Страница 52 из 65
— Не молчи, Алена. Расскажи… как ты?
И это жданное неожиданное «как ты?» — будто нож, до донышка вошедший.
Пусть не о ней мама плакала — о себе. Все равно. Не осталось ни сарказма, ни злости. Как мало надо было, чтобы…
— Нормально. У меня все нормально… мама.
Сто лет как это слово не произносила: мама.
А если… если ты меня полюбишь?
Но там хлопнула дверь, и мама только сказала «береги себя», а потом — короткие гудки. Она всегда клала трубку когда пожелается.
Надо же, «береги себя». И Алена улыбнулась.
Правда, на этом все и закончилось: у них мир наступил, видно. Но Алена уже знала — не злость это у нее была, а отчаяние. «Я проживу!» таило не «Подите прочь!», а надежду — что будут плакать, что придут. Это она сейчас, с высоты своих неполных тридцати, знала, что нельзя оплакивать живых: они проживут свою жизнь так, как сумеют, и для них это, может, будет единственно правильным — зачем жалеть их, о чем плакать? Но тогда очень хотелось, чтобы плакали, а она утешала.
«Не плачьте обо мне — я проживу
той грамоте наученной девчонкой,
которая в грядущести нечёткой
мои стихи, моей рыжея чёлкой,
как дура будет знать. Я проживу».
Тогда еще и стихов никаких не было. Но все равно.
И сейчас, держа в руках тетрадный лист, разделивший их с Иосифом подобно государственной границе, она вспомнила это все. На листе ничего не было, кроме: Я ПРОЖИВУ. Большими буквами, как крик.
14
— Это же крик о помощи, разве не видно?
Иосиф вяло махнул рукой. Ему не хотелось спорить и уж тем более делать вид, что все в порядке. Но чего она, Алена, этой своей прямотой добивается? Сейчас, когда можно жить начать, пытается все порушить? Или нет, не будет ему жизни — совесть заест.
— Ну какой крик, Алена. Это строчка из стихотворения Ахмадулиной. Мы на этом выросли.
Неловкость никуда не ушла. Фанерная стенка не обрушилась.
Окончательно Иосиф уехал в Палангу — зимой.
15
Летом еще встречались, даже отдохнуть съездили в Геленджик. Юлька плохо перенесла жару, всюду бродили толпы, и Иосиф пошутил, что надо было отправляться в Прибалтику: прохлада, цивилизация. И уже серьезно: Юльке лечебный воздух Паланги просто необходим. Вот если бы…
Что «если», Иосиф не договорил, этим летом они многое недоговаривали.
— Почему ты не позвонишь этим… свиноводам?
— Я же один раз звонил. Она там. Что еще-то надо знать…
— Разве это все, что надо знать?
— Алена, скажи честно, чего ты добиваешься?
Знала бы она сама, чего «добивается». Если Иосиф уедет, она будет несчастна, это очевидно. Если останется — она не сможет его уважать. Вот и выбирай.
Ну а потом получилась дурацкая вещь: в первых числах сентября Ося свалился в гости без предупреждения. Привез новую клетку для Свинтуса: двухэтажную, с белыми прутьями и дверцей в «потолке». На второй этаж ведет деревянная лесенка, но это невысоко: даже если свин сверзнется, оно на здоровье.
И так получилось, что они с Николаем столкнулись: один пришел, другой уходить собирался.
После этого — все. Взял себе в голову, что она оттого и гонит его к жене: любовника помоложе завела, закон жизни, понимаете ли.
— Ну зашел человек в гости.
— Ага. В полдвенадцатого ночи.
— Он раньше не может. Работа у него.
— Не сомневаюсь.
Раньше говорили часами, теперь — короткие диалоги, больше похожие на стрельбу из лука:
— Ося, почему мобильный отключаешь?
— Работы много.
…
— Когда приедешь?
— А надо?
Квартира у Иосифа теперь «пустовала», но он к себе не звал. Говорил, что Э.Э. может свалиться в любой момент, не вынеся радостей жизни на исторической родине; дочкам тоже никто не запрещал являться, у них и ключи есть… Отговорки. Работал допоздна — то ли убегал от проблем, забивал голову служебной бытовухой, то ли просто в пустом доме не сиделось.
