Страница 5 из 140
В качестве другого примера укажу на то, что такая фундаментальная физическая теория, как квантовая механика, является в настоящее время рабочим инструментом в твердотельной электронике, а общая теория относительности в современных навигационных системах, системах атомного времени и во многих других системах координатно-временного обеспечения.
Наконец, в качестве ещё одной иллюстрации размывания границы между фундаментальной и прикладной наукой можно указать и на тот факт, что больше половины Нобелевских премий в области физики за 106 лет существования этой международной награды были присуждены за открытия в области технической и общей физики, атомной и ядерной физики и физики конденсированных состояний, т. е. тех разделов физики, которые либо напрямую носят прикладной характер, либо широко используются при решении прикладных задач.
Вообще деление науки на фундаментальную и прикладную, если к нему относиться догматически, напоминает мне деление любви на платоническую и телесную, что также, вероятно, обосновывается тем, что первая способствует лишь развитию духа, а вторая решению насущных демографических проблем. Наука же во многих отношениях более похожа на биосферу, нежели на гессевскую Касталью, в которой высшей формой интеллектуальной деятельности является "игра в бисер". В науке каждый её элемент играет важную и нужную роль, и ей, как и биосфере, присущ свой тип "метаболизма". Поэтому, закрывая (например, перестав финансировать) какие-либо научные направления, которые кажутся сегодня практически бесполезными, мы всегда должны иметь в виду, что рискуем со временем потерять возможность требовать от науки решения несомненно важных практических задач. Пройдя сложный "обменный" аппарат науки, эти действия могут явиться причиной гибели новых идей, методов, экспериментальных результатов и, наконец, духа свободолюбия и творчества, присущего институту науки.
IV
Теперь спустимся с небес на землю и поговорим немного об области весьма далекой от науки, о деньгах. В связи со все увеличивающимися материальными затратами, и прежде всего затратами государственных бюджетных средств на научные исследования, содержание которых в большинстве случаев оказывалось до конца понятным только специалистам в данной предметной области, с особой остротой встал вопрос о том, кто и как должен определять порядок планирования и расходования этих средств. Определенное время господствовала точка зрения, согласно которой коллегия учёных любого ранга не может формулировать и проводить в жизнь разумную политику финансирования научных исследований. В частности, считалось, что профессиональные интересы учёных, как правило, увлечённых стремлением ответить на вызовы природы, не всегда совпадают с государственными или общенациональными интересами. Кроме того, полагалось, что научное сообщество при распределении средств будет руководствоваться одним из двух простых принципов либо "всем сестрам по серьгам", либо "кто сильный, тот и прав". Поэтому долгое время основное государственное финансирование науки осуществлялось по линии прикладных исследований и прежде всего исследований, носящих оборонный характер, значение которых во властных структурах не подвергалось сомнениям. Чистые же исследования (в том числе и ориентированные, фундаментальные) проводились в научно-исследовательских институтах как часть этих прикладных исследований или в университетах как часть системы образования. Это создавало определенное напряжение между научным сообществом и государством. Однако после Второй мировой войны, трагический опыт которой однозначно показал значение как прикладной, так и фундаментальной наук, компромисс между исследователями и государством был достигнут. Он состоял в создании государством общенациональных координационных органов, уполномоченных содержательно распределять государственные средства, выделяемые на науку. В этой модели наука оставалась самоуправляемой, и учёные в качестве экспертов и консультантов участвовали в разработке научных приоритетов, а также в определении необходимых объемов финансирования по крупным научным направлениям, в том числе и тем, которые требуют заметных капитальных вложений. Принятие окончательных решений, а также контроль за расходованием выделенных средств, осуществляли политики и государственные чиновники. В СССР таким общенациональным органом стала Академия наук СССР (ныне Российская академия наук), которая вплоть до распада СССР активно исполняла эту функцию.
Теперь стало очевидным, что этот подход оказался не только эффективным, но и единственно возможным, ибо профессиональная оценка наиболее перспективных научных и научно-технических направлений невозможно проводить без привлечения учёных, т. е. людей, не только детально и глубоко понимающих предметные области, но и имеющих точное представление об объективных и субъективных механизмах научных исследований. Стало ясно, что задача чиновников на этой стадии состоит в том, чтобы содержательно участвовать в дискуссиях, вносить предложения от имени государства, внимательно выслушивать мнение членов научного сообщества и терпеливо искать согласия.
Успех такого подхода был полностью подтвержден тем, что во второй половине XX в. в развитых странах наука, в том числе и фундаментальная наука, из идеологической надстройки стала превращаться в элемент производственной структуры, в мощный сектор национальной экономики. При этом к настоящему времени ры нок знаний стал более выгодным, нежели рынок товаров и услуг. Одними из первых это поняли США, где начиная с 70-80х годов прошлого века затраты на науку стали составлять 2,5 % от ВВП. Из них от 15 до 35 % (от 0,38 до 0,86 % от ВВП) расходовались на фундаментальные исследования при не значительном участии частного сектора. Для сравнения также укажем, что в 2000 г. финансирование науки в США составило три бюджета России. Даже Китай ежегодно вкладывает в развитие фундаментальной науки около 19 млрд. долл. В это же время в России объем финансирования науки составлял менее 1,7 % от бюджета, или менее 0,4 % от ВВП, и являлся по существу унизительным.
В развитых странах результаты научных исследований, в том числе и фундаментальных, стали иметь непосредственную, а во многих случаях и очень высокую, коммерческую стоимость. Уже сейчас общий ежегодный торговый объем 50 высоких технологий, так называемых макротехнологий, достиг 2,3 трлн. долл. США, из которых 80 % приходится на США, Германию и Японию (объем России, обладающей 17 такими технологиями, около 690 млн. долл. США, или около 0,3 % от мирового объема). Более того, заметную роль в экономике развитых стран играют "ноу-хау", где их ежегодный торговый объем составляет 40 млрд. долл. США (объем России 4 млн. долл. США, или 0,01 % от мирового объема). Впереди нас ждёт мощный рынок "брейн-хау", в котором основным товаром будут научные идеи и научные теории. Уже теперь отчетливо видны следствия этого процесса — активизировались те национальные и транснациональные корпорации, в которых развиваются высокие технологии и где уровень капитализации определяется в основном нематериальными активами. Например, такие крупнейшие автомобильные компании, как "Дженерал моторс", "Форд" и "Даймлер Крайслер", в которых занято около 2,4 млн. человек, имеют уровень капитализации в 192 млрд. долл., в то время как компании "Циско", "Американ-онлайн" и "Яху", производящие новые технологии и программные продукты, имеют уровень капитализации более 600 млрд. долл. при общем числе сотрудников около 35 тыс. человек.
В настоящее время в США, германии и Японии 65–80 % при роста национального дохода определяются результатами научно-технической деятельности. Население в США составляет всего 5 % населения мира, а его вклад в мировых расходах на науку составляет 40 %, в результате чего вклад США в мировой валовой продукт даже сейчас превышает 20 %. Для сравнения укажем, что в России эти показатели составляют соответственно 2,5 %, 1,5 и 2,5 %. Неудивительно, что до недавнего времени ежегодный при рост бюджета США превышал весь ежегодный бюджет Российской Федерации или был сравним с ним.