Приватный танец

Сейчас я сильная, самостоятельная женщина, потерявшая своего ребенка. С трудом восстановившаяся от того горя, и сейчас я встретила брата. Который вернул, напомнил мне всю боль, которую я тщательно прятала столько лет в груди.

Я кулаком стучу по своей груди, хочу чтобы провалилась боль, которая сейчас застряла в горле, давит, сковывает грудь и не дает мне сказать хоть слово.

Я раскрываю объятия, хочу чтобы Самир сам обнял меня и жду… что он отстранится. Потому что слабо верю, что он обнимет меня, воспитанный теми правилами и устоями, вряд ли примет меня такую, столь изменившуюся.

Но он обнимает. И громко плачет, не сдерживая себя.

Слезы прорываются и льются из глаз рекой. Я отстраняюсь, чтобы лучше рассмотреть его. Глажу по волосам и отросшей щетине, опять обнимаю. И снова отстраняюсь, потому как Самир отстраняется, чтобы рассмотреть меня.

— Асият, родная моя! Ты живая?

— Живая, Самир.

— Неужели это ты? Ущипни меня, — просит с болью в голосе, — ущипни, чтобы я понимал, что это не сон, что это действительно ты.

— Нет, — я плачу, сердце разрывается, причиняя тупую боль горлу, — не хочу причинять тебе боль…

— О всевышний, это она! Это точно моя сестра, — он крепко обнимает и прижимает к себе.

Мой Самир, теперь такой большой, выше меня ростом, с крепкими стальными мышцами, кажется сейчас задушит.

— Ты такой большой стал, совсем взрослый. А помнишь когда ты был маленьким, и спорил, всегда, что вырастешь и станешь больше меня? Помнишь? — плачем оба навзрыд, — я обижалась, — слова с трудом удается выговорить. Он кивает, вытирает мое лицо, своей заледеневшей ладонью.

— Ты такая красивая стала. Очень красивая. А когда я был маленьким, я завидовал, что все тебе говорили, что ты красивая. Я на зло тебе говорил, что ты не красивая. Потом, я каждый день плакал, когда ты пропала, я просил Аллаха, чтобы я смог найти тебя и сказать, что врал, — он задыхается, с трудом произносит слова, — хотел сказать, что ты красивая.

— Глупый мой… Господи! — я сейчас понимаю, какую большую ошибку совершила, когда ушла от них, когда обиделась на них на всех, когда для меня рухнул мир, я ни о ком не думала, кроме себя. Кроме своего горя.

— Я столько искал тебя. Сначала вместе с папой, а потом, когда чуть вырос и сам, хоть мне и было шестнадцать лет тогда, я расковырял весь интернет, я давал объявления о пропаже сестры во все поисковые сайты. Я клеил на остановках объявления с твоим фото. Но все тщетно. Никакого результат. Я опустил руки и перестал на что-то надеяться и искать тебя.

— П-папа искал меня?

— Пойдем, — он тянет меня за руку, — здесь неподалеку есть кафешка. Выпьем чаю, ты заледенела.

Мы заходим в уютное и теплое кафе, только тогда я понимаю, как замерзла на улице.

Самир сам заказывает нам чай, просит чтобы принесли в больших кружках, с малиновым вареньем. Он помогает мне снять верхнюю одежду, ложит на соседний стул, потом сам снимает свою куртку. Мы молча рассматриваем друг друга, то и дело улыбаемся, не верим своим глазам. И только после нескольких глотков он начинает.

— После того, как мы несколько дней не смогли дозвонится, папа решил, что с тобой случилось что-то плохое и решил срочно выехать к тебе. Только мама не смогла поехать с нами, она после того как вернулась от тебя — заболела, — он делает еще один глоток, я же прячу глаза, стыдно теперь смотреть брату в глаза, — мы не нашли тебя. Вахтер, та злая тетка, сказала, что девушки часто пропадают или с ними что-то случаются, если они занимаются плохим делом. На вопрос каким делом вы занимались, она ожидаемо не ответила, только вернула твой телефон. Сказала, что нашла его в твоей комнате. Он кстати до сих пор дома, им никто не пользуется, папа запретил всем к нему прикасаться, — я опять плачу, понимаю какую боль причинила самым родным людям, — мы остались тогда в городе на неделю. Искали тебя. Сами, пешком ходили во все инстанции, где что-либо могли узнать о тебе. Но твоя история закончилась для нас в январе того года. Нигде никакой информации нет о тебе. Единственное что мы узнали, это то, что ты выписалась из нашего дома. Папа тогда вообще растерялся, с ума сходил и я вместе с ним, только мама каждый плакала, и ничего не говорила. Потом папа продал половину нашего хозяйства, нанял человека, чтобы найти тебя. Потому что не верил, что ты занималась каким-то плохим делом, как нам сказала вахтер. Типа, что вы ночью поздно возвращались и сто процентов куда-то влипли, мы не верили. Ни я ни папа, а вот мама и плакала и говорила, что нам не узнать, каких мы вырастили и воспитали детей.