После встречи с Николаем звонить практически перестал — каждый вечер Алена сама набирала его номер. Теперь он мог свободно разговаривать из дома, но будто и не о чем стало.
Еще у него появился пунктик: возраст. Внезапно выяснилось, что Алена ему во внучки годится.
— Ося, не надо преувеличивать.
Задумчивое:
— В общем-то, я так всегда к тебе и относился… Как к своему ребенку.
Хорош «дедуля».
Но самое интересное, что это было правдой. Алена никогда не чувствовала себя ровней с Иосифом, и именно это пленяло. У Иосифа за плечами была целая жизнь, вы знаете, что такое целая жизнь? И не просто, а прожитая сознательно — когда каждое событие кирпичиком укладывается в здание опыта. В этом здании хочется жить. И, более того, не обозлился Ося, не набрался цинизма до кончиков ушей. Носит с собой свой тихий свет. Свет и тепло — что еще нужно в кирпичном домике для счастья?
— Я старый и весь изломанный. На черта я тебе сдался?
Принесло же Николая именно в тот вечер…
16
В середине октября Иосиф исчез — три дня Алена не могла дозвониться, уже начала психовать: на заводе сказали, что отъехал, когда будет, неизвестно. Володя совершил чудеса находчивости и отыскал телефон Осиного шофера.
Шофер мялся — не желал издавать лишних звуков. Он уже один раз издал, заслал Э.Э. в больницу, за что был строго пожурён.
Удалось вырвать только часть информации: начальство приказало забрать из аэропорта в среду вечером.
В среду же на ночь глядя раздался звонок, Иосиф серым голосом известил о прибытии; извинился: уезжал спешно, не успевал предупредить. Алена по цвету голоса поняла: хотел свредничать, волноваться заставить, но, когда осознал, что переборщил, уже поздно было — Э.Э. под боком.
— У меня почему-то не включился роуминг…
— Знаю. Звонила…
Помолчали.
Потом выплеснул — так, что сердце сжалось:
— Уеду в Литву зимой.
— А завод? — глупо спросила Алена. Ну действительно, не спрашивать же: «А я?»
— Все продается и все покупается, Алена.
Она потом ревела ночью в подушку.
Первый раз он был несправедлив к ней.
17
Потом он как в черную дыру провалился и вынырнул из нее только в конце весны.
— Ося! Как так можно!
— Ну тебе же деньги на счет приходят…
И не дав пискнуть:
— Скоро у Юльки день рождения. Приедете?
Алена оторопела, а Иосиф затянул старую песню:
— Тут воздух волшебный. Для Юльки самое оно…
Будто Э.Э. не в счет!
— Дом большой… Я купил дом… Жильцов уже пускаем.
— Но…
— Свинтус здоров? Можешь и его взять. Тут на ферме барышни заждались.
— Лучше бы спросил, как твой ребенок… За пять месяцев ни слуху ни духу.
— …
— Ося? Алло?
— Я не мог, — и голос посерел. — Мне тяжело было тебе звонить.
Алена молчала.
— Но сейчас уже нормально, наверное. Приедешь?
— А…
— Она на тебя не сердится.
Алена хмыкнула, и Иосиф подхватил:
— У нас тут целая драма была. Ольга вообразила, что я… ну, что я с твоей бабулей закрутил лихой роман, видишь ли.
— С Ниной?!
— Ну да, она ж ее в больнице видела. А мы-то думали…
— Ося, но как…
— Нина к ней, оказывается, на кафедру приходила.
— Зачем?
И тут Иосиф не выдержал, как пар из-под крышки выпустил, приступами смеха:
— Она профессора Кочура… искала… Осипа Эмиль… Эмильевича…
Алена фыркнула.
— Не смейся над моей бабушкой, Ося.
— Да уж мне не смешно — несколько месяцев к разговору готовился, и вот говорю: «Ольга, раз уж ты все знаешь, не мучай меня, пускай Алена летом приезжает, ребенку воздух морской нужен». Ольга смотрит на меня, как баран на проезжающую электричку, а потом отчетливо так произносит: «Какая Алена?» И тут я понял, что пропал.