Опаленные сердца

Бурая Синица, разыскавшая Энн, прижала ее к себе и начала гладить по голове.

– Это обряд утренней звезды. Он великое горе для всех нас. Но когда прорицатель видит, что над восточным горизонтом поднимается утренняя звезда, мы должны принести ей в жертву девушку лет тринадцати. Обряд совершается не каждый год, но если небо требует жертву, мы обязаны подчиниться. Тогда земля даст богатый урожай, а бизоны не уйдут из этих мест.

Энн подумала, что в следующий раз ублажать эту утреннюю звезду наверняка придется ей, индейцы не захотят жертвовать девушкой своего селения. Видимо, поэтому плывущее Облако был таким добрым и не прикасался к ней.

Однажды ночью она проснулась от ощущения тревоги и увидела темное лицо склонившегося над ней Плывущего Облака. Энн собралась закричать, но не издала ни звука. Дело шло о жизни и смерти. Если сын вождя лишит ее невинности, она будет жить.

Плывущее Облако смотрел на нее, качая головой.

– Настанет время, Маленькая Голубка, когда ты поверишь мне и захочешь меня, когда тебя покинет страх и наполнит золото солнца. Тогда ты станешь одной из нас, и я возьму тебя в жены. А до тех пор я никому не позволю коснуться тебя. Не беспокойся.

Он лег рядом и обнял ее. На рассвете, когда остальные еще спали, он рассек себе бедро ножом и слегка вымазал кровью подстилку.

Утром Энн видела, как он разговаривает с Умеющим Думать. Потом был совет старейшин. Плывущее Облако убеждал их, а они отрицательно качали головами.

Ночью он не пришел, а наутро Энн поняла, что он спал с другой пленницей – женщиной, которой дважды спас жизнь. Теперь она была свободна, потому что ее хозяина, Бегущего Лося, во время последней охоты затоптали бизоны. «Так ему и надо», – подумала Энн. Теперь Плывущее Облако не будет одиноким. Но зато она лишилась защитника.

Все в ее жизни так быстро меняется. Она вспомнила страх и ненависть, которые испытала во время набега индейцев, их жестокость, вспомнила, как Плывущее Облако стрелял в поселенцев, убивал их в рукопашном бою. Но потом он был добрым и заботливым. И все-таки она не могла забыть то утро, когда, очнувшись, увидела его черные глаза…

– Энн, что с тобой? Она открыла глаза.

Вот оно! Это бронзовое лицо, черные глаза, прямые жесткие волосы. Она дико вскрикнула.

– Энн! Очнись!

Кошмар постепенно исчез. Макшейн нежно, словно ребенка, обнимал ее, сидя на краю кровати. Их кровать. Она – его жена, а он – владелец салуна. Его английский – правильный, как будто он закончил Гарвардский или Йельский университет, и она больше не в индейской деревне, ее жизни ничего не угрожает. Во всяком случае, опасность исходит не от него и не в данный момент.

Энн пришла в себя, щеки у нее порозовели. Лампа была погашена, комнату освещали только Догорающий в камине огонь и лунный свет.

– Господи, Энн, что тебе померещилось? Какие чудовища тебя мучат? Или ты считаешь чудовищем меня?

– Это… ничего.

– Да ты своим криком могла бы разбудить и мертвого. Кто-то, наверное, подумал, что я тебя убиваю.

– Должно быть, я задремала.

В его объятиях так хорошо, тепло, безопасно, он так приятно пахнет табаком и кожей. Но она сохранит свою тайну. Она не позволит ему задавать вопросы, проникнуть к ней в душу.

– Все в порядке, извини, – пробормотала она, упершись ему в грудь.

Он разжал руки. Энн встала и отошла на несколько шагов. Она заметила, что Макшейн рассердился. Но если бы он узнал о ней все, то рассердился бы еще больше.

– Значит, нас обоих посещают ночные кошмары, – сказал он. – Ладно, пора спать.

В следующий момент он уже стоял рядом и расстегивал на ней платье.

– Я сама! – Энн сопротивлялась, а он спокойно продолжал свое дело. – Я сейчас закричу.

Он поднял брови.

– Тогда все решат, что мы очень неплохо проводим время.

Энн покраснела.

– Ты же говорил, что я своим криком бужу мертвых, пугая людей!

– Я солгал. Мне хотелось, чтобы ты расслабилась. Повернись.

– Я очень нервничаю, – заявила Энн.

– Сейчас мы изменим ситуацию, – прошептал он ей на ухо.

– Но именно ситуация и заставляет меня нервничать.

– Прошлая ночь?

– Моя жизнь.

– Тогда веди себя хорошо и будешь засыпать с чистой совестью.

– Моя совесть чиста.

– Звучит интригующе. А я считал тебя прожженной женщиной.

Он расстегнул последнюю пуговицу, стянул с Энн через голову десятки ярдов вышитого хлопка, отбросил, не глядя, в сторону и воззрился на украшенную лентами нижнюю юбку.

– Откровенно говоря, – ошарашено, воскликнул он, – я удивляюсь, как большинство женщин умудряется потерять невинность при таком количестве одежды.

– Наверное, все не так сложно, если женщина раздевается сама, – предположила Энн.

– О, конечно!

В следующий момент она услышала треск материи, нижняя юбка упала к ее ногам, и тут же раздался отчаянный крик:

– Господи, еще и это! И то! Я сойду с ума! На Энн остались только корсет и панталоны.

Она уже не знала, смеяться ей или злиться.

Забыв об одежде, он страстно прижал ее к себе, начал покрывать ее лицо поцелуями, нежно гладить волосы.

Почему любое его прикосновение так возбуждает ее, будто жидкий солнечный свет вдруг заливает все тело, а когда эта волна схлынет, внутри остается странная, непреодолимая пустота? Почему его руки…

Его руки, устраняли последние препятствия. Рывок, треск шнурков, и корсет летит на пол. Еще рывок, и панталоны упали к ее ногам. Ботинки, чулки и подвязки ему, кажется, не мешали. Подняв Энн из груды одежды, он понес ее на кровать, расшнуровал ботинки, отбросил их в сторону. Затем, не спуская с нее глаз; стал раздеваться. Он стоял перед ней мужественно-красивый, широкоплечий, узкобедрый, в его глазах было столько нежности и страсти, что Энн едва не вскрикнула от предвкушения.

– Может, продолжим твое образование? – прошептал он.

– Ты никогда не перестанешь мучить меня? – нежно запротестовала она.

– Нет, леди! Это вы не перестаете мучить меня. Это вы, дорогая моя жена, – величайшее из всех мучений! Во-первых, ваш голос… подчиняет, тревожит душу мужчин, бедняга тонет в нем. А ваша улыбка, ваш смех, ваша манера хмурить брови, ваше достоинство – все это притягивает, волнует, искушает. К тебе хочется припадать снова и снова, как к источнику чистейшей воды. Это ты мучишь меня, дикая моя, очаровательная жена. Ничего подобного я еще не видел.

Его поцелуи обжигали, руки страстно ласкали тело. От полноты чувств Энн едва не заплакала и закусила губы, чтобы он не увидел ее слабости.

Он приводил ее в бешенство и заставлял смеяться, он разбудил в ней чувства и ощущения, о которых она даже не подозревала. Ее пугала быстрота, с какой он вдруг стал не только частью ее жизни, а ее движущей силой. Сначала он вторгся в ее дом, потом завладел ее телом, теперь старается проникнуть к ней в душу, требует от нее того, чего она не может ему дать…

Закрыв глаза и стиснув зубы, она подавила невольный стон, когда он начал ласкать самые интимные уголки ее тела. Но он был безжалостным любовником, сильные руки поворачивали ее, как хотели, губы и язык не давали ей передышки, казалось, проникали внутрь… еще глубже.

Не выдержав мучительного наслаждения, Энн закричала и впилась ногтями в его плечи.

– Вполне сносно?

– Оставь меня! – пробормотала она.

У него вырвался стон ярости. Безумные ласки возобновились, он делал с ней, что хотел, заставляя подчиняться мощному ритму своих движений. Неистовый танец сводил ее с ума, в ней росло что-то неведомое, грозившее смертью, если она немедленно не утолит этот неуемный голод.

– Сносно! – прошептала она. – Пожалуйста…

– Больше, чем сносно?

– Пожалуйста…

– Пожалуйста, что?

– Я… хочу… я…

– Меня?

– Тебя, – выдохнула она, закрывая глаза. Он больше ни о чем не спрашивал.

Энн получила все, что хотела. На нее обрушился смерчь пламенного желания, страсти, беспощадного натиска. Больше не было ни мягкости, ни чувственной игры, ни медленного обольщения. Он овладел ею решительно, почти грубо, и, подчиняясь ему, она чувствовала себя невесомой, взлетала на невозможную высоту, парила вне собственного сознания и, наконец, погрузилась в такое острое наслаждение, о котором раньше даже не подозревала. Потрясенная, она ощущала, как содрогается в пароксизме страсти его тело, и огненная струя, казалось, прожгла ее насквозь. Комната вдруг куда-то уплыла, и Энн на миг потеряла сознание.