Тропой памяти

Даже не взглянув на прислоненную к лавке мотыгу, Иннет принялась лихорадочно заталкивать книгу под рубашку, но пальцы не слушались ее. Плюнув на это занятие, она зубами затянула на содранном запястье заветный зеленый лоскуток, и, неловко прихватив под мышку томик в черном переплете, выскочила за дверь. Отчаянно хромая и чуть слышно поскуливая от боли, Иннет припустила к реке, и в этот момент увидела, как на берег одна за другой выбираются тени. В темноте она, разумеется, не видела, но сутулые, длиннорукие силуэты могли принадлежать только оркам и никому более. Оказавшись между молотом и наковальней, Иннет бестолково заметалась, переводя взгляд с пылающей деревни на новых врагов, надвигающихся с берега. Путь к реке был отрезан, и Иннет, искренне понадеявшись, что в горячке боя ее, возможно, никто и не заметит, побежала с горы туда, где в голодной оранжевой стене пламени корчился черный остов догорающего дома. Ее дома. В принципе, ей действительно повезло, ровно настолько, чтобы привалившийся к ложу погибшей метательной машины кузнеца Шадрук не заметил съехавшую с холма сухну, поскольку в этот момент затягивал на ране повязку. Сбежав вниз, Иннет не смогла вовремя притормозить, поэтому продолжала по инерции переставлять ноги до тех пор, пока возле соседского дома не споткнулась обо что-то мокрое и продолговатое. В нос ударил запах крови, Иннет растянулась на земле во весь рост и у самого лица увидела окоченевшие пальцы мертвой руки с деревянными четками на запястье. Любой нормальный человек не сдержал бы крика ужаса, но два ряда кипарисовых шариков на отрубленной конечности смотрелись для беглянки настолько гротескно, что это зрелище просто выскочило за пределы ее восприятия. Нащупав в темноте твердый край переплета, женщина механически поднялась на ноги и побежала дальше. Разбитые колени давали знать о себе все сильнее, будто тело, уставшее исполнять слепые приказы охваченного паникой рассудка, решило дать тирану решительный отпор. Силы внезапно кончились на полпути к реке. Сотней шагов ниже погибшего поселка берег становился обрывистым, но из-под смытой течением глины проглядывал каменистый слой — истинное ложе Андуина — так, что с воды это выглядело бы как узкая каменная терраска под навесом из глинистых пород. Изначально Иннет собиралась пройти именно этим путем: увидеть сверху то, что творится под кромкой берега совершенно невозможно, а догадаться, что кто-либо станет прятаться именно там, можно, только если специально следить за одинокой бредущей во мраке фигурой. Шаг за шагом, где в рост, где — на четвереньках — Иннет все же преодолела расстояние, отделяющее ее от спасительной пойменной террасы и уже в который раз за этот горький и нескончаемо длинный день съехала к воде, где и замерла, переводя дух. Достаточно долго она просто сидела на камнях, привалившись спиной к стенке обрыва, до корней выдолбленной весенними паводками и, точно оберег, теребила на запястье бурый с прозеленью лоскуток, даже в мыслях не решаясь назвать по имени того, кто отныне был ее единственной надеждой в этом пустом и холодном мире…

…ровно до тех пор, пока над головой не послышался звук быстро приближающихся шагов. Иннет вжалась в мокрую глину, неистово терзая в пальцах кусок ткани, будто умоляя о защите. Шаги внезапно стихли, так, как если бы их обладатель замер на месте, а еще через некоторое время вниз посыпались комочки глины, и раздался треск ломающихся корешков — это неизвестный начал спускаться к воде. И вот тут разум окончательно покинул Иннет: вместо того, чтобы продолжать сидеть, не шевелясь, в своем убежище, женщина вскочила и на плохо слушающихся ногах по самой кромке заковыляла вдоль берега. Пройти по узкой цепочке выступающих из-под воды скользких камней было бы трудно даже для здорового, а уж с ее коленями — почти невозможно. Она оступилась и еле успела закусить губу, но черный томик вылетел из растопыренных в попытке удержать равновесие рук, и, описав дугу, шлепнулся в воду. Всплеск послужил преследователю сигналом, и тотчас же за спиной послышался звук натягиваемой тетивы и негромкий окрик. В ужасе, что ее обнаружили, Иннет взвизгнула и, позабыв про боль, прибавила скорость. Орк продолжал кричать что-то ей вослед на своем мерзостном наречии, но она, не оборачиваясь, продолжала прыгать с камня на камень, пока что-то острое не клюнуло в спину. Она еще успела скосить глаз и увидеть торчащий из-под левой груди окровавленный наконечник, но тут берег накренился и ушел из-под ног, сменившись стремительно приближающейся поверхностью воды, и сомкнувшиеся над головой бурные волны погасили последнее слово. Имя…

