Зеркало

Нуреев оставил машину у здания, а сам двинулся дальше, дворами, лавируя между бесконечными точками с едой и одеждой. У вокзала разбили стихийный рынок, кричали продавцы, у памятника первому губернатору голосили таксисты, указывая на покрытые грязью машины – мыть их в такую сырость не было никакого смысла. Где-то в стороне вяло курили сотрудники транспортной милиции. Опять-таки в серой, форменной одежде, поигрывая резиновыми дубинками. В воздухе разящие пахло чебуреками, которые жарили тут же, в ларьке, на масле. У входа на другой рынок, уже дальше, Нуреев зачем-то оглянулся. Будто кто-то следил. Показалось? Или нет?

***

– О, Нур! – Радостно поприветствовал его Литовец у ларька с чебуреками. Свежаявыпечкапахла растительным маслом и каким-то пережаренным мясом. По ладони бывшего напарника стекал жир. Вытерев руки о кожаную куртку, молодой человек обнял друга. – Здорово, старый. Как сам?

– Нормально. Мне ехать надо, у тебя предложение какое-то было? – Поежился от холода Нуреев, оглядывая толпу вьетнамских продавцов напротив. Один ел такой же чебурек, как у Литовца. Второй стриг ногти на ногах, прямо на виду у всех. Как же их тут было много, и каждый говорил, говорил, говорил на своем. На выходе Нуреев обычно радовался – тишина. Наконец-то. И много большеглазых, вот радость-то!

– А, ну да. Короче так. – Литовец осторожно оглянулся. – Одни серьезные люди предложили работу. Есть сумка. Очень важная. Надо ее припрятать. И подержать в квартире пару дней. Потом придешь, заберешь. И отдашь.

– И все?

– И все. Половину денег сразу, половину потом. 20 штук. Не рублей.

– Нет, это шутка какая-то. – Нуреев извлек из внутреннего кармана легкой черной куртки сигареты и, приняв огонь от друга, закурил. – 20 тысяч долларов за хранение сумки?

– Нур, ты милиционер. У тебя искать не будут. И думать на тебя не будут.

– Что в сумке?

– Неважно.

– Важно. Они мне потом предъявят, что что-то пропало, и что я говорить должен буду? Твоим серьезным людям.

– Короче так, – Литовец сунул руку в карман, что-то незаметно достал, а затем отправил в карман темных джинсов Нуреева. – Это аванс. Просто сделай, как просят. Ничего такого в этом нет. Там же адрес, откуда надо будет забрать сумку.

– Но я живу в коммуналке. Там сумку украсть легче, чем на вокзале.

– Ай, ну мне тебя что ли учить? – Засмеявшись, хлопнул друга по плечу Литовец. – Спрячь у подружки своей. Что, я не знаю, что ты к Галеевской жене свою тюбетейку пристроил?

– Рот закрой. – Затушив окурок, проскрипел зубами Нуреев. – У нее прятать не буду, там ребенок – опасно. И вообще гнилая какая-то тема. Странная. Очень.

– Тогда деньги верни, – пожал плечами Литовец.

Нуреев потрогал теплыми руками уже замерзшие, красные уши и извлек из кармана тугую пачку банкнот. Доллары. Здесь хватит надолго. И на лечение матери Хузиной, и на еду, и даже на подарки девочке. Риск. Но надо-то что? Всего лишь охранять сумку пару дней. Но ведь подвох! Это же все не просто так. Скатываться на преступную дорожку? А как еще заработать такие легкие, по сути, деньги? А, Нуреев?

– Черт с тобой, – согрев дыханием руки, кивнул молодой человек. – Когда и где забрать?

– Молодец, я в тебе не сомневался! Там в записке все указано, – приняв стакан с теплым чаем у повара из ларька, сообщил Литовец. – На свадьбу когда позовешь?

– Как только – так сразу, – не пожимая руку другу, Нуреев резко развернулся и зашагал к машине, чавкая по грязи когда-то белыми кедами. Литовец лишь усмехнулся, довольно цокнув язычком. Лишь стоявшая недалеко девушка в черной куртке с капюшоном нервно облизала губы и тревожным взглядом проводила постепенно исчезающий из виду силуэт почти бывшего милиционера.

***

Год 2010.

