Страница 8 из 9
В общем, сложные герои. Нелитературные какие-то. Будто не придуманные, а вот такими, многомерными, взятые из живой жизни. Писемский обладал этим даром – писать так, что забываешь, что это литература. Словно не читаешь, а подсматриваешь. Подсматривать нехорошо, но ведь так интересно.
Март 2021
Претенденты на «Нацбест»
Если я вижу, что в лонг- или каком-нибудь ином листе есть книга Германа Садулаева, начинаю с нее. Садулаев – очень умный человек, а книги умных людей полезно читать. Эта книга посвящена готам. Не молодежной и почти исчезнувшей субкультуре, а исчезнувшему народу (или союзу германских племен), что в первой половине первого века нашей эры завоевали почти всю Европу, а на клочке Крыма сохраняли государственное устройство до XV века.
Как человек ума недалекого я вряд ли понял суть книги. Но прочитал буквально запоем – интересно, познавательно, увлекательно. Книга состоит собственно из писем, а также рассказов, статей, одного интервью. Большое значение имеет послесловие, оно же комментарии. Автор не слишком убедительно объясняет нам, что большинство писем и других текстов принадлежат не ему, а одному малоизвестному полусумасшедшему ученому, с которым автор находился в переписке и, видимо, один раз короткое время пообщался лично.
Я хоть и простодушный человек, но в ученого не поверил. Главным образом потому, что встреча и общение автора с ученым описаны не очень-то правдоподобно. Цитата:
«В августе я был в Крыму. Мои друзья встретили меня на дороге из Евпатории в Севастополь, у Орловки, чтобы отвезти в долину Узунжи. Пока я грузил в микроавтобус свои вещи, к нам подошёл бойкий мужичок неопределённого возраста. Он попросил добросить его до какой-то развилки. Место в микроавтобусе было, и друзья после некоторого колебания согласились. Усевшись, попутчик сразу сообщил, что является обитателем дурдома, но что он почти нормальный и что его отправили инспектировать санатории. Мы ехали вместе около часа, и всю дорогу он не умолкал: сыпал безостановочно какими-то очень точными, но бесполезными данными, а ещё рассказывал скабрезные анекдоты, смешные стихи и песенки. У меня сложилось впечатление, что он не так прост, каким хочет казаться. Если бы он хотя бы упомянул готов, я бы его узнал. Но он ничего не сказал про готов, и я ничего не сказал, и мы не узнали друг друга. Он вышел на развилке. Кажется, ему надо было в Бахчисарай».
Дело в том, что как раз от Орловки идет кратчайшая дорога до Бахчисарая – каких-то двадцать километров – через села Вишневое, Айвовое. По другим намного дольше добираться. Впрочем, до любой развилки ехать никак не около часа – меньше. Так что здесь умышленно или нет Герман показал: ученый, переписка, встреча, всё это мистификация; единственный автор «Готских писем» я сам.
Трактовать книгу мне не под силу. Я чувствую, что при помощи истории готов (очень туманной, так как свидетельств и документов почти не осталось) Герман размышляет об истории вообще; о том, как возникают и исчезают народы. Что такое народы вообще. Глава «Готско-гуннская полемика», построенная в форме интервью – одна из лучших частей книги. Там о том, что украинцы считают себя наследниками готов (пришедших некогда с севера Европы), а следовательно настоящими европейцами, а русских – наследниками гуннов, пришедших из азиатских степей. В свою очередь русские считают иначе. В этом и суть полемики. (Есть ли она на самом деле – не знаю.)
