Сыночкина игрушка

– О-о-о… – только и смог выдавить из себя Пашка.

– Нравится? – с гордостью спросил Андрей Семёнович. Несколько лет назад, когда он ещё не добавлял позорное, как ему казалось, уточнение «бывший» к слову «охотник», он с такими же интонациями интересовался у сына, нравится ли ему очередной привезённый из леса зверь.

И так же, как несколько лет назад, Пашка ответил, на этот раз шумно сглотнув слюну:

– О-о-очень! – и тут же торопливо добавил, чтобы отец не подумал лишнего и не рассердился: – Наша новая игрушка-развлекушка, да?

– Не, – Андрей Семёнович усмехнулся. – Это твоя жена.

И увидев, как взметнулись Пашкины брови, добавил:

– Будущая.

– Ого!

Умственно отсталый не знал толком, как ему на это реагировать, и предпочёл ответить нейтрально-удивлённо. Андрей Семёнович объяснил с несвойственным для него терпением:

– Это как игрушка-развлекушка, только навсегда. Или пока не надоест. Только твоя игрушка.

Пашка густо покраснел, глядя на Катю. Ещё несколько часов назад он и представить не мог, что сможет хотя бы прикоснуться к такой красивой девушке, а тут вот как оно обернулось! Собственная! Жена! Навсегда! Но на всякий случай он решил всё же кое-что уточнить.

– А жену её, ну… можно? Ну, это?

– Ага, – Андрей Семёнович широко улыбнулся. – Даже нужно! Как только тебе захочется. И можно ни с кем не делиться.

– Вау… Ну, с тобой я поделюсь, если захочешь!

Не сдержавшись, мужчина расхохотался.

– Посмотрим, Пашка… Ты пока погоди, нужно ещё, чтобы она согласилась. Жену в погребе держать нельзя, она…

Пожевав губами, мужчина махнул рукой.

– В общем, не сразу всё. Но со временем получишь, обещаю. А пока давай её вниз отнесём.

Андрей Семёнович ещё раз проверил, не наблюдает ли кто из соседей, после чего выгрузил пленницу на пол и прикрыл кучей тряпья. Выгнав машину на улицу, он вернулся в гараж и плотно прикрыл за собой дверь. Пашка с лихим гиканьем спрыгнул в смотровую яму и, ловко сняв с места держащуюся на магнитах фальшивую стенку, прогрохотал пятками по ведущим вниз ступеням.

Мужчина откинул в сторону прикрывавшие пленницу тряпки и провёл пальцем у неё под носом. Дышит. Ему не хотелось лишать сына такого лакомого кусочка. Он и сам бы не прочь повеселиться с этой «игрушкой-развлекушкой», как называл пленников Пашка...

Нет, нельзя. Мужчина рывком поднялся на ноги и вытер руку о штанину. Он всё же отец, и притом хороший отец. Нельзя так поступать с сыном.

– Готово, пап! – донёсся снизу Пашкин голос.

Будь девчонка кем-то из обычных пленников, он бы, не церемонясь, ухватил бездыханное тело за лодыжки и потащил вниз, с улыбкой слушая, как затылок стучит по бетонным ступеням. Но он надеялся, что в будущем она осчастливит его сына. Улыбнувшись, Андрей Семёнович заботливо поднял Катю на руки. Скоро ей предстояло очень волнительное знакомство.

10.

Дядьке Митяю перевалило за восемьдесят, и он давно привык к званию городского сумасшедшего, хотя и не считал себя таковым. Он просто был чуть более внимательным, чем окружающие. Возможно, чуть более чувствительным к вещам, которые бывает сложно объяснить. Но уж никак не умалишённым.

За свою долгую жизнь он научился разбираться в своих ощущениях. Если из глубины леса словно дул сухой горячий ветерок, который не ощущал никто, кроме него – в этот день стоило отправляться на охоту, жар сулил удачу. Холод обычно предвещал несчастья. В тот день, когда случился пожар на элеваторе, в котором погибло почти полтора десятка молодых мужчин и женщин, он проснулся от того, что его тело бил озноб, а мышцы сводило судорогой. Будто с разбегу нырнул в полынью на реке. С того дня минуло почти тридцать лет, а ему по-прежнему снилось в кошмарах это жуткое ощущение.

Сегодня же его настигло совершенно иное чувство. Он испытывал его и раньше, но так сильно – никогда за всю свою долгую жизнь. Это не походило ни на холод, ни на жар. Его душу саднило и дёргало, как руку, в которую впилась заноза. И он прекрасно знал, что если заноза останется в теле, то очень скоро на месте крохотной и почти незаметно ранки вздуется чудовищный гнойник, избавиться от которого можно будет только с помощью хирурга. И не факт, что обойдётся без ампутации.