Прятаться Горбаг не стал — на хрена? Что ему теперь было бояться какого-то моргульского зазнайки, ведь путь к свободе, который он столь тщательно расчищал для себя, наконец, открыт. Поэтому он сам вышел навстречу Дагхуру, как был — окровавленный ятаган в руке, засохшие бурые пятна на рукавах и продранном кожаном нагруднике. Вышел и остановился в двух шагах, уперев острие в землю и глумливо при этом улыбаясь.

— Здорово, гнида! — ухмыльнулся он. — Нашел все-таки…

Дагхур на оскорбление даже ухом не повел.

— Рад встрече — сухо произнес он. — А уж как в Моргуле обрадуются, это даже вообразить трудно… Оружие на землю!

Горбаг хрустнул костяшками. За спиной стояли парни из его десятка, не было только Радбуга, да мелкого стрелка.

— А че мне — Моргул? Я туда возвращаться не собираюсь, если че… А оружие — подойди да сам забери. Если сможешь, конечно! — хохотнул он, перехватывая ятаган в боевое положение и дико озираясь по сторонам. Дагхур чуть дернул уголком рта и произнес одно-единственное слово:

— Взять!

Лязгнула сталь, и мятежный десятник понял, что находится в кольце, со всех сторон на него смотрели острия ятаганов, а хмурые лица бойцов его бывшего десятка не вызывали ни малейшего сомнения в серьезности намерений.

— Радбуг! — во всю мощь своих легких заорал он, уже не испытывая особой надежды на то, что будет услышан. Но тут из другого конца улицы раздался ответный выкрик, а потом из-за угла вылетел и сам Десятый Назгул со здоровенным тюком на плече. Увидев немую сцену, он остановился как вкопанный, сделал пару шагов назад и, развернувшись, вдруг прытко побежал прочь.

— Догнать… — еще прежде, чем Дагхур успел договорить, по следам любителя боевых трофеев рванулись двое из бывшего Горбаговского десятка, и с ними — раненый Шадрук. Видимо, Десятый Назгул заслуженно пользовался у них небывалой популярностью. Зеленый от бешенства Горбаг с отвращением плюнул вослед удирающему сотоварищу, и повернулся к моргульцу. Никто даже и ухом не повел — что-то уж слишком легко позволил себя разоружить бывший командир центральной группы. Перевязь, звякнув, упала на землю, а сам Горбаг, невозмутимо перешагнув через нее, приблизился к Дагхуру.

— Ну ладно, ладно я все понял… Я-то думал, что мне на хвост только этого недоноска повесили, ан нет — оказалось, еще и ты меня пас… Па-а-альщен… — издевательская ухмылка прорезала лицо, но глаза пылали злобой почище раскаленной лавы Роковой Горы. На разведчика это не произвело ровным счетом никакого впечатления, с тем же успехом Горбаг мог бы пытаться разговорить камень.

— Ну и! — продолжал надсаживаться Горбаг, брызжа слюной. — Че ты ждешь, а?! Ну, давай! Прикажи своей остроухой твари спустить тетиву, давай! — десятник даже сделал попытку порвать на груди рубашку, но ввиду наличия кожаного нагрудника, выглядело это не слишком убедительно. Тем не менее, пантомима увлекла всех настолько, что никто даже не заметил, как сокращается расстояние между загонщиком и его строптивой дичью. Многие выжидательно смотрели на Дагхура, но тот с распоряжениями не торопился. Даже бросившегося на него Горбага разведчик встретил ударом, совершенно не меняя при этом выражения лица. Однако, для того, чтобы остановить Горбага, одного удара было явно недостаточно. Короткая и совершенно не впечатляющая драка закончилась тем, что на отброшенного прочь штрафника медведем навалился Багнур, сворачивая того в турий рог. Горбаг вырывался и орал что-то по поводу своей принадлежности к Моргульскому штабу, но охотник держал на совесть. Дагхур наблюдал эту сцену в течение нескольких мгновений, после чего приблизился к недавнему оппоненту, рычащему от бессильной злобы и негромко проговорил: