Страница 59 из 371
В 1877 году Пастер и Жубер заметили, что если вместе с бациллой сибирской язвы ввести в организм животного некоторые непатогенные бактерии, то заболевания не возникает. В этом случае также имеет место антагонизм, и бацилла сибирской язвы оказывается побежденной.
«У низших живых существ, — писал Пастер, — еще в большей степени, чем у высших представителей животного или растительного царства, жизнь убивает жизнь. Жидкость, зараженная организованным ферментом, или аэробами, препятствует развитию другого низшего организма…» И далее, отметив, что самая обычная бактерия, посеянная в моче вместе с бациллой сибирской язвы, не дает последней развиваться, Пастер добавляет: «Факт весьма замечательный, это же самое явление происходит в организме животных, наиболее восприимчивых к сибирской язве; выяснилась поразительная вещь: можно вводить животному сибиреязвенные бациллы в любом количестве, не вызывая заболевания; для этого достаточно добавить обычные бактерии в суспензию сибиреязвенной бациллы. Все эти факты, видимо, откроют большие терапевтические возможности».
В 1897 году лионский доктор Дюшен назвал свою диссертацию (ему подсказал эту тему профессор Габриэль Ру): «Новое в изучении жизненной конкуренции микроорганизмов. Антагонизм между плесенями и микробами». В заключение своей работы он писал: «Продолжив изучение фактов биологической конкуренции между плесенями и микробами, можно надеяться открыть новые факты, непосредственно применимые в терапии». Но и эти опыты не были продолжены.
Итак, антибиоз был известным явлением, но в 1928 году «климат» в научных кругах не был благоприятен для систематической исследовательской работы над этим вопросом. И даже наоборот. Все предыдущие опыты показали, что любое вещество, губительное для микробов, разрушало также и ткани человека. Казалось, это не подлежало сомнению. Раз вещество токсично для определенных живых клеток, почему же оно не будет столь же токсично для других клеток, таких же хрупких?
«Тот факт, что бактериальный антагонизм был известен, и хорошо известен, мешал, казалось, больше, чем помогал исследованию нового вида антибиоза», — писал Флеминг. Подобные явления не вызывали интереса; они не порождали никакой надежды на новую терапию. В отделении Райта, в частности, атмосфера была скорее враждебной. Патрон был убежден, что единственным способом помочь защитным силам организма оставалась иммунизация. Сам Флеминг рядом блестящих работ доказал, что все антисептики потерпели неудачу. Он нашел ранее не известную естественную защиту — лизоцим. Он попытался увеличить концентрацию этого вещества в крови. Это не удалось. Если не считать более крупных паразитов (трипаносом и спирохет), «магическая пуля», о которой мечтал Эрлих, оставалась по-прежнему неосуществимой мечтой. Райт имел полное право утверждать, как и в 1912 году, что «химиотерапия бактериальных заболеваний человека никогда не станет возможна…»
Но Флемингу несвойственна была предвзятость, и он увидел в непонятном действии своего бульона с плесенью луч надежды. Кто знает, а вдруг это и есть то вещество, которое он искал всю свою жизнь? И как ни был далек и слаб этот огонек, он решил постараться дойти до него. Ради этой работы он прекратил все свои остальные исследования.
И вот что он совершил.
X. Пенициллин
Судьба одаривает только подготовленные умы.
Пастер
И все-таки споры не поднялись на агаре, чтобы сказать мне: «Знаете, мы выделяем антибиотик».
Флеминг
Таинственная плесень, занесенная с Пред-стрит, вырабатывала вещество, останавливавшее развитие некоторых патогенных микробов. Прежде всего надо было выяснить: обладают ли другие плесени тем же свойством? Друзья Флеминга помнят, как у него в тот период при виде предмета, покрывшегося плесенью, в глазах разгоралось любопытство, помнят, как он всех одолевал просьбами дать ему какую-нибудь старую позеленевшую обувь. Скульптор Дженнингс, член клуба Челси, вспоминает, как однажды Флеминг вдруг сказал окружавшим его художникам:
«Друзья, если у кого-нибудь из вас есть заплесневелые туфли, мне бы очень хотелось, чтобы вы мне их подарили». Кто-то спросил, зачем они ему нужны. «Для одной моей лабораторной работы».
