Страница 5 из 176
Трудно сказать, что именно значил анархизм для Пальчинского, по-видимому, мало интересовавшегося политической теорией как таковой.
Ему была явно не по душе эксплуатация, которую он наблюдал в капиталистическом обществе, и он часто говорил о преимуществах совместного владения землей и сотрудничества всех членов общества. В своих многочисленных сочинениях, однако, он сосредоточивался большей частью на практических вопросах. И все же, читая эти сочинения, нельзя не заметить в них целого ряда разбросанных тут и там излюбленных выражении Кропоткина — таких, как «удовлетворение потребностей людей с минимально возможной затратой энергии» и «интеграция труда».
Наиболее привлекательной для Пальчинского чертой учения Кропоткина было, по-видимому, отношение последнего к технике. Пальчинский признавал, что созданное Кропоткиным учение утопично, однако его вдохновляло то, что, в противоположность многим утопистам, Кропоткин считал технику скорее другом, нежели врагом [18]. По мнению Кропоткина, промышленная революция восемнадцатого-девятнадцатого столетий была жестоким заблуждением в истории цивилизации — кратковременной фазой, в ходе которой совместной деятельностью финансового капитала и паровой техники был создан деспотический общественный порядок, основанный на централизованной фабричной системе с разделением труда и проистекающими отсюда классовыми противоречиями. Однако Кропоткин был убежден, что в недалеком будущем новые технологии — такие, как электричество и телефонная связь — приведут к возникновению принципиально новых форм труда в сельском хозяйстве и промышленности. Преимущества небольших кооперативов, рассредоточенных повсюду, станут очевидны. Будущее общество виделось ему гетерогенной структурой, сочетающей небольшое число крупных с множеством автономных мелких предприятий.
Приверженный этой утопической перспективе взаимоотношений между техникой и общественным устройством, Пальчинский тем не менее не стал присяжным сторонником анархизма как политического движения. Он отчетливо видел разницу между добрыми словами Кропоткина о будущем обществе и буйными делами иных его последователей, и в своей собственной политической борьбе сосредоточился на писании статей, в которых призывал к установлению социального страхования, более короткого рабочего дня и достаточной для нормальной жизни заработной платы [19].
Во время революционных событий 1905 года Пальчинский не принимал участия ни в агитации анархистов, ни в спорадических разбоях. Однако он поддержал революцию, в результате чего был арестован и приговорен к высылке на проживание под полицейским надзором в сибирский город Иркутск. Он был причастен к имевшей место в 1905 году попытке революционеров провозгласить независимую демократическую «Иркутскую республику». Остается, однако, неясным, был ли Пальчинский активным участником этого движения или просто симпатизировал ему. Поначалу царское правительство посчитало его одним из руководителей и обвинило в нарушении статьи 102 уголовного кодекса Российской Империи, объявлявшей вне закона любое посягательство на «изменение в России образа правления». Однако позже — исходя, по-видимому, из опасения, что «приклеить» Пальчинскому такую формулировку не удастся, — правительство пересмотрело свое первоначальное обвинение и предъявило ему новое — на сей раз в нарушении статьи 126, запрещавшей «участие в сообществе, заведомо поставившем целью своей деятельности ниспровержение существующего в государстве общественного строя» [20]. Это изменение статьи, по всей видимости, объяснялось убежденностью властей, что они смогут привести доказательства связи Пальчинского с революционерами, и в то же время — их неуверенностью в том, что удастся доказать его действительную причастность к попытке свержения правительства. Пальчинский в самом деле иногда бывал на митингах, организованных анархистами или эсерами, однако в его архиве нет никаких свидетельств того, что он был формальным членом какой бы то ни было политической партии или революционной организации. В конце концов, в 1905 году его так и не предали суду, а попросту сослали, в соответствии с чрезвычайными полномочиями, которые были предоставлены полиции во время революционных беспорядков.
Как до, так и после революции 1905 года Пальчинский был противником насилия как средства в политической борьбе. С течением времени он стал испытывать все больший интерес к партии эсеров, которая с 1905 года была крупнейшей политической партией в России вплоть до большевистской революции 1917 года. Среди эсеров он симпатизировал умеренному крылу партии и резко осуждал радикалов, выступавших за совершение убийств царских чиновников с целью изменения государственного устройства России. В период пребывания у власти Временного правительства в 1917 году Пальчинский выступал против тех анархистов, которые присоединились к большевикам в стремлении свергнуть это умеренно-социалистическое правительство.
В 1906–1907 годах, находясь в сибирской ссылке под полицейским надзором, Пальчинский продолжал работать в качестве инженера и стал опытным консультантом по ведению горных работ. Владельцы шахт ценили его за умение повысить производительность работ и уладить разногласия между администрацией и рабочими. Но невзирая на успехи, которых он достиг как инженер, Пальчинский, не переносивший полицейских проверок, в августе 1907 года бежал из Сибири и вернулся на Украину, где скитался по разным городам, чтобы не попасться на глаза властям. Друзья, которые появились у него там с той поры, когда он изучал условия труда рабочих в Донбассе, помогали ему найти крышу над головой. В начале 1908 года Пальчинскому удалось проскользнуть через границу и начать новую жизнь в Западной Европе, продолжавшуюся пять лет. Тем временем его жена путешествовала между Санкт-Петербургом и Иркутском, безуспешно пытаясь уговорить власти снять уголовные обвинения, выдвинутые против ее мужа. В конце концов, в 1909 году Нина Александровна и ее мать, Мария Александровна Бобрищева-Пушкина, выехали в Западную Европу, чтобы быть вместе с Петром.
Работая в Германии, Франции, Англии, Нидерландах и Италии, Пальчинский достиг больших успехов как промышленный консультант, а также — что было, возможно, еще более важным достижением — выработал определенный подход к рассмотрению технических вопросов, которому и оставался верен в течение всей своей последующей профессиональной деятельности. Он настаивал на том, что инженерные планы должны соотноситься с конкретными политическими, социальными и экономическими условиями. Одно из крупнейших среди порученных ему в те годы заданий касалось функционирования морских портов мирового значения — таких, как Амстердам, Лондон и Гамбург. Впоследствии он написал четырехтомное исследование о портах Европы, которое было опубликовано на нескольких языках [21].
Наниматели Пальчинского просили его повысить производительность и эффективность работы этих портов, и в своих рекомендациях он исходил из того, что разгрузка и загрузка судов не может быть эффективной, пока у рабочих отсутствует необходимая квалификация и ничто не привязывает их к этой работе. Улучшение функционирования морских портов было не только вопросом обеспечения их подъемными кранами, подъездными железнодорожными ветками, глубокими фарватерами, верфями и складами; не менее важное значение имели такие факторы, как устройство жилья рабочих, создание школ, общественного транспорта, медицинской помощи, мест отдыха и развлечения, а также наличие хорошей зарплаты и социального страхования. Пальчинский рассматривал каждый порт как гигантскую систему взаимосвязанных служб, которая позволила бы рабочим «достичь максимальных результатов с наименьшими усилиями» [22]. Он принадлежал к тому типу людей, которых американский историк техники Томас Хьюз назвал «верующими в технические системы» [23]. Для Пальчинского морской порт был подобен большой шахте в том отношении, что в обоих случаях требовалась транспортировка больших объемов материалов на значительные расстояния. Различные стороны промесса должны как можно лучше сочетаться друг с другом, а это подразумевает, что и техника, и рабочая сила должны быть в оптимальном состоянии.