Страница 20 из 36
Может, это и была первая любовь? Но он не испытывал никаких ее мук, о которых пишут в романах. Приехав через год студентом института журналистики, он узнал, что Инна вышла замуж и куда-то уехала.
А зимой того же года в жизни Саши произошел крутой поворот: его старший брат, в то время уже лейтенант, командир стрелкового взвода, был убит в Финляндии. Получив от матери письмо, закапанное слезами, – некоторые слова так расплылись, что их не удалось прочесть, – Саша бросил учебу в институте и пошел добровольцем на финскую войну. Вместе с письмом матери пришла записка от младшего брата Евгения. Он с раннего детства спал и видел себя полководцем. В тот год он учился в седьмом классе. Рвался добровольцем, но «военкоматчики» были непреклонны. Тогда он вместе с товарищами решил «пробраться» на фронт. Купили военное обмундирование и ехали на товарных поездах до Ленинграда, где их задержали и вернули домой.
Брат писал: «Я ехал с твердым намерением отомстить за Николая, но мне еще не доверяют оружия, а напрасно. Я бы доказал, что могу воевать не хуже взрослых».
Но воевать и Саше не пришлось. Пока прошел подготовку, война окончилась. Он хотел было опять вернуться в институт, но с середины года этого сделать было нельзя. Год пропадал. Командование предложило ему поехать учиться в училище. Саша вначале колебался, потом согласился. Окончив военное училище, он не верил, что может быть командиром, считал: это не в его характере.
А сегодня, получив благодарность Канашова, почувствовал, что в нем признали командира, приняли в армейскую семью.
Глава десятая
Канашов курил папиросу за папиросой, и в штабе стоял сизый полумрак.
Заместитель командира полка по политчасти Шаронов шагнул в дверь и, не различая, кто сидит за столом, крикнул грубоватым баском с порога:
– Товарищи, да ведь это безобразие! Дымовая завеса… (Шаронов был единственным некурящим командиром в полку.) Разве можно в таких условиях работать?
– Это я, Федор Федорович, надымил.
Шаронов узнал голос командира полка.
Гремя стулом, Канашов поднялся и распахнул окно. Дым столбом, как в трубу, потянуло наружу.
– А я уж испугался! Не пожар ли, думаю? Дыму, хоть топор вешай…
– Хорошо, что зашел, присаживайся. Ты мне нужен…
Шаронов положил кожаную папку, с которой почти никогда не расставался. На столе Канашова замполит увидел стопку военных журналов, а рядом подшивку «Красной звезды». Он изучающе поглядел на командира полка. «Видать, не в духе. С женой, наверно, опять поссорились…»
– Это ты отдал распоряжение начать расследование по делу Миронова?
– Я. А что?
– Зря. Надо было, Федор Федорович, хотя бы мне доложить…
Вон оно что, самолюбие задето…
Шаронов был уверен, что поступил правильно. И в таких случаях он был непримирим.
– Вчера из политотдела дивизии позвонили…
– Ну и пусть звонят! – раздраженно перебил Канашов. – Пока я командую полком. Нам надо самим разобраться, прежде чем поднимать шум.
– Михаил Алексеевич, я тебя не понимаю. Ты же знаешь, что я сам присутствовал и после лично беседовал с Горобцом. Вчера у них в батальоне прошло совещание командного состава. Некоторые требовали отдать Миронова под суд и исключить из комсомола. Таково мнение большинства. Это было ответственное совещание… Миронов халатно отнесся к такому важному учению, зазнался. Говорят, что он хотел ввести какие-то новые методы подготовки стрельбы. Разве допустимо так глупо рисковать людьми?
– Постой, Федор Федорович! Ты же не участвовал в «репетиции»…
– Как это не участвовал? – возмутился Шаронов.
– Ты же сам сказал, что присутствовал. А присутствуют сторонние наблюдатели. Ты на Горобца не ссылайся. Он испугался, вот и перестраховывается. Не верю я тому большинству, которое само ни черта не разобралось в этом.
– Я чувствую давно, что ты не доверяешь мне, но как можно не верить выступавшим командирам-коммунистам.
