Когда горит трава

— Но чиновники говорят, что тут никто не должен оставаться.

Старик рассмеялся.

— Что общего у рыбы с клещом? Ведь я не молод — чего же мне бояться смерти? Если болезнь захватит меня, я умру. И пусть!

— Пойдём, — сказал Мей Сансай. — Пора помолиться.

Старик спустился к ручью. После омовения они повернулись к востоку, и старик доказал, что он так же набожен, как и коварен.

У него был глубокий сильный голос, который он, очевидно, берёг для подобных случаев, и Сансай был искренне тронут.

— Аминь, — сказал Сансай, отирая песчинки со лба и доставая чётки.

Старик спросил:

— А что ты теперь собираешься делать?

— Я должен идти на юг.

— Правда? Это хорошо, клянусь Аллахом, это хорошо. Но сегодня уйти ты не можешь. Ночь уже наступает. Скоро выйдут гиены и другие дурные звери саванны.

— Ты прав.

— Не хочешь ли переночевать у меня.?

Мей Сансай вспомнил, как днём старик ни с того ни с сего напал на него, и заколебался. Приглашение может оказаться новой ловушкой. Ночь может превратить бесноватого старикашку во врага. Вот и глаза у него — карие, ясные и слишком блестящие для человека его возраста; эти глаза ничего не скажут. Хитрая улыбка его загадочна. Мей Сансай смотрел на ничего не выражающее лицо и терзался сомнением.

— Так пойдём? — спросил старик.

— Веди, — набравшись решимости, выговорил Сансай.

Он взглянул на небо и увидел, что белые волокна облаков собираются, сереют, чернеют. Если дождь не начнётся сейчас, он может начаться позже.

Жилище старика позабавило Мей Сансая. Это была одна из брошенных хижин, без крыши и почему-то сырая. Старик делал тщетные попытки возвести над ней крышу, однако тень давал лишь росший рядом баобаб, перед которым лежало бревно. Мей Сансай посидел там, пока старик торопливо готовил еду из теста и кислого молока.

— Где ты берёшь муку? — спросил Сансай.

— Там, в Новой Чанке. Так они назвали деревню, которую построили вместо Старой Чанки, в которой мы сейчас и находимся.

— А это далеко отсюда?

— Нет. Лентяй, выйдя по росе на рассвете, дойдёт туда прежде, чем солнце окажется над головой.

— Тау!

— Иногда я хожу туда, — сказал старик. — Только там для меня слишком чисто. У них даже колодец выложен цементом и рыночная площадь тоже. Кай!

— Ты мне завтра покажешь туда дорогу?

— Это несложно. Но скажи мне, ради Аллаха, неужели ты завтра покинешь меня?

— Клянусь Аллахом, завтра я должен идти и продолжить свои поиски.

— Ты ищешь мужчину?

— Нет, прекрасную девушку. Такую прекрасную девушку, которая будет достойна моего сына.

— Вот как! — тихо сказал старик. Он разводил костёр. Ломая прутья, он добавил: — Девушки принадлежат к той породе, которой нельзя доверять. Клянусь Аллахом!

— Чему же ещё нельзя доверять?

— Султану, реке, ножу и ночи. Султану — потому, что его слово изменчиво, как погода. Реке — потому, что утром ты легко переходишь её вброд, а вечером она вдувается и может утопить тебя. Ножу — потому что он не знает, кто носит его. Ночи, ха! Кто знает, что таится во тьме? Вероятно, всё дурное.

— Как бы то ни было, отец, когда настанет день, моё путешествие продолжится. Я должен позаботиться о мальчике.

Вскоре еда была готова: сладкий картофель, жареные земляные орехи. Как подобает фулани, Сансай не ел того, что может есть скот: пастухи не объедают коров и быков. Старик сетовал, что кладовая его пуста. Сначала они поели теста в кислом молоке, потом насладились сладким картофелем. Когда стемнело, оба почувствовали себя такими усталыми, что без лишних слов отправились спать. Мей Сансай лежал на циновке и наблюдал, как суетится старик. Воистину, бесноватый. Не задумываясь, нападает на тебя, и тут же делается другом. Вот только останется ли он другом до утра?

Глава VII

Мей Сансай пробыл в деревне целую неделю. Он действительно подружился со стариком, их дружбу питали странные открытия, которые они совершали среди развалин. Как мальчишки, они целыми днями бродили по Старой Чанке, а вечерами сидели у костра и беседовали. Однажды Мей Сансай спустился к ручью, промыл ледяной водой глаза, омыл ноги и вернулся к хижине старика. Старик ощипывал только что подстреленную куропатку.

