Нечто из Рютте

Солдат остановился, коннетабль и его люди остановились тоже.

– Что с вами, коннетабль? Волнуетесь?

– Ну, я… не то чтобы… нет, я готов сразиться.

– Это ваше первое дело?

– Ну, я пока что только конокрадов ловил, дезертиров отгонял, дебоширов из трактира в подвал сажал. А вот так… чтобы вот с такими… ну, это первый раз у меня.

– Да не волнуйтесь вы, я думаю, сегодняшний день мы переживем.

– Да?

– Да. Вежливо попросим вернуть баб. Вернут – мы уйдем. Не вернут – мы тоже уйдем. Пойдем собирать людей. И чем больше соберем, тем меньше у них будет охоты с нами драться. Ясно?

– Ясно, – сказал коннетабль.

– Ясно, – отозвался один из его людей.

– Тогда с Богом, – произнес Ярослав Волков и толкнул дверь в харчевню.

Там было на удивление светло и тепло, в очаге горели дрова, а абсолютно голая простоволосая женщина большой деревянной ложкой перемешивала что-то в большом котле на огне.

– Ой, – сказала она и присела на корточки, чтобы скрыть наготу.

Солдат осмотрелся: вторая голая женщина лежала на полу между лавкой и столом. Над ней, за столом, поставив свои босые ноги прямо на женщину, сидел длинноволосый дезертир. Еще один дезертир лежал на лавке у стены, а двое других уже стояли посреди харчевни.

Один здоровенный детина также был бос, и кроме штанов на нем был дубленый тулуп, обшитый синим атласом, – вещь дорогая, но хозяину явно не по размеру, едва бы застегнулась. Детина, словно хворостиной, поигрывал вполне себе увесистой секирой. На втором была тоже дорогая, двойной кожи подкольчужная рубаха, добрые сапоги, и он сжимал копье. На его левой руке у мизинца и безымянного пальца не хватало фаланг. У того, что сидел за столом, через всю левую часть лица шел шрам, а у здоровяка не было половины левого уха. Тот, что лежал на лавке, встал, потянулся, взял не спеша копье и тоже вышел на середину

«Да, – подумал солдат, – народец резаный-рубленый, как бы коннетабль и его люди не сбежали, глядя на них». И произнес:

– Здравы будьте, братья-солдаты.

– И тебе, брат-солдат, здравым быть, – ответил тот, что был в кожаной рубахе, с заметным южным акцентом.

– Вдоволь ли у вас хлеба, братья-солдаты? – спросил Волков.

– Горек хлеб солдатский, – заговорил тот, что встал с лавки, у него была рассечена верхняя губа и не было зуба, он пришепетывал. – Из крови и грязи хлеб солдатский, и его у нас вдоволь.

Он тоже говорил с акцентом. У солдата сомнений не было – это ламбрийские наемники.

На этом церемониальная часть была закончена, и тот, что был в кожаной рубахе, спросил:

– А что это вы так долго под дождем стояли? Стеснялись зайти, а, брат-солдат?

– Не хотели вас тревожить, брат-солдат.

– А что за люди с тобой, брат-солдат? – В каждом слове ламбрийца помимо акцента слышалась едкая насмешка. – Один, кажется, балаганный арлекин, и два церковных попрошайки. Зачем ты их сюда привел?

Сидевший за столом лохмач весело заржал, двое других ламбрийцев тоже засмеялись.

– Нет, брат-солдат, это люди барона, – ответил Волков. Он окончательно убедился, что шансов победить этих людей в бою у них не было. Несмотря на то что они без доспехов и чуть пьяны, дезертиры зарежут всех за минуту.

«Сначала коннетабля, который стоит, разинув рот и выпучив глаза, – он и мечом взмахнуть не успеет. Затем один займется мной, а остальные быстренько зарежут двоих деревенских вояк, а потом все… Мне конец, – думал Волков, – надо отсюда убираться».

Подтверждая его мысли, щербатый зашел справа, с той стороны, где нет щита, и встал в трех шагах.

– А-а, так это люди барона, – произнес ламбриец в кожаной рубахе. – Что-то мало у барона людишек.

– Так это не все, – ответил Волков.

– Ах, не все? А ты, брат-солдат, случайно не коннетабль?

– Нет, коннетабль он, – кивнул Волков на мальчишку. – Знаете, братья-солдаты, мы, пожалуй, пойдем.

– Куда же вы? – засмеялся ламбриец в коже.

– А как же бабы? Мы же хотели забрать у них баб, – произнес коннетабль.

– Бабы? – переспросил Волков и прошептал тихо: – Черт с ними, с бабами. Самим бы живыми уйти.

И тут он услышал звук, который не мог перепутать ни с чем. Чик-чик-чик-щ-щелк. Он не видел, что делал за столом лохматый ламбриец, но он прекрасно знал. И он ему крикнул:

– Брат-солдат, а не арбалет ли ты там натягиваешь?

– А хоть и арбалет, – задорно ответил лохматый из-за стола.

– А зачем тебе, брат-солдат, арбалет?

– А зачем ты, брат-солдат, вошел сюда с обнаженным мечом? – сразу спросил арбалетчик.

– Мы уже уходим, – ответил Волков.

– Да уже нет, теперь-то обождите, – ответил кожаный сухо, коверкая слова.

– Успокойтесь, братья-солдаты, – произнес Волков. – Давайте разойдемся без крови. – Он оглядел ламбрийцев: ни тени улыбок, и хмеля как не бывало. Сосредоточенные, готовые. Волков понимал, что сейчас может все начаться, и сказал: – Оружие у всех острое. И один только Бог знает, кто выйдет отсюда живым.

– Мы тоже знаем, – ответил ему здоровяк в тулупе на совсем плохом языке.

– Так кто из вас коннетабль? – снова спросил кожаный.

– Я коннетабль, – ответил мальчишка храбро, – и мы пришли забрать наших женщин.

– Так, значит, это ты? – Кожаный был как будто удовлетворен.

И тут лохматый, что сидел за столом, тихо свистнул. Сразу после этого ламбриец в кожаной рубахе ударил древком копья в пол. И все началось, завертелось, без слов и предупреждений. Тонко тенькнула тетива арбалета, болт глухо звякнул о шлем и вошел в него почти до оперения. Волков даже не успел подумать, в кого попало, а мальчишка коннетабль, выронив меч, сложился и упал на колени, а потом ткнулся лицом в пол.

– Режем! – рявкнул кожаный и двинулся на Волкова.

Все всегда складывается не так, как планировалось. Ну, почти всегда. Солдат вроде и приготовился к тому, что может произойти, но оказался совсем не готов. И вот мальчишка коннетабль мертвый на полу, а щербатый ламбриец наносит удар справа, как раз туда, где нет щита. На секунду, на долю секунды растерялся Волков и думал только о том, выдержит ли кираса такой удар. И только когда закричал стражник барона, тот, что стоял за его спиной, он понял, что удар предназначался не ему. А дальше… А дальше все пошло как обычно. Сами собой включились рефлексы, выработанные годами бесконечных схваток, сражений и битв. И тут было все просто: тебя колют копьем – руби руки.

Щербатый не успел вытащить копье из оседающего стражника барона, когда Волков без замаха быстрым секущим ударом разрубил ему левую руку. Он бы ее отрубил, не будь у щербатого под рубахой красивых наручей из кожи, украшенных бронзовыми накладками.

– А-а! – заорал щербатый, оставив копье в трупе стражника. Он отпрыгнул, схватил правой рукой почти отрубленную левую и повалился на пол, заливая его кровью. Теперь предводитель ламбрийцев, тот, что был в дорогой кожаной рубахе, стоял перед Волковым. Это был сильный опытный мужчина, проживший большую часть своей жизни на войне. Он умело сжимал копье и готов был нанести удар.

У того, кто вышел со щитом и мечом против копья, всегда будет возникать вопрос: куда копейщик нанесет удар, в пах или в лицо? Холодный и спокойный взгляд ламбрийца не выражал ничего. Он не спешил. Не наносил удары. А куда ему было спешить? Секунды идут, тетива арбалета натягивается, нужно просто подождать, пока щелкнет фиксатор, пока на ложе ляжет болт. Он это понимал, и Волков это понимал. Поэтому Волков сделал шаг и выпад. Ламбриец легко парировал и тут же нанес удар. Волков просто кишками почувствовал, что удар придется в пах. Так и вышло. Волков щитом отвел удар, и наконечник копья звякнул о поножи. А меч солдата рассек воздух очень близко от лица и плеча копейщика. Снова пауза. Снова напряженное внимание обоих. Секунда. Две. Три. И вдруг отчетливо слышимый щелчок. Тетива натянута. Болт уложен на ложе. Арбалетчик снова свистнул.

«Значит, свистом он сообщает о своей готовности, а кожаный сейчас даст добро на выстрел».