Страница 162 из 371
— Сувениры это прекрасные! — сказал Данилов. — Но ты же обещал вернуть десять шапок…
— У меня нет времени, — сказал Кармадон.
— Значит, кто-то будет ходить без шапок. Или родственники твоих спасителей. Или еще кто…
— Ну и что! С меня-то вон сняли шапку! — тут Кармадон взглянул на Данилова холодно. — И потом, ты говоришь странные вещи… Ты что, Данилов?
"Действительно, — подумал Данилов, — что это я…"
— У меня своя роль, — со значением сказал Данилов.
— Ах, ну да. — спохватился Кармадон. — Но ты не беспокойся, следов я не оставил. Они не знают, где я гощу и к кому увез шапки на опознание…
— Вот и хорошо, — сказал Данилов. — А завтра мы присмотрим другие сувениры.
В дверь позвонили.
Гостем явился Кудасов. Данилов Кудасова впустил, однако был удивлен его прибытием. Кудасов и сам чувствовал себя неловко, бормотал, что вот, мол, Данилов не раз приглашал его в гости, он все не мог, а тут шел мимо и подумал: "Дай загляну…"
— И прекрасно сделали! — сказал Данилов. Хотя и готов был погнать этого Кудасова в шею.
"Однако что это Кудасов-то прибрел?.." И тут Данилов понял. Кудасову ехать из дома к Данилову было минут сорок. Сорок минут назад в воображении Данилова возникли цыплята табака и седла барашка с Балканского полуострова, ароматом наполнив его холостяцкое жилье, вот Кудасов и уловил то сладостное мгновение.
Его можно было понять: Данилов не обедал у Муравлевых, и Кудасов три недели напрасно шевелил усами, ловившими запахи муравлевской кухни.
Данилов и сам был не прочь поесть нынче сытно. Он шепнул Кармадону:
— У меня есть на представительство. Все равно бухгалтерия их потом спишет.
— Ну, валяй, — сказал Кармадон.
Данилов ввел Кудасова в комнату, представил его гостям-ветеранам.
— Кудасов, Валерий Степанович, лектор по существенным вопросам.
Земский отчего-то хохотнул, а водопроводчик Коля Кудасову очень обрадовался.
Данилов, наблюдавший за ноздрями и усами Кудасова, сострадал гостю. Кудасов учуял аромат жаренной на углях баранины, а предположить мог одно: она уже съедена, он опоздал. Данилов пошел на кухню, получил заказ из двенадцати предметов, выписал — по слабости и легкомыслию — еще и ресторанный столик на колесиках, на этом столике привез закуски, напитки, горячие блюда в комнату.
— Андрей Иванович угощает, — сказал Данилов.
Кудасов оборвал умные слова. Усы его приняли стойку.
Потом по кудасовским усам текло. Но и в рот попадало.
— А вот, Валерий Степанович, — сказал водопроводчик Коля, закусывая жареным хеком, — насчет синего быка что вы объясните?
— Насчет синего быка, — кивнул Кудасов и подцепил вилкой новый кусок баранины.
— Да, насчет синего быка, — поддержал Колю Данилов.
— Ну что же, — сказал Кудасов, — сейчас ясно одно. Родиной исполинского быка являются скорее костромские леса, нежели принсипские хинные рощи.
— Да куда им, хинным рощам-то! — сказал Земский.
— А он не от пришельцев? — в упор спросил Коля.
— Каких еще пришельцев? — снисходительно поглядел на Колю Кудасов.
— Все говорят, — сказал Коля. — Это пришельцы их сюда завезли. Три тысячи лет назад. А когда уехали, законсервировали их до поры до времени в спячке. А эти две штуки из спячки вышли.
— Консервируют быков, — засмеялся Земский, — на мясокомбинатах!
Андрею Ивановичу из Иркутска слушать про быков такие слова было неприятно, он поморщился и сказал:
— Да что вы все про быков и про быков! Про этого синего в Москве стали забывать, а вы вспомнили! Теперь в Москву стоматологи приехали, про них говорят.
Андрей Иванович был прав. Два дня как отбыл бык Василий в Канаду, а казалось, что прошла вечность. Панкратьевские страсти и разговоры словно забылись. А о том быке в белую полоску в Москве совсем не помнили. О быстротечность московской жизни! Будто и нет в тебе неводов!.. Собрался в Москве конгресс стоматологов, вот о нем теперь и рядили. Клавдия Петровна уже отсидела на открытии конгресса с гостевым билетом, теперь желала попасть на пленарное заседание. В публике шли слухи, что в последний день работы конгресс специальным решением запретит бормашины. Отныне зубы станут лечить без всякой боли технической водой и сжатым воздухом. Множество чудесных событий летело своей чередой, где уж тут было удержаться в центре внимания синему быку!
— А этот, ихний Бурнабито, — опять вступил Коля, — я в транзисторе слышал, решил возле дома на лужайке своему быку поставить памятник, из одной бронзы. Стоит, значит, бык и ногу переднюю держит на упавшем женском теле, на Синтии этой, вроде он ее победил…
— Ну вот видите, — сказал Кудасов, — при чем же здесь пришельцы!
— Точно? — спросил Андрей Иванович. — Такой памятник будет?
— Передавали так, — сказал Коля. — Или вот анекдот я про синего быка слышал.
Анекдот был неприличный, для быка обидный, и Данилов, чтобы оберечь от него ранимую натуру Кармадона, прервал анекдот тостом, посвященным съезду стоматологов. Дальше пили и закусывали, Данилов дважды прикатывал из кухни на столике сменные блюда с напитками, не раз компания впадала в хоровое пение. Еще в бане водопроводчик Коля напомнил Андрею Ивановичу песню "Ромашки спрятались, увяли лютики…", и теперь Андрей Иванович ее с удовольствием пел. Их с Колей поддерживал пока еще не уставший от угощений Кудасов и, что удивительно, тишист Земский. И Данилов запел ради компании. Песня их была услышана находившимся за стеной духовиком из детской оперы Клементьевым. Тот сейчас же — и зычно — заиграл про лютики на электрооргане. "Да что он шумит-то! Этак рыбу в реке глушить можно! — рассердился Кармадон. — Он и ночью гремел!" И опять в электрооргане за стеной что-то взорвалось.
В разгар застолья позвонила Клавдия.
— Данилов, ты мне нужен, — сказала она. — Сейчас я за тобой заеду.
— Извини, — сказал Данилов. — У меня гости…
— Бабы или мужики?
— Мужчины, — сказал Данилов.
— Сколько вас?
— Пятеро…
— Вот и хорошо, — сказала Клавдия. — Один лишний. А четверых я заберу…
— Куда заберешь?
— Тяжести таскать! Надеюсь, настоящие мужчины не откажут даме в помощи…
— При тебе есть Войнов…
— Войнов! Войнов создан для науки. Турки у него… Ладно. Жди меня, — сказала Клавдия Петровна и повесила трубку.
Через полчаса Клавдия прибыла. Вид имела спортивный, будто собралась на лыжную прогулку. Она оглядела гостей Данилова, осталась ими довольна, присела на минуту, давая мужчинам время на сборы.
— Я вас моментально привезу обратно, — сказала Клавдия. — Там дел всего минут на пятнадцать… Я бы и одна, но камни тяжелые…
Николай Борисович Земский сейчас же сослался на больничный лист и люмбаго, вызвался сторожить квартиру Данилова.
— А вам и все равно не осталось бы места в машине, — сказала Клавдия. — И потом, такие огромные мужчины, как вы, они ведь самые бесполезные.
Земский кивнул, согласившись.
Клавдия спешила, коридором и на улице, к машине, шагала быстро, не оглядываясь, уверенная в своих помощниках, а те старались от нее не отставать. Данилов-то — по привычке, водопроводчику Коле было все равно, где теперь исполнять песню "Прошу меня не узнавать, когда во сне я к вам приду", но спешили, втянутые в движение Клавдиевой энергией, и Кудасов, кому подобное движение прежде было бы чуждо, и Кармадон, вот что примечательно. И потом ехали в войновской "Волге" в некоем напряжении, куда — неизвестно. Но все — в готовности сейчас же исполнить просьбы Клавдии. Или требования. Она сидела за рулем решительная, зловещая, как царица Тамара в холодном ущелье Дарьяла. Было темно, и Данилов не понял, куда их завезли. Выскочили из машины возле забора товарного двора какого-то вокзала, скорее всего Ярославского, Клавдия раздвинула коричневые доски забора, пропихнула в щель водопроводчика Колю, Кармадона, Данилова — сама пролезла на товарный двор, а Кудасова оставила возле щели в дозоре. То сугробами, то по шпалам, то под товарными вагонами Клавдия долго вела помощников, будто группу диверсантов, и наконец вывела к кирпичной стене. Возле стены стояли сбитые из досок ящики, присыпанные снегом.