Страница 4 из 7
Самыми обильными представляются отношения, существующие между столь несовместимыми на первый взгляд комплексами интереса к деньгам и дефекации. Каждому врачу, который применял психоанализ, хорошо известно, что этим способом можно устранить самые упорные и застарелые, так называемые хронические задержки стула у нервнобольных. Удивление по этому поводу умеряется воспоминанием, что эта функция точно так же подвластна и гипнотическому внушению. Но в психоанализе это воздействие достигается только тогда, когда затрагивают денежный комплекс данных людей и их побуждают довести его до сознания со всеми его отношениями. Можно было бы подумать, что при этом невроз лишь следует намеку словоупотребления, где человека, слишком тревожащегося за свои деньги, называют грязным или скаредным [filzig] (в английском языке; filthy = грязный). Однако такая оценка была бы слишком поверхностной. В самом деле, повсюду, где господствовал или сохранился архаический способ мышления, – в древних культурах, в мифе, сказке, суеверии, в бессознательном мышлении, в сновидении и в неврозе – деньги теснейшим образом связываются с нечистотами. Известно, что золото, которое дьявол дарит своим любовницам, после его ухода превращается в нечистоты, а дьявол, разумеется, – это не что иное, как персонификация вытесненной бессознательной жизни влечений[7]. Далее известно суеверие, в котором поиски кладов связываются с дефекацией, и каждому знакома фигура «человека, испражняющегося дукатами». Более того, уже в древневавилонском учении золото – это испражнения преисподней, Mammon = ilu manman[8]. Таким образом, если невроз следует словоупотреблению, то здесь, как и везде, он берет слова в их первоначальном, полном значением смысле, а там, где он, видимо, наглядно изображает слово, он, как правило, лишь восстанавливает древнее значение слова.
Возможно, что противоположность самого ценного, с чем познакомился человек, и самого никчемного, что он отбрасывает от себя как отходы (refuse), и привело к этому условному отождествлению золота и фекалий.
В мышлении невроза на помощь такому приравниванию приходит, пожалуй, еще одно обстоятельство. Первоначальный эротический интерес к дефекации, как мы знаем, обречен на исчезновение в более зрелые годы; в эти годы появляется новый интерес к деньгам, которого в детстве пока еще не было; в результате появляется возможность того, что прежнее стремление, которому уготовано потерять свою цель, переносится на цель, вновь возникающую.
Если в основе утверждаемых здесь отношений между анальной эротикой и той триадой особенностей характера лежит нечто фактическое, то едва ли можно ожидать особой выраженности «анального характера» у лиц, которые сохранили эрогенное свойство анальной зоны в зрелом возрасте, как, например, некоторые гомосексуалисты. Если я не очень заблуждаюсь, в большинстве случаев наш опыт вполне согласуется с этим выводом.
Следовало бы вообще поразмыслить о том, не позволяют ли и другие комплексы особенностей характера выявить их принадлежность к возбуждениям определенных эрогенных зон. Мне до сих пор известно лишь непомерное «жгучее» честолюбие тех, кто раньше страдал энурезом. Для формирования окончательного характера из конститутивных влечений можно, однако, привести следующую формулировку: сохраняющиеся черты характера представляют собой либо неизменные продолжения первоначальных влечений, их сублимации, либо реактивные образования, направленные против них.
Заметки об одном случае невроза навязчивости (1909)
[Введение]
На последующих страницах содержится материал двоякого рода: во-первых, фрагментарные сообщения из истории болезни одного больного, страдавшего неврозом навязчивости; по его продолжительности, пагубным последствиям и субъективной оценке этот невроз можно было причислить к довольно тяжелым, и потребовалось около года, чтобы добиться полного восстановления личности и устранить ее торможения. Во-вторых, отдельные краткие сведения о генезе и более тонком психологическом механизме душевных процессов при неврозе навязчивости, приведенные в связи с этим и с учетом ранее проанализированных случаев; этими сведениями должны быть дополнены мои первые, опубликованные в 1896 году[9] описания.
