Исполняющий обязанности

— Исполним Олег Васильевич! — дружно сообщили они. Потом одна из барышень сказала: — Товарищ полпред, а у нас подарок для вашей дочки. От всего нашего коллектива!

И что? Принял еще одну ложечку, поблагодарил, даже чмокнул девчонок (в щечку, по-отечески) и только потом провел в кабинет великого поэта.

— Присаживайтесь Николай Степанович, — радушно предложил я. — Позвольте представиться — Олег Васильевич Кустов, начальник торгового представительства Советской России, а заодно исполняющий обязанности посла во Французской республике. А может наоборот — исполняющий обязанности, а еще и торгпред.

— Понял, не перепутаю, — кивнул Гумилев.

— А теперь скажите — как вы оказались в Париже, да еще и присланы в распоряжение торгпредства? Кто это вас прислал?

— Прислали меня с Лубянки, — охотно сообщил Гумилев. — Отправил мужчина — судя по всему, очень большой начальник. Не Дзержинский, этого я знаю, видел на митингах, моложе. Среднего роста, постарше вас, но помладше меня. Фамилию свою он мне не назвал, а документы — направление, служебный паспорт мне были выписаны в наркомате по иностранным делам. Посмотрите сами.

Я полистал документы. Все честь по чести. И направление, подписанное Караханом, и паспорт, за подписью Чичерина. А начальник, с которым общался Гумилев — это Артур Артузов. Мог бы и телеграмму отбить, предупредить. Или решил, что не нужно?

— А теперь, если вам не трудно, расскажите все с самого начала, — мягко попросил я. — Мой двойник видел вас в марте, в некой конторе под аббревиатурой ДИСК. Потом был апрель, май…

— Ага, был еще август, а в августе меня и арестовали, — подхватил разговор Гумилев. — Оказывается, я являюсь членом подпольной антисоветской организации, во главе которой стоит профессор Таганцев. Разумеется, я все отрицал, потому что ни сном, ни духом не знал о существовании никакой организации. Не спорю — с Таганцевым я знаком, он однажды даже оставил мне денег. Я даже решил немного поиронизировать — дескать, если бы восстание началось, то я, конечно же, возглавил бы отряд матросов. Но моя шутка, кажется, обратилась против меня…

Ох уж эта фрондирующая интеллигенция. Шутники, елы-палы. И это еще один из лучших представителей литературной богемы. Поэт, фронтовик, кавалер двух Георгиевских крестов.

— Удивительно, что вас не расстреляли, — покачал я головой.

— А за что же меня расстреливать? — удивился Гумилев. — Я ничего не сделал против советской власти, не участвовал ни в каких антибольшевистских организациях. Я вообще вне политики.

Гумилев все-таки закончил гимназию и древних греков должен бы изучать. Кажется, Перикл сказал, что «Если вы не занимаетесь политикой, то политика займется вами»? Ну да ладно, Гумилев, он все-таки поэт, а поэтам можно делать глупости. И из гимназии его чуть не выгнали. Значит, плохо учился. В реальности слова Гумилева восприняли за правду.

Мы немного отвлеклись, потому что девушки принесли чай и тарелку с печеньем. Зиночка — та самая, у которой чудесный голос, с недоумением посмотрела на Гумилева, словно бы вспоминая — а где же я его видела? Так ничего удивительного. Фотографии Гумилева, равно как и фотопортреты Блока, накануне войны продавались, словно в восьмидесятые годы двадцатого века фотки с Боярским или другими звездами. Читал, что Николай Степанович был большой ходок по женской части. Не закадрил бы он кого-нибудь из моих девок. Нужно будет сказать, что поэт — человек женатый. Впрочем, не стану. Я не воспитатель и не блюститель нравственности, а сердечные дела, они такие. Романы с женатыми мужчинами бывали у девушек во все времена.

Мы прихлебывали чай. Лучше бы кофе, но девчонки его варить не умеют, а Светлана Николаевна где-то обретается. Не иначе, ловит с Сыроежкиным врагов родины.

— И что дальше? — потребовал я.

— А дальше я вспомнил странный визит ко мне молодого человека, представившегося начальником внешней разведки ВЧК. И на очередном допросе я обронил, что мы как-то беседовали с товарищем Аксеновым, как раз в пору Кронштадтского мятежа. Мой дознаватель сразу же насторожился и потребовал, чтобы я рассказал более подробно, а я в ответ сообщил — мол, не имею права. И разговор у нас с вами шел о внешней политике. Вы ведь обещали отправить меня в Абиссинию, верно?

— Было такое. Но я не обещал отправить вас в Абиссинию в ближайшее время. Но вы знакомы с нынешним регентом страны — Тэфэри, если я правильно назвал его имя. И не использовать вас на этом направлении было бы глупо.

— Вот, я примерно то же самое и сказал, но без подробностей. В следующий раз ко мне явился сам начальник Петроградского ЧК товарищ Смирнов, еще раз потребовал, чтобы я подтвердил ему о разговоре с Аксеновым. Почесал затылок. А через неделю за мной пришли. Я, грешным делом, испугался, но меня доставили на вокзал, приставили ко мне чекиста и отвезли в Москву, на Лубянку. А там поместили в камеру, где я сидел еще неделю. А вот, дня четыре назад, меня вызвали в кабинет того молодого начальника, дали документы, взяли расписку и отвезли на вокзал. Отвезли в Петроград, позволили переодеться, собрать вещи, а потом опять на вокзал, но уже в сторону Латвии. Я сам пребывал в изумлении, пока пересекал границы, добирался до Франции. Но ничего, когда я впервые плыл в Африку, было гораздо хуже. Еще не понял — если со мной вел беседу Аксенов, то отчего отправили в распоряжение Кустова? Ну, теперь-то все встало на свои места.

Кажется, начпетрочека товарищ Смирнов решил, что Гумилев является моим агентом. Вероятно, если бы Николай Степанович и на самом деле имел отношение к заговору, то его бы так просто не отпустили, тем более — не переправили бы в Москву. А тут и на самом деле, зачешешь репу. Расстреляй, так Аксенов потом обидится. А Смирнов уже и так мне кое-чем обязан. Он мне за фильтрационный лагерь под Череповцом еще должен. И Артузов, похоже, подумал, что у меня на Гумилева имеются свои виды, хотя я и всего-то хотел, что убрать поэта из столицы. Что ж, если он прибыл, то будем использовать.

— Николай Степанович, я зачисляю вас на службу, — сказал я. — Скажу сразу, что в торгпредстве имеется свободная комната, там все застелено. Белье свежее, шкафы имеются. Обустроитесь. Душ внизу, можно устроить себе банный день.

— Банный день — это хорошо. Я уже две недели не мылся.

— Вот и славно. Как я понимаю, нужных для республики навыков у вас нет? Имею в виду, — поправился я, — нет специальности, что могла бы пригодиться в торгпредстве?

— Вот уж, чего нет, того нет, — развел Гумилев руками. — Ни торговать не умею, ни торговаться. Если только таскать мешки, так и то, нет необходимых навыков. Дрова доводилось пилить, снег чистил. Ну, понятное дело, стрелять умею неплохо. Хоть из карабина, хоть из пулемета.

— Стрелять — это хорошо, но лучше бы, чтобы в Париже это умение вам не пригодилось. А торговать можно научиться, по собственному опыту знаю. Вон, вы же никогда не были кавалеристом, а в уланах очень достойно служили, даже крестами награждены. Значит, как-то сумели и на коне держаться, и даже скакать, и в бой ходить. Но заставлять поэтов заниматься торговлей — нерационально. Поэтому, товарищ Гумилев, вы у меня станете помощником по связям с общественностью, а заодно и атташе по культуре.

— Помощником по связям с общественностью? — нахмурил лоб Гумилев.

— Ага, — кивнул я. — Станете читать все французские газеты, да и другие тоже, которые под руку попадут, будете выискивать очерки, статьи, что касаются Советской России, а также нашего посольства, внимательно изучать, делать для меня краткий экстракт. Еще вам придется писать заявления и обращения для прессы, консультировать посла по вопросам, связанными с журналистикой. Справитесь?

— Пока не вижу ничего сложного. Правда, — улыбнулся Гумилев. — Работа с газетами напоминает деятельность аналитических отделов штабов…

— Так оно и есть, — согласился я. — Мы с вами, в какой-то мере, штабисты, а в какой-то мере аналитики, да и разведчики тоже. Не оперативные, разумеется, каким вы на фронте были, а стратегические. Любое посольство должно быть опорой для родины, вы уж простите за пафос. Все, что говорят французы, все, что они собираются делать, мы с вами должны знать и анализировать.