Опыты показали, что ни одна другая из исследованных Флемингом плесеней не выделяла антибактериального вещества. Значит, его «пенициллиум» все больше заслуживал внимания. Для продолжения исследований Флемингу требовалось большое количество плесневого бульона.
С некоторых пор с ним работал молодой ассистент Стюарт Краддок. Флеминг просил его помочь в работе над меркурохромом и выяснить, нельзя ли, вводя этот препарат маленькими дозами, не убивать, а лишь угнетать микробы и таким образом облегчать работу фагоцитам. «Флеминг мне сто раз повторял, что единственным истинным антисептиком будет такой, который приостановит размножение микробов, не разрушая ткани, — рассказывает Краддок. — В тот день, когда будет найдено такое вещество, добавлял он, совершенно преобразятся методы лечения инфекции». Это было лейтмотивом всей его жизни исследователя.
Вскоре Флеминг потребовал, чтобы Краддок немедленно прекратил исследования над меркурохромом и занялся производством плесневого бульона. Сначала они выращивали «пенициллиум» на мясном бульоне при температуре тридцать семь градусов. Но миколог Ла Туш сказал, что самая благоприятная для «пенициллиума» температура — двадцать градусов. В помещении, где работал Краддок, поставили большой черный термостат. Краддок делал посевы спор плесени в плоские бутыли, которые служили для приготовления вакцины, и на неделю ставил их в термостат. Таким образом, он ежедневно получал от двухсот до трехсот кубических сантиметров бульона с таинственным веществом. Этот бульон он пропускал через фильтр Зейца при помощи велосипедного насоса. Словом, пользовался совершенно кустарным методом.
Флеминг изучал культуры, выясняя, на какой день роста, при какой температуре и на какой питательной среде он получит наибольший эффект от действующего начала. Аппаратура, усовершенствованная им во времена работы над лизоцимом, давала возможность измерить активность и концентрацию культур. Он заметил, что если хранить бульон при температуре лаборатории, его бактерицидное свойство быстро исчезало. Значит, чудесное вещество было очень нестойким. Он обнаружил, что оно становилось более стойким, если щелочную реакцию бульона (рН9) приблизить к нейтральной (pH 6–8).
Наконец Флемингу удалось подвергнуть свой бульон испытанию, которое не мог выдержать ни один антисептик, а именно определению токсичности. К его великой радости, которую он, впрочем, не высказал, оказалось, что этот фильтрат, обладающий огромной антибактериальной силой, для животных, видимо, очень мало токсичен. Внутривенное введение кролику двадцати пяти кубических сантиметров этого вещества оказывало не более токсическое действие, чем введение такого же количества бульона. Полкубического сантиметра бульона, введенного в брюшную полость мыши, весом в двадцать граммов, не вызвали никаких симптомов интоксикации. Постоянное орошение больших участков кожи человека не сопровождалось симптомами отравления, и ежечасное орошение конъюнктивы глаза в течение всего дня даже не вызвало раздражения. In vitro это вещество, разведенное в шестьсот раз, задерживает рост стафилококков, но не нарушает функций лейкоцитов, так же как и обычный бульон.
Все это становилось в высшей степени интересным. «Наконец-то перед ним был антисептик, о котором он мечтал, — рассказывает Краддок, — он нашел вещество, которое даже в разведенном виде оказывало бактерицидное, бактериостатическое и бактериолитическое действие, не причиняя вреда организму…» Как раз в это время Краддок страдал синуситом — воспалением придаточных пазух носа. Флеминг промыл ему носовую пазуху пенициллиновым бульоном. В его лабораторных записях помечено: «9 января 1929 года. Антисептическое действие фильтрата на прида точные пазухи Краддока: