Страница 19 из 50
Лестно, разумеется. Да и интересно заняться конкретным делом. Отказываться не стану, но все-таки кое-что непонятно.
— Так я же в Париже? Как я смогу руководить антибольшевистским подпольем из Франции?
Дзержинский и Артузов переглянулись. Мой лучший друг сказал с усмешкой:
— Вот, как мы и думали — Аксенов отказываться не станет.
— А почему не спрашиваете — отчего выбор пал именно на вас? — поинтересовался Дзержинский.
— Не знаю, — пожал я плечами. — Странно, разумеется, что начальник одного из ведущих отделов, кавалер орденов станет руководителем тайной организации. Вы считаете, в это поверят?
Дзержинский усмехнулся. Вытащив папиросу, молча попросил у меня разрешения закурить, но к форточке, как обычно, не пошел. Затянувшись, Председатель ВЧК сказал:
— Артур Христианович считает, что именно поэтому и поверят. Уж слишком вы неординарная фигура. Любимец Ленина, орденоносец, молодой карьерист — в хорошем смысле этого слова, желающий радикальных перемен для страны. С одной стороны — парадоксально, а с другой, чем нелепее что-то выглядит, тем быстрее поверят. Но есть еще кое-что. Вас не очень-то любит Лев Давидович. А в ситуации, когда авторитет Троцкого очень вырос, это тоже важно. Троцкий опасен лично вам.
— Ты человек известный и среди эмигрантов, и среди своих, — вмешался Артур. — Слывешь бессребреником, неоднократно ранен. Уж если такой как Аксенов желает перемен — то что же взять с остальных?
— К тому же, Владимир Иванович, требуется использовать лишь ваш образ, — дополнил Дзержинский. — Ваша фамилия напрямую называться не будет. В некотором отношении вы фантом. Да, у организации имеется руководитель. Занимает высокую должность, фамилия, разумеется, есть, но она известна только узкому кругу лиц. В крайнем случае в вашей роли выступит товарищ Артузов.
— Тогда какой смысл вообще использовать мой образ? Не лучше ли придумать настоящего фантома? Взять кого-нибудь из военных. Того же Фрунзе, скажем, или Петина?
— Тогда надо посвящать в это дело военных, а это нежелательно, — покачал головой Дзержинский. — Вымышленный персонаж тоже нежелателен. Тем более, что совсем не исключено, что и вам придется играть какую-то роль в своем образе.
— В общем, лицо, фигуры не имеющее, — пришел я к заключению, так ничего и не поняв.
— Именно так, — кивнул Дзержинский. — Через неделю после возвращения ждите гостей.
Ладно, что не стал спрашивать — не сам ли я эту сентенцию сочинил?
И вот, дождался-таки.
В кабинет вошли два человека. Первый — крепкий и очень красивый парень, которому впору в кино сниматься. Второй постарше, лет сорока пяти, худощавый, в интеллигентном пенсне вместо пролетарских очков.
Выйдя из-за стола, я подошел поздороваться к дипкурьерам.
— Здравствуйте, товарищ…? — спросил я, задерживая руку в ладони молодого.
— Смолянинов, — ответил тот, стараясь не улыбнуться. Посмотрев в сторону, добавил. — Иван Петрович, можно без отчества.
Правильно, улыбаться не нужно, хотя и я его знаю, и он меня. Артузов прислал сюда своего лучшего оперативника. Смолянинов (фамилия, хотя и на С, но другая) был в составе нашей группы во время поездки в Смоленск. Сколько раз просил Артура отдать его в мой отдел, не отдает, упирается. Понимаю. Хороших сотрудников никто не отдаст.
— Александр Александрович Полунин, — представился второй. А вот фамилию этого товарища я не знал. Хотя, имя и отчество казались знакомыми. Из операции «Трест»? Или из «Синдиката-2»?
— Мы с товарищем Полуниным по поручению наркомата внешней торговли, а заодно выполняли функцию дипкурьеров, — сообщил Смолянинов.
— И на сколько дней у вас командировка? — поинтересовался я.