— Господи… а ты веришь? Что я занималась плохим делом? — и спрашиваю и боюсь услышать ответ. Ком застрял в горле, я плачу и теряю дар речи, пока жду ответа.

— У меня даже мыслей таких не было, — только после этого я облегченно вздыхаю, делаю глоток чая, чтобы ком не задушил меня.

— Ну даже человек, нанятый папой, не смог найти о тебе ничего. Будто ты испарилась, исчезла. Просто так, с лица земли. О тебе нигде нет никакой информации. Как так Асият?

— Я… - отворачиваюсь от него, смотрю в окно, на проходящих людей, все куда-то спешат. Только лишь мы с Самиром сидим, никуда не спешим. Но мне так кажется, что не спешим, пока Самиру не звонит папа.

— Асият, папа звонил. Нам нужно возвращаться домой. Поедешь с нами? — я отрицательно мотаю головой и горько плачу, — там мама. Она болеет. У нее… она когда тогда вернулась от тебя, заболела, и до сих пор болеет.

— Как так? — я вытираю салфеткой сопли и слезы.

— У нее онкология Асият. Последняя стадия. Ей осталась недолго.

— Что? — я вздрагиваю, будто меня ошпарили кипятком, — Чем она тогда заболела? Чем? Господи, что за болезнь такая?

— Папа продал все оставшееся хозяйство, чтобы вылечить маму. Но эту болезнь не победить. Поедешь, с нами? Мама только и мечтала в последнее время, чтобы увидеть тебя перед смертью. Иногда мне кажеться, что она не умирает только лишь для того, чтобы увидеть тебя. Ждет. Может я и не прав.

— Господи! — я прикрываю рот ладонью, не верю во все происходящее, мама умирает?

— Это последнее ее посещение онкологии. Врач сегодня увеличил дозу обезболивающих. Она уже давно на наркотиках, чтобы терпеть боль.

— Нет, не может быть! Скажи, что это неправда! — я реву, не могу остановиться.

— Если ты надумаешь приехать, ты знаешь где мы живем, — произносит Самир обиженно. Видимо понимает, что сейчас я не готова встретиться с мамой. Встает, забирает куртку и шагает на выход.

Я долго еще не могу прийти в себя. Просто сижу и плачу. Пока мне не звонит Злата.

— Только не говори, что ты который час подряд проходишь собеседование! — возмущенным голосом говорит Злата, не дожидаясь моего але, — папа разжег костер и пригласил гостей, всех наших родных и любимых людей в честь Жени, хочет познакомить с ними и тебя. И да, Женя сказала, что ничего есть не будет, если мама Майя не приедет! Вот так! Так что поднимай свои булки и едь домой! — на одном дыхании говорит Злата, не давая мне возможности вставить хоть слово.

— З-злата, — говорю прорезанным голосом и еще сильней и громче плачу, — Злата, ты мне так нужна!

— Боже Майя, ты где?

— Я… я в каком-то кафе.

— Скинь геолокацию, я приеду.

— Не надо милая, займись дочкой и отцом, — я всхлипываю, — я сейчас вызову такси.

— Скажи мне что случилось? Почему ты плачешь?

— Я скоро приеду, расскажу.

Такси останавливается у входа в дом Петра Михайловича. Я расплачиваюсь, выхожу. Так холодно, ужасно холодно, мороз и ветер пронизывает тело насквозь. Я дрожу и стучу зубами, пока шагаю ко входу в дом. Злата видит меня через большое окно и выходит встречать меня.

— Боже Майя! — она тянет за руку меня внутрь. Пока мы сидели в кафе, моя потная одежда успела высохнуть, но меня знобит и я ничего с этим не могу поделать, — что случилось, девочка моя? — она помогает мне снять куртку и платок.

— Я встретила Самира. То есть он меня узнал… и.