— Отец, пора мне поблагодарить тебя за гостеприимство. Да благословит тебя Аллах и да осыпет тебя щедротами в твоей деревне. Я же должен уходить.

— Нет, Мей Сансай, я слишком полюбил тебя.

— Такова жизнь. Не успеешь встретиться, и уже надо расставаться.

— Это верно. Только расставаться всегда невесело.

— Я хочу пуститься в путь, потому что в сердце моём тревога. Видит Аллах, я был счастлив здесь, но как я могу отказаться от своих поисков? Ты знаешь, как это бывает, когда отец любит сына так, как я люблю Рикку? — Знаю ли я? О, Аллах! У меня был любимый сын. Но он был своеволен и однажды ушёл на войну белых людей. Он сказал, что вернётся, но я его с тех пор не видел.

— Храбрый мальчик.

— Храбрый? Ха, безумный! Когда белые пришли в эту деревню, она была полна людей и процветала. Вот какова была Старая Чанка! Солдаты играли музыку и показывали нам свои винтовки. Им нужны были люди на войну белых. Они обещали всякие блага. Бесплатная еда, красивая форма. Бесплатный проезд в далёкие земли за морем. Клянусь тебе, дорогой друг: будь я юношей, ничто не удержало бы и меня. Это как безумие! Но увы, моё тело утратило гибкость, и они всё равно не взяли бы меня. А мой сын Шеху ушёл с ними и до сих пор не вернулся.

Слёзы стояли в глазах старика.

— Аллах снизойдёт к тебе, — сказал Сансай, ударив себя в грудь. — Столько людей погибло и столько вернулось. Нельзя быть ни в чём уверенным.

— Да смилостивится над ним Аллах!

Они помолчали минуту. Сансай поднял глаза и взглянул прямо в лицо старику.

— Я ухожу!

Мей Сансай пустился в путь и добрался до Новой Чанки ещё до полудня. Эта деревня совсем не была похожа на оставшуюся позади Старую Чанку. Вокруг неё не было стены. Дома стояли правильными рядами, и в каждом дворе росли молоденькие манговые и апельсиновые деревья. Не было ни одного баобаба. Волнение охватило Сансая, и он заспешил к деревне. Мальчишки и девчонки, плескавшиеся в воде у колодцев, не обратили на него никакого внимания.

Подойдя к крайнему дому, он увидел мужчину, который подстёгивал лошадь, ходившую по кругу. Лошадь приводила в движение грубый ворот, а мужчина понукал её. Сансай не мог разобрать, над чем трудятся человек и лошадь, но подумал, что мужчина, быть может, наведёт его на искомый след.

— Мир тебе! — крикнул он.

Мужчина обернулся. Лошадь, продолжавшая шагать по кругу, чуть не сбила его с ног. Он натянул поводья и остановил её.

— Добрый день тебе!

Сансай увидел, что брови мужчины внезапно поднялись. Что-то живое блеснуло на потном лице. Сам Сансай ощутил прилив необыкновенных чувств. В горле у него пересохло, словно он не пил много недель. Он сделал два-три шага и резко остановился.

— Одио, сын мой! — Он всплеснул руками. — Возможно ли это?

— Отец!

— Обними меня! Обними меня!

Юноша бросился к нему и так стиснул отца в объятиях, что старик застонал от боли.

— Видит Аллах, — сказал Мей Сансай, — если бы мне надо было разыскать всех моих сыновей, а не Фатиме...

Руки Одио безвольно упали. Старик испытующе взглянул ему в лицо.

— Что случилось, сын мой?

— Ничего.

— Я вижу, ты что-то скрываешь от меня.

Одио молчал. Отец ощутил острую боль, острее, чем удар ножа.

— Так ты не рад, что я пришёл?

— Что ты, отец! Не в том дело. здорова ли мать?

— Твоя мать? Гмм... Да-да.

— Почему ты так отвечаешь? — спросил Одио. — Если она больна, скажи мне прямо. Ты ведь поэтому пришёл?

— Она здорова, — сказал Сансай. — Клянусь тебе.

— Я делаю сахар, — сказал Одио, подводя отца к мельнице. — Здесь, в Новой Чанке, каждый может научиться делать сахар. Нужно только немного денег, чтобы купить всё необходимое. Этим хотят нас приучить к новой деревне. Вот эта мельница стоит двадцать пять фунтов. Она дробит сахарный тростник, и из него вытекает сок.