— Командировка на месяц, но начальник сказал, что вы можете ее продлить. Еще — мы готовы выполнить какое-нибудь поручение торгпредства, если понадобится.
— Вашу командировку я продлить не смогу, но если понадобится, то отправлю от своего имени телеграмму в Москву, чтобы ваш наркомат ее продлил. Вас я озадачу каким-нибудь делом. Должны же вы оправдывать свое присутствие, верно? А сейчас я вас познакомлю…
Я вышел в коридор, оставив свою дверь открытой (товарищам я доверяю, но…) и постучал в дверь секретариата, а вышедшей на стук бывшей подпольщице сказал:
— Светлана Николаевна, приехали люди, которым будет интересно узнать о человеке в странных штанах. Все адреса, прочее. И их самих тоже пристройте на какой-нибудь наш адрес…
— Я поняла, — тихонько отозвалась Светлана Николаевна, делая вид, что ей все равно. Но глазенки-то уже загорелись, словно у кошки, вышедшей на охоту. Не зря же она пасла Савинкова, отслеживая его явки.
Еще разок кивнув товарищам, позавидовал им. Вот, люди станут настоящим делом заниматься, а мне тут в кабинете сидеть, штаны протирать.
Глава 10
Серебряная ложечка
Истинно — зверь выходит на ловца. Позвонил граф Игнатьев и предложил встретиться с экс-послом Временного правительства. Дескать — Маклаков очень хочется встретиться, да и мне полезно познакомиться. А встреча будет приватной, журналистам о ней знать не обязательно.
— Олег Васильевич, только не вступайте с Маклаковым в разговоры о праве, — предупредил меня граф, встречая на входе. — Как только начнете — заговорит до смерти.
Я кивнул. Точно, вот о чем я не собирался разговаривать, так это о праве. История права мне когда-то нравилась, а вот теория всегда казалась чем-то зубодробительным.
К сожалению, уйти в разговоре от темы права не удалось и мне пришлось помалкивать и слушать.
Василий Александрович Маклаков напоминал мне моего институтского друга из моей реальности. Товарищ стал доктором наук, профессором, а еще сделал успешную административную карьеру — стал заведующим кафедрой и проректором.Теперь он поглядывает на бывших однокурсников немного свысока и не говорит — а вещает! Вот, разве что ко мне относится как к ровне, но я-то особый случай.
Маклаков вспоминал свое адвокатское прошлое, рассуждая о том, что при защите своего клиента он прекрасно осознавал, что, защищая право, он не обязан защищать правду, а для настоящего защитника нет понятия «было или не было», а существует только «доказано или не доказано». Как я полагаю, Маклаков подводил некую базу к тому, что советское правосудие часто не имеет доказательной базы, опираясь только на «классовое чутье».
Я с ним не спорил. Вначале нужно гражданскую войну закончить (не объявить о том, что она закончена, а реально закончить) а уже потом вырабатывать законодательную основу.
Нет смысла говорить, что мы боремся с нарушением законности, что наказываем тех, кто подменяет нормы, установленные государством, собственным «видением» ситуации, что нашему правосудию — а главное, людям, что это правосудие осуществляет, требуется время. И по поводу тех, кто лишен права голоса я тоже спорить не буду, хотя Маклаков уже несколько раз прошелся по «недемократическим методам голосования».
— Скажите, а разве нормально, если государство себя позиционирует как демократическое и социальное, лишает избирательных прав своих собственных граждан? Вы же в Конституции заявляете, что ставите своей целью устранение деления общества на классы? И, вместе с тем, вы ставите рабочих и крестьян в привилегированное положение? Разве это не формирование нового, элитарного класса?
Я не мог вспомнить, где же в Конституции восемнадцатого года мы себя позиционируем как «демократическое и социальное» государство? Если Маклаков начнет со мной дискуссию по форме параграфов, а не по сути — я проиграю. Но все-таки не выдержал.
— Не забывайте, в каких условиях создавалась Конституция, — сказал я. — И в нашей Конституции закреплено, что существует переходный период. Вы упомянули, что целью нового государства является уничтожение классов, но там еще стоит задача беспощадного подавления эксплуататоров.