– А как можно им верить? Да, я никогда не соглашаюсь с теми, кто хочет отбить инициативу не только у Миронова, но и у остальных командиров.
– Ну, знаешь, Михаил Алексеевич, это уже слишком… Я старший командир и…
– Вот я и говорю с тобой как со старшим командиром и своим заместителем по политчасти. Всякие расследования во взводе Миронова прекратить. Нашим политработникам надо больше практически заниматься боевой подготовкой…
– Не моя забота заниматься военным обучением бойцов.
– Вот ты мне скажи: слыхал ли ты, что в батальоне Белоненко сержант Толокин уже второй год работает над усовершенствованием прицельного станка? Или, к примеру, что тот же самый Миронов предлагал новый способ подготовки данных для ведения огня в ночных условиях?
– Что-то слышал… Но ведь это прямое дело командиров – подхватывать новинки, внедрять их и прочее.
– Не только командиры, но и партийная организация должна оказывать им помощь, товарищ Шаронов. Да и у нас еще нет, как тебе сказать, взаимодействия между мною, как командиром-единоначальником, и тобою – заместителей по политчасти. То же происходит и в подразделениях… Вот Горобец не понимает Бурунова. А по-моему, он сильный политработник. Ведь он-то с делом Миронова разобрался… Случай произошел из-за плохой подготовки расчета минометной батареи полка. С Русачевым спорили чуть ли не до драки. Он запрещал знакомить с устройством мин минометчиков, пока бумажку не получим. Они вели огонь минами, свинчивая колпачки. И мины рвались на поверхности земли. Все у него секретно… Вот и досекретничались.
Шаронов недолюбливал замполита батальона Бурунова за самостоятельность в работе и считал его зазнайкой.
– Есть у нас, если хочешь знать, промахи и в твоей работе… О них уже говорят в печати, – добавил Канашов и, достав из планшета свежий номер окружной газеты, молча протянул Шаронову.
Тот удивленно пробежал глазами начало заметки, подчеркнутое красным карандашом:
«В полку, где заместителем командира полка по политчасти тов. Шаронов, инспекторская поверка показала, что бойцы неплохо разбираются в политических вопросах, в том числе и в вопросах хранения государственной и военной тайны…»
Шаронов прервал чтение и поискал подпись. Автором ее был один из его старых знакомых. Когда-то они вместе служили в одном полку заместителями командиров батальона по политчасти. В прошлом году этот автор окончил курсы военных журналистов и работал теперь корреспондентом окружной газеты. В этом году он вместе с представителями Политуправления округа приезжал на инспекторскую поверку политических занятий. «Ну, Аркаша Крилецкий всегда меня поддержит», – улыбнулся Шаронов. Но тут же улыбка сбежала с лица, как только он прочитал второй абзац:
«Однако бдительность в полку слаба. Есть случаи разглашения военной тайны. В полк свободно, без пропусков, проходят посторонние люди. Расхождение между словами и делом – очень серьезный порок. Политучеба не самоцель, а средство укрепления боевой мощи части. Пустая болтовня здесь крайне нетерпима…»
Шаронов гневно бросил газету на стол. Его полные, румяные щеки побледнели, в обычно спокойных глазах появился холодок негодования.
– Откуда у него такие сведения? Инспекция высоко оценила политподготовку части. У меня есть документы. Так я этого не оставлю!
– Погоди, погоди, Федор Федорович, не кипятись. Ты же нас, коммунистов, учишь сознательно относиться к критике, а сам, оказывается, ее не терпишь.
– Да какая же это критика? Это ложь! – нетерпеливо перебил Шаронов.
– Но ведь был же случай, когда наш красноармеец отправил домой письмо и написал, чем он занимается, где стоит наша часть и куда мы выходим в лагеря. Разве это не разглашение военной тайны?
– Да, но откуда у Крилецкого сведения, что у нас через проходную ходят, как через постоялый двор? А впрочем… – вспомнил вдруг Шаронов. – Я приказал пропускать инспекторов через контрольный пункт без пропуска, чтобы избавить их от бюрократической волокиты… Вот он и отблагодарил меня. Журналистская братия для красного словца не пожалеет ни матери, ни отца.