Вообще тема войне в Донбассе отдано немало страниц. Вернее, не войне, а ее месте в продолжающем тлеть готском наследии. Не забывает Герман, конечно, и своих любимых кришнаитов. В рассказе «Волчье брюхо и сын возницы» встречаются два кришнаита. Один украинский доброволец, другой – донецкий ополченец. Доброволец служит в Готском добровольческом батальоне (опять же не знаю, существует ли такой на самом деле) и попадает в плен к ополченцам. Не могу не процитировать перл в лучшем смысле этого слова: «Гот вспомнил о том, что он кришнаит». В итоге всё заканчивается относительно благополучно…
Да, я прочитал «Готские письма» (а это 450 страниц) быстро, с увлечением. И вновь, как после «Ивана Аустлендера» и многих других книг Германа Садулаева остался разочарован. Писатель такого таланта и ума (а эти качества совпадают у очень немногих) потратил силы, время (а про готов он говорил в одном из интервью еще летом 2018-го), жар души на очередную игрушку. Есть ведь игрушки, развивающие интеллект, воображение, моторику, но они все равно остаются только игрушками.
В 2016 году Герман написал яркую, смелую, решительную статью под названием «Долой самодержавие!» Все эти годы я надеялся, что следующая его книга будет художественным развитием той статьи. К сожалению для себя – ошибся. Это практика большинства современных наших писателей: их публицистика, это одно, а проза – другое. Впрочем, может быть, я не всё понимаю.
Мне нравится проза Антона Секисова. И повесть «Кровь и почва», и сборник рассказов «Через лес». Новую повесть – «Бог тревоги» – я тоже прочитал с большим удовольствием. Действие в ней происходит в Петербурге, куда главный герой, литератор и стопроцентный москвич, переезжает в поисках вдохновения.
Петербург – а в книге это мыслящий и одушевленный организм – устраивает герою череду приключений и испытаний. Тут не до писания книжек, надо как-то умудриться не спятить, не погибнуть. Но, видимо, наигравшись с героем, город дал герою-автору записать произошедшее, так появилась большая, объемом с нормальный европейский роман, повесть.
Я верю, что многое было на самом деле. Тем более повествование ведется от первого лица, в книге полно реально существующих людей, которые фигурируют под своими именами и фамилиями.
Пишет Секисов, по моему личному мнению, удивление ярко, остроумно. Процитирую и заодно посмакую несколько эпизодов.
«Оля – скандинавская мраморная королева. Снегирев – арабский шейх, с шерстяными, но аристократическими руками, со странно темной лысиной, в которой, как в черном зеркале, гасли все блики и отражения».
«Меня ждет обыкновенная семейная жизнь, ее теплый навоз, в котором пришла пора согреться и успокоиться».
«Леха Никонов жил на одной из самых пустых и таинственных улиц петербургского центра, Шпалерной. Здесь не было ни людей, ни машин: только бесконечный ряд стоявших в пыли темных административных зданий. Предположить, что в этих зданиях происходила какая-то жизнь – все равно как поверить, что на руины древнегреческих городов по ночам вылезают древние греки».
«Со времени наших первых встреч Максим сильно переменился. Как я уже говорил, он стал поэтом. Поэзия поразила его, как энцефалит, и если кому-то в наш иронично-пессимистичный век еще нужны доказательства, что занятия поэтическим творчеством скорее уродуют душу, чем возвышают ее, то вот еще один пример в подтверждение. ‹…› Обновленный Максим оказался физически не способен говорить о чем-то, кроме себя и продаж своих сборников, о международном поэтическом форуме, на котором он выступал, о гастролях и чтениях, о том, кто, где и при каких обстоятельствах узнавал его в публичных местах. он зачитывал избранные места из фанатских писем. Стоило нам где-то присесть, чтобы перевести дух, как он принимался вбивать свое имя в поисковики, и глаза его становились жадными и внимательными. он говорил о разнице между своей старой и новой лирикой…»
«Знакомые петербуржцы, с которыми я выпивал, когда приезжал в город на несколько дней, теперь напоминали местные старые здания – с пышными фасадами и замусоренными подворотнями. При эпизодических встречах они казались людьми редкого остроумия и изящества, но теперь я увидел, что они подолгу угрюмо молчат. Что в запасе у них очень скудный запас повторяющихся парадных историй, за пределом которых один непрерывный траур по самим себе».