Страница 3 из 11
Как же первобытные люди пришли к такому своеобразному видению мира? Нам очень трудно судить, как развивалось мышление первобытного человека, но знакомство с мышлением детей позволяет предположить, что способность к обобщению, скорее всего, тогда еще не доросла до уровня абстрактных понятий, а сохранила первичную наглядность и конкретность. А поэтому заметную роль в нем играли рассуждения по аналогии с самим собой. Вероятно, дикарь мыслил подобно ребенку, который, ударившись о косяк, восклицает: «Дверь злая!»
Конечно, первобытный человек, мало-мальски научившийся мыслить, размышлял более всего о своих насущных делах. Но уже очень давно (около сорока тысяч лет назад) у него появилась возможность и способность создавать наглядные образы в виде статуэток и рисунков в пещерах и на скалах. Тогда же, либо несколько позже, он стал размышлять о себе и внутри себя ощутил наличие чего-то отличного от тела, назвав это при объяснении состояний сна и смерти словом «душа». Эта душа была совершенно независима от тела и могла покидать его. Знания первобытного человека об окружающем были, разумеется, невелики, и когда растущая любознательность побудила его окинуть внешний мир единым взором, он спроецировал на него то, что обнаружил в себе, а говоря проще, одушевил его. Причем сделал это очень последовательно, поскольку приписал наличие души не только животным, но и растениям и даже многим неживым объектам природы. Вместе с душой он наделил их также сознанием, потребностями, целями и другими человеческими качествами. За этим, как представляется, скрывается еще один немаловажный мотив – желание преодолеть чуждость мира, ощутить его родство с собой. Со временем души освободились от своей телесной оболочки, и появилось представление о «духах» – бестелесных существах.
Согласно Фрейду, анимизм создан мышлением, впервые отдавшим предпочтение мысленной, а не чувственной картине мира. Древние наши предки глубоко верили в его одушевленность и даже в его духовное сродство с ними и поэтому чувствовали себя довольно уверенно в мире, с субъектами которого можно было иметь дело, следуя правилам общения с другими людьми. Тем более что анимизм создал две техники – колдовство и магию, с их помощью первобытные люди получали возможность воздействовать на эти души и этих духов, которые, как они были уверены, управляли природными явлениями и силами. Мне нет необходимости вдаваться в детали этих техник, но об их различии несколько слов скажу. Колдовство пользуется обычными методами влияния на людей. Магия же предполагает применение разнообразных, порой своеобразных, приемов. К примеру, чтобы побудить поле принести богатый урожай, крестьянин ночью совершал на нем половой акт с женой. Сам Фрейд так поясняет это различие: «Если шумом и криком прогоняют какого-нибудь духа, то это чисто колдовское действие; если его подчиняют, завладев его именем, то против него была пущена в ход магия»[2]. И хотя современные религии давно и решительно покончили и с колдовством, и с магией, следы их нетрудно обнаружить в пережитках и приметах наших современников.
Для объяснения механизма этих двух техник Фрейд воспользовался помощью английского антрополога Эд. Тайлора, утверждавшего («Первобытная культура», 1871 г.), что, научившись создавать аналогии, древние люди ошибочно решили, будто их власть над мыслями распространяется и на предметы этих мыслей. А это означает, что для анимистического мышления меняется соотношение физического и психического вообще: предмет отступает на второй план по отношению к представлению о нем. Действия, совершаемые над последним, должны, по мнению дикарей, повлиять и на первый. Фрейд назвал эту особенность анимизма «верой во всевластие мышления».
Фрейд рассматривает, хотя и бегло, судьбу этой идеи в истории мировоззрения. Если в эпоху анимизма человек был как бы зачарован всемогуществом своих мыслей, то в период доминирования религии он уступает значительную часть его богам/богу, сохраняя при этом веру в возможность повлиять на них/него почитанием, молитвами и т. п. В эпоху доминирования науки человек стал сознавать ограниченность своих возможностей, однако древнюю иллюзию он преобразует в убеждение, что, преуспев в научном познании мира, сумеет повлиять на его законы сообразно своим потребностям и желаниям. Можно также добавить, что в некоторых социальных группах существует вера во всесилие разума (просветители) или во всемогущество науки (сциентисты).
Понятно, что здравомыслящему человеку непросто представить себе анимистическую картину мира. Напомню, однако, о Дж. Беркли с его «Существовать – значит быть воспринимаемым» и фактическим отрицанием мира физического. Беркли вполне можно признать сторонником анимизма или панпсихизма. Фрейд же для прояснения этой ситуации прибегает к аналогии, приравнивая дикарей к невротикам. Действительно, параноик чувствует себя окруженным врагами даже в самой благожелательной обстановке. Но уже говорилось, что представить первобытных людей невротиками или маньяками мне не удается. Разве только допустив какие-то кратковременные поражения разума вроде коллективных галлюцинаций типа видения богоматери множеству верующих в Фатиме в 1917 г. Вполне допускаю, что первобытные люди, пусть изредка, могли видеть дриад или нереид, богов или богинь.
Прежде чем перейти к последней части «Тотема и табу», напомню, что Фрейд еще не считал анимизм религией, но духовным продуктом, обладающим целым рядом ее важных свойств и функций – например, представлением о бессмертии души.
Тотемизм – первая форма религии. В последнем, подводящем итоги исследования очерке Фрейд вновь возвращается к тотемизму, потому что, на его взгляд, через него прошли все народы и многие обычаи и нравы в различных древних, да и в современных, обществах следует понимать как пережитки тотемической эпохи. В истории эта эпоха оставила глубокий след: в социальном плане она научила древних людей соблюдать различные заповеди и ограничения, а в религиозном отношении выработала у них более обширное, чем прежде, чувство социальной сплоченности. Почитание общего тотема сделало членов тотемических кланов братьями и сестрами по вере, обязанными помогать друг другу и вместе защищаться от чужаков.
Вместе с тем Фрейд выделяет три оставшиеся нерешенными проблемы: как возникла вера в животное в качестве прародителя и попечителя и каковы мотивы экзогамии, а также какова ее связь с тотемизмом? Его ответы составили самую важную, но и наиболее спорную часть исследования. В последнем случае он не ограничивается только собственными соображениями, но и опирается на дополнительный биологический и этнологический материал.
Отвечая на первый вопрос, Фрейд в очередной раз обращается к помощи аналогии. Он отмечает, что в отношении к животным древние люди и современные дети очень похожи: и те и другие чувствуют родство с ними. А дальше Фрейд переходит в область психопатологии и вспоминает о своих пациентах – детях, страдающих от разного рода фобий, – необоснованной боязни безобидных животных. Он констатирует, что психоанализ установил следующее: вызывающее страх животное заменяет отца, от которого ребенок по каким-то причинам ожидает наказания. А поскольку, по напоминанию Фрейда, древние люди прямо называли тотемное животное своим прародителем, значит и оно является заменой отца. Стало быть, обнаруживается неожиданное сходство между Эдиповым комплексом, вызывающим фобию ребенка, и двумя запретами тотемизма, через которые как бы проступает преступление Эдипа, убившего отца и женившегося на его вдове, то есть своей матери. И если это сходство не случайно, то, видимо, в нем, по мнению Фрейда, и сокрыт смысл тотемистических запретов.
Для доказательства этого создатель психоанализа переходит к толкованию обнаруженного британским востоковедом У. Робертсоном-Смитом в религии древних семитов обряда жертвоприношения, превратившегося со временем в торжественную тотемистическую трапезу. Фрейд считает, что главной ее целью было не жертвоприношение тотему, а сплочение членов тотемистического клана. Праздненство начиналось с коллективного убийства обычно защищенного запретом тотемного животного и последующего поедания его членами клана, что, согласно очень древним представлениям о совместной трапезе, сближало ее участников. Кроме того, они тем самым обновляли и свое богоподобие, ведь фактически тотем представлял собой первый вид божества. По окончании пиршества животное оплакивали, а затем скорбь сменяло безудержное веселье, когда дозволялось многое из обычно запретного.
2
Фрейд З. Тотем и табу.