— И что было в сумке? — Поднял голову на Садыкову Андрей, помешивая палочкой уже почти остывший капучино. — Это действительно похоже на шутку. Такие деньги за хранение? Бред какой-то!

— Бред, — кивнула Ляля, откидываясь на спинку плетеного кресла в безлюдном вечернем кафе. — Так оно и вышло. Нуреев же не дурак был — милиционер. Честный милиционер! Вот смешно, да? — Устало улыбнулась она. — Шучу я! От этой сумки и начались проблемы… Мы вообще случайно оказались втянуты во все это. Я и правду-то узнала только спустя очень много лет. Понимаете, здесь же территория богата на… исторические события. Войны там, революции… И добра в земле лежит очень много. Но в Союзе это все копать не разрешали, даже металлоискатели, по-моему, были только у военных. А в 90-е – разрешили. И аппараты появились у всех. И копать начали все, кому не лень. Была история. Мужчина у себя нашел клад. Прям в огороде, представляете? Серьезно, я не шучу. И как честный советский человек отнес его куда надо, получив свои деньги. А потом случайно узнал, сколько мог выручить, просто продав драгоценности. Узнал и от шока застрелился. Но на этом все не закончилось. Кто-то подумал, что он сдал не все и пришел к нему грабить. Ничего не нашли, но обнаружили сестру, которая ничего не знала. Пытали ее, пытали, а потом просто убили. Вот так начиналась эра…

— «Черных копателей», — закончил за нее Могучих. — Так вот откуда пошел тот знаменитый процесс над копателями. Вот они, корни-то…— Именно, — кивнула Ляля. — Повторюсь. Копать стали все, кому не лень. Появился гигантский черный рынок, на котором крутились сумасшедшие деньги. Колоссальные средства! Конечно, на этих деньгах появилась кровь, много крови. Никто не заботился о сохранении ценного исторического слоя в земле. Никого ничего не волновало, кроме денег.

— Так, — нахмурился Андрей. — Давайте по порядку. Значит, в сумке были какие-то драгоценности. Нуреев должен был принять ее и где-то хранить. Но вы-то тут причем? Он же не стал ее хранить у вас. Или стал?

— У этой истории много ниток, — усмехнулась Садыкова. — Вы даже не представляете, насколько все было запутано.

***

Год 1995.

Хмуро взглянув на обшарпанную деревянную дверь, Ксения выдохнула. Там же все как обычно. Как же туда не хочется, господи, но куда идти-то? Она же знает заранее, что будет. Сейчас войдет, закроет дверь. Щелкнет замок. Ее сразу встретит затхлый запах давно не проветриваемого помещения. Запах старой мебели и алкоголя, отцовской мази. У него больные ноги, постоянно жалуется. Она снимет кеды, закинет в угол, услышит шум телевизора. Отец наверняка будет спать на диване, голова на груди, в руке – пульт. В квартире будет темно, ибо он уснул, когда еще было светло, потом стемнело, а свет папа не включил: спал. Она осторожно поправит под ним подушку. Он плохой? Нет, такой, какой есть. Им бы с мамой никогда не сходиться: страшно разные. Ксения его любит, хотя даже отчасти близких отношений у них никогда не было. Она тихо пройдет в свою комнату, кинет сумку на кровать и сядет, обхватив голову руками.

Гул. Непрекращающийся гул в голове. Это все надоело. Эта квартира. Этот запах. Сама себе надоела. Своими злыми мыслями. Обидами. А как еще? Обстановка вокруг давит. Веселиться? Да охота удавиться, какое веселье? Поговорить не с кем, высказаться некому, поплакаться некому. Беда в том, что злобе в ней есть место, а добру – нет. Ему просто неоткуда взяться.

Хлопнула входная дверь, и девушка еще крепче обхватила голову, до боли зажмурившись. Нет, пожалуйста! Просто пройди к себе в комнату! Просто иди на кухню и что-то съешь. Пожалуйста, не надо сегодня нотаций! Не надо сегодня скандалов! Криков… Они так надоели, мама! Это невыносимо! Мама, мамочка! Ты же такая умничка… Добрая, красивая… Мудрая… Прошу тебя! Не заставляй тебя ненавидеть, мама! Я же так тебя люблю! Всем сердцем! Как ребенок… Маленький ребенок, для которого мама – это целый мир. Вселенная… Не надо криков, мамочка!