Страница 155 из 371
— Помню, помню… — с досадой пробормотал Данилов и, снятый Клавдией с постели раньше звуков будильника, не смог отказать себе в мелкой мести:
— Ну как, достала книги по голографии?
— Пока мне хватит Войнова, — сказала Клавдия. — Он уже мой. Взят.
— Сегодня салют?
— Сегодня и ежедневно. С голографией успеется. А то еще к сроку все позабуду, если сейчас прочту… Да, помнишь, я говорила тебе насчет синего быка?
— Ну?
— Что ну! Тот был в Мадриде. А теперь у нас свой объявился в костромских землях, в Панкратьевском районе.
— Кто объявился?
— Бык.
— Какой бык?
— Такой же, как у них. То есть, конечно, выделка у них, наверное, лучше и рога небось не те. Но такой же, гигантский и синий, как у них. Только у них был принсипский, а у нас панкратьевский!
— Какой панкратьевский?
— Данилов, с тобой говорить… У меня маска на лице питательная из томатов — и та стечет. Ты ведь газет не читаешь? Я этого принсипского быка две ночи во сне видела, а сегодня — нате вам! — у нас нашли…
Данилов быстро закончил разговор, натянул джинсы, накинул на голое тело пальто и в шлепанцах бросился на первый этаж. Вынул газеты и в лифте прочел: "Интересная находка. На скотном дворе артели "Прогресс" Панкратьевского района найден удивительный бык. Он весь синий, а ростом выше членов артели и выше несгораемого шкафа, установленного в конторе. Это сильное и неприхотливое животное, представителей его породы еще не было на наших скотных дворах. Необыкновенный бык — смирный и откликается на поэтическое имя Васька. На взгляд зоотехника В. Широкова, он ни в чем не уступает знаменитому принсипскому быку Мигуэлю, виденному Широковым в телепрограмме "Время". "Наверное, не уступает", — вздохнул Данилов.
Дома он перечитал заметку, помещенную под рубрикой "Удивительное — рядом", будто в ней могли объявиться новые слова. "Так… Значит, еще и панкратьевский… Что же я тут сижу-то, — спохватился вдруг Данилов, — когда мне надо в Мадрид! Вдруг этот панкратьевский-то — самозванец!" А очень могло быть, что и самозванец.
Тотчас же Данилов ткнулся носом в изумительные ворота стиля чурригереско, в иные дни он непременно бы исследовал их линии, теперь же он прошел сквозь них и обнаружил, что быка Мигуэля в особняке нет. И в Мадриде быка не было. Минут двадцать назад люди Бурнабито имели его в виду, сейчас же из виду его потеряли. Переполох еще не начался, в Мадриде было тихо. Странствующий рыцарь Резниковьес, сломавший вчера копье при попытке вытащить кость хека из зубов, спал на сырой брусчатке возле ворот особняка, а верная его кобыла Пржевальского, по кличке Конкордия, стояла привязанная к столбу.
Данилов перенесся в северные земли. Артель "Прогресс" была уже на ногах. Данилов оглядел шкаф, установленный в конторе, учуял некое волнение в кабинете председателя. Причиной волнения была высоких свойств бумага, прибывшая вертолетом. Бумага указывала: "Немедленно в сопровождении представителей от править в Москву на Выставку достижений выведенного в колхозе (это подчеркивалось) племенного быка Василия. Для показа гостям столицы и обмена опытом". Правлению было жалко не быка, а представителей. То, что бык у них не жилец, понимали все. Большому кораблю — большое плавание. Данилов заглянул на скотный двор. Бык, интересовавший его, спал. Здесь было прохладнее, нежели в особняке Мигуэля, дыхание панкратьевского быка отлетало паром. Но он спал. Это Данилова успокоило.
История панкратьевской находки, выяснил Данилов, была простая. Три дня назад в утренних сумерках животноводы колхоза Кукушкин А. А. и Кулешов А. В. возле скотного двора наткнулись на незнакомый предмет. Когда они встали и осветили предмет фонарями с жужжанием, то увидели, что перед ними на снегу лежит то ли бык, то ли корова, то ли зверь. "Экая глупая скотина!" — сказал Кукушкин, но другими словами. Стоял мороз, мужики, хоть и были в досаде, все же пожалели животное и, растолкав его подшитыми валенками, повели в помещение. Там, при электрическом свете, животноводы поняли, что вчера у этой стервы Любки приняли лишнего, да и самогон ее, видно, был дурной. Первым их движением было — сейчас же бежать опохмелиться, но ноги не понесли. Тем временем бык — а животноводы уже поняли, что это не корова, — тихо прошел к свободному стойлу и устроился там на соломе. "А это ведь не наш", — сказал Кукушкин. "Не наш", — согласился Кулешов. "А чей же?" Кулешов объяснил, кто знает чей. "Может, из "Луча" прибрел? — предположил Кукушкин. — У них в "Луче" жизнь, сам знаешь, не то что быки, телевизоры и те не принимают". "Да откуда же он в "Луче" вырос бы такой! — сказал Кулешов. — Этот не от людей, этот из лесу…" Кукушкин усомнился, но Кулешов стоял на своем. Было известно, что где-то рядом бродит медведь-шатун, видно, этот медведь и выгнал быка из леса. Странно, но и завфермой, а потом и другие удивленные колхозники тоже склонились к тому, что бык вышел из лесу. Быком любовались, жалели его, окликали: "Васька", и ухо у быка дергалось, будто он все понимал. Тогда и решили принять животное на артельный баланс. Случившийся в деревне командировочный человек решение похвалил, он даже сказал: "Это будет бык-рекордист!"
Однако теперь быка вызывали в Москву.
"Ну и нечего мне в Панкратьевском районе делать, — решил Данилов. — Выставка от моего дома — в двух шагах. Значит, Кармадон еще три дня выгадал. Ловок приятель!" Но вовсе не исключалось, что это и не Кармадон. Может, Кармадона растревожили, и он затеял там нечто новое, с исчезновениями, сюрпризами и бенгальскими огнями, а здесь, в Панкратьеве, проклюнулись Данилова недруги? Накинули на плечи шкуру принсипского быка — и тут как тут! На всякий случай Данилов опять поискал следы Кармадона в Испании. Но ничего не нашел.
"Ладно, — сказал себе Данилов. — Поживем — увидим. Сегодня же небось быка в Москву и привезут".
Однако ни сегодня, ни завтра, ни на третий день быка в Москву не привезли.
Данилов в списке забот Клавдии Петровны поставил последнюю галочку, счастливо вздохнул. "Свобода!" — вскричал он и сыграл на альте "Оду к радости".
Галочка, ликующая, от ликования подпрыгнувшая, возникла возле пункта — "купить моющиеся обои под парчу, под сатин, под вельвет, под кирпич, под дворянское гнездо. Или на Колхозной, или у спекулянтов. Где хочешь!"
Вежливо Данилов дал понять Клавдии, что подобные предприятия имели место последний раз. Хотел было и вовсе перейти на заочные с ней отношения, однако душевные слова Клавдии опять смягчили Данилова. Он понял, что ему еще придется встретиться с хлопобудами. А может, и с Ростовцевым.
"И все же свобода! — подумал Данилов. — Теперь я хоть брюки возьму из химчистки! "
— Ну, а с быком-то твоим, Васькой, что же? — спросил Данилов у Клавдии на прощанье. — Где он?
— Он еще два дня назад должен был прибыть на Выставку! Я туда звонила. Говорят, все в порядке, корм выделен, но быка нет. Ты же знаешь наши скорости!
— А зачем тебе бык-то?
— Как зачем? — удивилась Клавдия Петровна. — Такой бык-то?
Композитору Переслегину Данилов отправил открытку, хотел было сам сгоряча съездить к нему, но понял, что не хватит времени. Да и надо было почитать но ты внимательнее. Открытка вышла сухим предложением позвонить в указанное время.
Но и бык, и Клавдия, и хлопобуды, и альт Альбани, и композитор Переслегин, и собственные старания в музыке были теперь Данилову словно бы и не важны. А лаковая бумажка с багровыми знаками времени "Ч" казалась и вовсе привидевшейся.
Да и что они!
Данилов при людях в троллейбусе на обледеневшем стекле монеткой выводил — "Наташа".
Наташа была всюду и всегда — и в нотах, и в полетах дирижерской палочки, и на сцене, не только в движениях Жизели или трепетной Одетты, но и в шуршании занавеса, в звуках падающих цветов, пусть даже брошенных "сырами" артиста Володина, и дома — в мечтаниях Данилова при жареве яичницы, и на улицах — в торопливой, схваченной морозом толпе. Данилов всюду, даже в оркестровой яме, то и дело оборачивался — не появилась ли Наташа? Однако она не появлялась. И не звонила.