Пообедав жидкой похлёбкой, он прилёг отдохнуть, спрятавшись от полуденного зноя в своём домике на окраине Грачёвска. После пятидесяти лет дневной сон легко и незаметно вошёл в привычку, и старик не видел причин отказывать себе в этом маленьком удовольствии. Но едва его голова коснулась подушки, как он тут же вскочил на ноги, позабыв о больных ногах и сорванной ещё в молодости спине. Вытянувшись, как караульный на посту, дядька Митяй встал посреди избы, мелко дрожа и судорожно пытаясь пропихнуть в лёгкие хотя бы малый глоток воздуха. Каждый удар сердца отдавался болью. Ему даже показалось, что у него инфаркт, которым так давно пугали внуки, предлагая переехать к ним, в большой город.

Но боль быстро прошла, и остался только страх. И ещё странный привкус на языке, словно он, как в детстве, засунул в рот медную монетку. Привкус крови. Заноза вошла в ткань мироздания, и он, как обычно, узнал об этом первым.

Когда-то давно он бы тут же отправился к участковому и рассказал ему обо всём, пытаясь предупредить. Но с тех пор дядька Митяй изрядно поумнел, заматерел и набрался опыта. Он прекрасно понимал, что никто ему не поверит. Поэтому и действовать требовалось самому.

Торопливо натянув сапоги, старик со всей возможной скоростью вышел во двор. С крыльца его жилища открывался вид на широкое поле, за которым темнела лента Казачьего леса.

– Ух, ё… – пробормотал старик.

Лес, обычно исполненный спокойствия и умиротворения, кричал. Он пульсировал своим смолянистым дыханием и размахивал верхушками сосен, словно взывая о помощи. Поджав губы и прикусив их беззубыми дёснами, дядька Митяй спустился на ступеньку вниз. Идти одному не хотелось. Боль уже утихла, но осталась мелкая дрожь. Что уж там, идти не хотелось вообще. Но старик понимал, что сила, наделившая его такой чувствительностью, не слишком интересуется чьими-либо желаниями.

Неловко взмахивая руками, дядька Митяй спустился во двор. На негнущихся ногах пересёк его и открыл калитку. Ещё некоторое время он стоял, прислонившись к рассохшейся двери, пытаясь успокоить дыхание, и, наконец, нашёл в себе силы двинуться вперёд. Ему следовало бы дойти до дороги и по ней добраться до леса, но в голове старика даже не возникло такой мысли. Как в трансе, он ковылял к сосновому бору напрямик, разводя руками высокие стебли терпко пахнущей полыни и разрывая сапогами побеги вьюнка.

Чуть легче ему стало, лишь когда он вошёл в лес. Тени деревьев охладили пылавший, как в лихорадке, лоб, а пахнущей смолой и хвоей ветерок высушил нездоровый вонючий пот. Дрожь прошла, оставив после себя тянущую слабость. Приступ закончился так же резко, как и начался.

Дядька Митяй присел на поваленное дерево и, непослушными пальцами достав из кармана самокрутку, сунул её в рот. Прикурить удалось с третьего или четвёртого раза: спички, слабо чиркнув по коробку, падали на землю, не загоревшись. Наконец, старик добыл пламя. Горький серый дым густым облаком растёкся в воздухе, извиваясь на ветру и беспрестанно меняя форму.

Сгорбившись и опершись лбом о сухую, покрытую застарелыми мозолями и глубокими морщинами ладонь, дед заплакал. Он стал слишком стар и слаб для всего этого. Он опоздал. А значит, теперь совершившаяся беда будет расти, как запущенный гнойник, в утробе которого вызревают страшные последствия.

11.

Пашка, возбуждённый и радостный, умчался в свою комнату. Андрей Семёнович не сомневался, чем тот займётся в ближайшее время, но в этот раз мешать не собирался. Пусть выпустит пар, а то с него станется разболтать всему Грачёвску, что папка ему жену привёз…

Мужчина вздохнул и закурил, сев на край ямы в гараже, одна из стенок которой скрывала вход в подвал. Неожиданное, даже спонтанное решение больше не вызывало у него сомнений. В конце концов, Пашка вырос, и уже с трудом мог обойтись без подружки. Сколько он ещё продержится, даже время от времени расслабляясь с «развлекушками»? Месяц? Год? Два? Да и Андрею Семёновичу было по-отечески неудобно подкладывать под сына бомжих и алкоголичек, которых он ловил возле железнодорожных путей и на лесных тропках. Пашка, конечно, не брезгливец, да и не понимает ничего почти. Но и его тянет к своим сверстницам. К молодым, с ясными глазами, чистой и упругой кожей…