Подобное изложение содержания, как мне кажется, само нуждается в обосновании, чтобы читатель, скажем, не подумал, что такой способ сообщения я считаю безупречным и достойным подражания, тогда как на самом деле я лишь считаюсь с трудностями внешнего и содержательного характера и охотно сообщил бы больше, будь это позволительным и возможным. То есть я не могу предоставить полную историю лечения, поскольку это потребовало бы детального рассмотрения условий жизни моего пациента. Докучливое внимание большого города, которое уделяется моей врачебной деятельности, не допускает достоверного изложения; вместе с тем я все больше прихожу к мысли, что искажения, к которым обычно прибегают в таких случаях, нецелесообразны и неприемлемы. Если они незначительны, то своей цели – оградить пациента от нескромного любопытства – не достигают; если же они велики, то обходятся слишком большой ценой, поскольку нарушают понимание взаимосвязей, имеющих непосредственное отношение к малосущественным реалиям жизни. Из этого последнего обстоятельства вытекает тот парадоксальный факт, что гораздо проще предать огласке самые интимные тайны пациента, поскольку при этом он все же остается неузнанным, нежели самые безобидные и банальные характеристики его персоны, которые всем известны и по которым его все могли бы узнать.
Если этим я оправдываю нещадное сокращение истории болезни и лечения, то для ограничения отдельными результатами из психоаналитического исследования невроза навязчивости в моем распоряжении имеется еще более убедительное объяснение. Я признаюсь, что до сих пор мне еще не удавалось полностью понять сложную структуру тяжелого случая невроза навязчивости и что при воспроизведении анализа я не смог бы показать эту аналитически выявленную или предполагаемую структуру, присовокупляя примеры лечения других больных. Сопротивление больных и различные формы его выражения значительно затрудняют выполнение последней задачи; однако нужно сказать, что само по себе понимание невроза навязчивости отнюдь не просто, оно намного сложнее, чем понимание случая истерии. Собственно говоря, следовало ожидать противоположного. Средства, которыми невроз навязчивости выражает свои тайные мысли, язык невроза навязчивости похож на диалект языка истерии, но на диалект, который должен бы быть для нас более простым, потому что он более близок выражению нашего сознательного мышления, чем истерический. Прежде всего он не содержит того скачка из психической сферы в соматическую иннервацию – истерическую конверсию, – который нам все же никогда не дано совершить с помощью своего понимания.
Возможно, также и наше недостаточное знакомство с неврозом навязчивости повинно в том, что действительность не подтверждает того ожидания. Больные неврозом навязчивости тяжелого калибра прибегают к аналитическому лечению гораздо реже, чем истерики. Также и в жизни они диссимулируют свое состояние, насколько это возможно, и зачастую обращаются к врачу только на запущенных стадиях недуга, которые, например, при туберкулезе легких исключали бы возможность помещения их в лечебницу. Однако я привлекаю это сравнение потому, что в простых и тяжелых, но своевременно распознанных случаях невроза навязчивости, точно так же, как при том хроническом инфекционном заболевании, мы можем указать на целый ряд блестящих результатов лечения.
При таких обстоятельствах не остается ничего другого, как сообщить факты в столь незавершенной и неполной форме, в какой они нам известны и в какой нам позволено о них говорить. Возможно, представленные здесь с большим трудом полученные кусочки знания сами по себе покажутся малоудовлетворительными, но к ним может присоединиться работа других исследователей, и благодаря совместным усилиям будет получен результат, достичь которого одному человеку, наверное, слишком трудно.
7
Ср. истерическую одержимость и демонические эпидемии.
8
Мамон (Маммон), на вавилонском man-man, прозвище Нергала, бога преисподней. Согласно восточному мифу, перешедшему в легенды и сказки других народов, золото – это испражнения преисподней: см. «Монотеистические течения в вавилонской религии».
9
«Еще несколько замечаний о защитных невропсихозах».