. Пантера открыл дверь и пригласил Коева войти.
— Вот она, звериная берлога, — торжественно объявил он.
Коев посмотрел на него в полном недоумении.
— Тут мы нашли кое-какие вещички, так попрошу тебя осмотреть их.
Он подошел к единственному шкафу в помещении. Остальные предметы, грубо сколоченные из случайно найденных материалов, были оклеены плакатами и цветными календарями.
— Загляни-ка сюда!
Коев подошел поближе.
— Осторожно, не провались, доски-то прогнили…
В досках местами зияли дыры. В воздухе стоял запах смазочного масла и бензина. Грязная лампочка, свисавшая с потолка, неярко освещала все кругом.
Коев заглянул в шкаф. При тусклом освещении он сперва даже не смог сообразить, что там лежит, но потом, когда глаза привыкли, различил стопку тетрадей и снимки. Взяв самый верхний, он даже воскликнул от удивления. Это была фотография отца.
— Как сюда попала эта фотокарточка?
— Потом разберемся. Взгляни на тетрадки.
Коев перебрал тетради.
— Но это же все записки отца…
— Как раз это я и надеялся от тебя услышать. Присмотрись к пометкам.
Только сейчас Коев заметил подчеркнутые Старым абзацы, вписанные вразброску адреса.
— Как все это здесь оказалось?
— В том-то и дело, — загадочно взглянул на него Пантера. — Пока важно, чтобы ты опознал вещи Старого.
— Тут сомнений быть не может, его эти вещи.
— А фотография?
— И фотография его.
— Все ясно, — коротко повторил свое излюбленное изречение Пантера. — Ну, потопали.
Коев еще раз окинул взглядом помещение. За сундуком несколько досок было оторвано, и одна из них раскачивалась под порывами ветра.
— А там что?
— Через это отверстие он улизнул, когда мы постучались. Ничего, никуда он не денется. Теперь, можно сказать, пташка в наших руках — все ходы и выходы перекрыты. И все же любопытно, что он предпримет. Очень даже любопытно…
— Так кто же он?
Пантера подошел вплотную.
— Ни за что не поверишь, если скажу.
Подбежал Павел.
— Товарищ подполковник, у майора Аврамова срочное сообщение.
Начальник поспешил к машине. О чем они переговаривались по радиотелефону, Коев не слышал.
— Немедленно в управление, — бросил Пантера Павлу. — Тебя, Марин, подбросим в гостиницу.
Подполковник сел рядом с шофером и взял трубку.
— Митев! Приготовиться к выезду. С Аврамовым ждите меня у входа!
Коев еле сдерживался, чтоб не забросать Пантеру вопросами, однако понимал, что сейчас не время. Выйдя у гостиницы, он сразу поднялся к себе. То, что он увидел своими глазами, а более всего поведение друга его крайне озадачили. Явно, в последние несколько дней работники МВД распутывали сложный узел, возможно, даже напали на след преступника.
Марин Коев попытался прочитать газету, но строчки сливались перед глазами. Судя по реакции окружавших его людей, случилось нечто из ряда вон выходящее. Развязка неотвратимо приближалась. Неужто удастся, наконец, внести полную ясность?
Взгляд Коева упал на блокнот, в спешке оставленный на столике — маленький блокнотик давнишнего образца, помятый и потертый. На первой страничке было выведено имя Старого, год и название города. Дальше шли какие-то цифры, подсчеты. Его внимание привлекла одна страничка, на которой стояло:
ДНЕВНИК
Марин Коев был донельзя удивлен: оказывается, Старый вел дневник! Ничего подобного он не ожидал. О чем же он, в сущности, писал? Рассказывал о разыгравшейся драме? Или брался за перо в часы досуга, записывая события просто так, для развлечения?
Коев хорошо помнил почерк отца, аккуратный, почти каллиграфический, с соблюдением всех правил чистописания — где надо с нажимом, а где — без; буквы не очень крупные, но и не слишком мелкие. Сколько писем, рефератов, школьных дневников и журналов хранили этот почерк!
Дневник открывался датой первого января 1943 года. Старый вкратце описывал обряд колядования, подчеркивая, что он носит не христианский, а языческий характер. Ничего христианского в этом обычае нет, писал он, одни лишь веселые новогодние забавы. Из века в век передаются песни, игры, застольные ритуалы. Дальше шли рассуждения насчет названий месяцев. Старый недоумевал, зачем взят у европейцев «январь», раз есть у нас свой Большой Сечень? За ним идет и Малый Сечень — февраль. Для марта народ придумал название Баба-Марта… Он отмечал, что даже война, голод и карточная система не стали помехой для народных празднеств. Говоря о войне, однако, не преминул упомянуть, правда, в двух словах, о победе советских войск и потерях фашистов на Восточном фронте, перечислил немало боевых эпизодов, привел важные на его взгляд даты и цифры. Собственные мысли перекликались у него с высказываниями великих личностей, политиков. Вперемежку с ними мелькали сведения о погоде: например, «… пошел снег. Много снега навалило, пронизывающий холод…», «…багряный закат. К ветреной погоде…», «…думаю разводить пчел. Не только из-за меда. Интересно наблюдать за их жизнью…» По мере приближения даты убийства подпольщиков, Коев стал вчитываться пристальнее.
«1.III.1943
…сегодня в небе показались американские «летающие крепости». Несколько эскадрилий. Летели низко. Серебряные корпуса блестели на солнце. С пригорка по ним стреляли наши зенитки. Видел, как шрапнель осыпает самолеты, не причиняя им никакого вреда. Поднялись в воздух и истребители. То ли немецкие, то ли наши — не понять. Покружили и исчезли. Бой не состоялся. «Летающие крепости» полетели бомбить Плоешти».
«2.III.1943
Нашел в одном сундуке школьные тетрадки. Кто знает, с каких пор лежат. Сидел, исправлял ошибки. Ребята писали сочинение о Василе Левском. Все обрисовали Дьякона таким, каким его представил Вазов, пренебрегая историческими фактами. Любопытно. Детей привлекает не истина, а вымысел…»
Коеву вспомнилось, как часто Старый выступал против идеализации исторической личности. Их надо представлять правдиво, такими, какими они были в действительности, настаивал он. Мать держалась противоположного мнения. Наделенная недюжинным поэтическим талантом, она сделала своим девизом красоту, говоря, что ее, в частности, не интересует, каким точно был Левский, что она вполне верит Вазову, описывающему его героизм…
«3.III.1943
О. и М. хотят уехать».
(Больше ничего. «О. и М. — это Орел и Моряк», — подумал Коев. Он торопливо перевернул страницу.)